– Не смей. Называть. Меня. Эвиком. Я – Эвальд! – четко и раздельно произнес сын. Его непонятная вспышка ярости так же мгновенно прекратилась, как и началась. Он повернулся и ушел к себе, а Инга долго еще сидела, рассеянно глядя в зеркало и видя там не свое отражение, а напряженное лицо сына со злобно прищуренными глазами.
А Эвальд был сам не свой: происшествие с Кристиной его напугало. Возбуждение постепенно стихало, и в душу проникал ледяной ужас, от которого мурашки бежали по коже и мутилось в голове. Эвальд не мог не сознавать, что и в самом деле чуть было не задушил эту нелепую женщину. На его руках словно остался отпечаток женской шеи, а ее лихорадочный пульс бился прямо в ладони под большим пальцем. Он и раньше испытывал мучительные приступы убийственного раздражения, но такого сильного припадка еще не случалось.
Эвальд помнил, что в детстве у него бывали нервические срывы, когда он кричал на всю квартиру и яростно колотил кулачками по диванным подушкам. Один раз это случилось из-за ненавистной овсяной каши, другой – из-за того, что в его комнате поменяли настенный коврик: он привык к старому, любил его разглядывать, находя в переплетении потертых цветочных орнаментов то личико феи, то кошачью мордочку, то медвежонка. Новый ковер был яркий, геометрический, и никакие феи в нем не прятались. Оба раза его сурово наказали, но овсянку Этель все-таки перестала готовить. А с ковром пришлось смириться. Став старше, Эвальд научился скрывать от взрослых свои приступы ярости, колотя подушки и выкрикивая бессвязные ругательства в полном одиночестве.
В этот вечер Эвальд долго не мог заснуть. Несколько раз мыл руки, но неприятное ощущение чужого пульса в ладони не проходило. Он долго метался без сна среди скомканных простыней, напрасно убеждая себя в несерьезности произошедшего:
– Я не убийца, нет! Я не хотел ничего плохого. Просто она довела меня. Дура! Я хороший, хороший…
Но успокоиться никак не мог – наоборот, становилось все хуже: затрясло в ознобе и замутило так, что Эвальд еле успел добежать до ванны, где его вырвало. Сидя на холодном кафельном полу, мальчик бился в рыданиях и рвотных судорогах. Прибежала перепуганная Инга, хотела вызвать «Скорую», но Эвальд замотал головой:
– Не надо… Я просто чем-то отравился…
Отдышавшись, он сказал, не глядя на мать:
– Думаю, это творог. Он сразу показался мне каким-то подозрительным.
Инга полночи хлопотала над сыном, и к утру он забылся неглубоким сном, переполненным кошмарами: сцена удушения все повторялась и повторялась, только жертвы были разные: Кристина, Алиса… Инга. Проснулся он поздно и долго лежал, глядя в потолок. Вчерашнее событие отдалилось во времени и уже не казалось таким страшным. Ничего ж не случилось! Конечно, он не убийца. Он хороший, благополучный, правильный мальчик. Слово было найдено: «правильный». А Кристина – неправильная. И Алиса, и Инга – все неправильные, каждая по-своему. Постепенно ужас отступил, лишь иногда сердце пронзала ледяная игла страха, и он принимался повторять свою мантру: «Я хороший, благополучный, правильный. Со мной все в полном порядке».
Но знал, знал, что внутри него завелось маленькое чудовище – демон, злобный и кровожадный, которого он почему-то стал называть Максвеллом. Позже, узнав про мысленный эксперимент британского ученого[9], Эвальд невольно усмехнулся. Он не настолько разбирался в физике, чтобы понять всю суть эксперимента, но определенное сходство было, только, в отличие от демона Максвелла, его собственный монстр сортировал «молекулы» добра и зла, отсеивая зло и концентрируя его в душе Эвальда.
Через некоторое время Эвальд сжился со своим состоянием и вспоминал произошедшее совсем с другим чувством, ощущая какую-то странную незавершенность. Он любил доводить все до конца. Даже не любил, нет! Он должен был доводить все до конца. Эвальд не мог лечь спать, не доделав упражнения, не мог бросить на полдороге разборку книжного шкафа, а взяв книгу, непременно дочитывал до конца главы или до страницы с «круглым» номером, например, до трехсотой. Любая неправильность или незавершенность мучила его, беспокоила и тревожила.
И вот теперь у него начались странные приступы, которые он сам называл «приходами», не зная, что на сленге так называется наркотическое опьянение: неожиданно Эвальд отключался от окружающей действительности, воспринимая ее как неясный фон, и оказывался в постели вместе с Кристиной. Только на этот раз он не отнимал рук, и чувство завершенности, ощущение полной власти над человеческой жизнью было куда мощнее, чем жалкая пара секунд сексуальной разрядки, которая у него все-таки случалась время от времени – с Алисой. Это чувство приводило его в экстаз и ужас одновременно. В эти моменты его демон оживал и манил за собой, но Эвальд не мог не сознавать, что путь, куда его увлекает Максвелл, есть путь безумия. Побалансировав на краю бездны, обессиленный и опустошенный Эвальд приходил в себя, повторяя и повторяя спасительные слова: «Это только фантазии, ничего страшного, я хороший мальчик, я правильный! Только фантазии…»
Надо сказать, Алиса страшно ему надоела, но как от нее избавиться, Эвальд не представлял. Не душить же, в самом деле! Она все время говорила о замужестве, о совместной жизни, о будущих детях, а Эвальда передергивало, но он отмалчивался. Наконец не выдержал:
– Послушай, о чем ты вообще говоришь? Кто женится сразу после школы? Сначала надо получить образование, определиться с профессией. Со мной все понятно, а ты чем собираешься заниматься?
– Семьей, – честно ответила Алиса, преданно глядя на Эвальда круглыми голубыми глазами.
– И все? А институт?
– Ну да, образование, конечно, нужно… Может, мне с тобой поступать?
– Давай. Только у тебя подготовка слабовата.
– А я подтянусь!
– Попробуй. Если поступишь, я на тебе женюсь, так и быть.
Конечно, Алиса не поступила. Эвальд нисколько в этом не сомневался. Алиса никак не могла поверить, что он всерьез решил ее бросить, но Эвальд не снисходил до разговоров, только один раз сказал:
– Хватит за мной бегать. Все кончено. Надо было лучше готовиться. А такая неудачница мне не нужна.
В следующий раз он услышал об Алисе от Инги:
– Что у вас произошло? – спросила она.
– Ничего особенного, – равнодушно ответил Эвальд. – Мы расстались и все.
– А ты знаешь, что она пыталась покончить с собой?
– Я ее не заставлял.
Инга только головой покачала. Их отношения обострялись все больше: Эвальд теперь с тоской вспоминал Этель, которую раньше не очень-то и любил – вот она была правильная! После очередного скандала Инга предложила разъехаться, но Эвальд категорически не желал разменивать такую прекрасную квартиру: дом, конечно, без лифта и с газовыми колонками, зато потолки три метра высотой, громадный коридор, большая кухня, роскошная ванная комната – четыре квадратных метра!
– Ты съезжай, если хочешь, а мне и тут хорошо, – сказал он, насмешливо глядя на мать, а она чертыхнулась про себя: с возрастом Эвальд все больше напоминал ей отца.
Веру Сайкину Эвальд заметил еще на вступительных экзаменах – в ней было какое-то неуловимое сходство с Этель, хотя гораздо больше женственности: хорошая осанка, длинные гладкие волосы, приветливый взгляд и глубокое внутреннее спокойствие, так необходимое его смятенной душе. Два курса он приглядывался, потом решился. Они стали встречаться, и Эвальд все больше убеждался, что не обманулся: Вера – умная, сдержанная и правильная девушка. Конечно, провинциальная, но это он надеялся исправить. Правда, она не всегда следовала его деликатным замечаниям, но Эвальд оправдывал поведение Веры все той же провинциальностью, надеясь со временем победить ее упрямство.
Но тут вмешалась судьба в лице Нины – лучшей Вериной подруги. Наглая, вертлявая и язвительная, она напоминала Эвальду мелкую злобную собачонку. И он никогда бы не признался, что больше всего его напрягает сходство Нины с Кристиной. То, что из них двоих Вера выбрала именно Нину, а не его, Эвальда потрясло. Странно, он не держал зла на Веру, хотя недоумение было велико. Ладно, решил он для себя, значит, она не такая уж и правильная, какой казалась.
Эвальд сосредоточился на учебе, перестав обращать внимание на подруг, но Нина не отпускала его: все время попадалась на глаза, влезала в мысли и даже снилась. Как незаживающая рана, как зудящая болячка, Нина отравляла его жизнь. Стиснув зубы – stiff upper lip! – он дожил до защиты диплома. За это время «болячка» воспалилась так, что Эвальд уже не мог терпеть. Он чувствовал, что его демон раздраженно шевелится внутри, и опасался очередного «прихода» – на сей раз в реальности. И Максвелл вырвался на свободу. Все, что происходило потом, Эвальд воспринимал отстраненно, как кино – словно это и не он маскировался, сменив привычный костюм на специально купленные джинсы, нацепив бейсболку, меняя футболки, которых обычно не носил. Не он следил за Ниной, сутулясь и пригибаясь, чтобы казаться меньше ростом, не он выбирал подходящий момент, а потом пытался задушить ее между гаражами.
В процессе подготовки Эвальд понял, что не сможет действовать голыми руками, хотя демон всячески подбивал его на это. Нет, Эвальд боялся снова почувствовать трепетание нежной женской плоти в ладонях, ощутить биение горячечного пульса… Боялся окончательно сойти с ума. Даже перчатки не подходили для этой цели! Тогда он выбрал шарф, сделанный Этель из остатков крепдешина, пошедшего на нарядное платье. Темно-синяя с белыми хризантемами ткань, крепкая и тонкая, складывалась в невесомый комочек, легко помещавшийся в карман джинсов, да и просто была красива. Как он потом жалел, что шарф остался на шее у Нины! Платье, украшенное кружевным воротничком, очень шло Этель – Эвальд как-то достал из альбома ее фотографию в этом платье, обрамил и повесил на стену в своей комнате. Инга изумилась, но ничего не сказала.
Неудача его обескуражила: Эвальд не ожидал, что такое субтильное существо сможет настолько яростно сопротивляться! Это было неприятно, но даже Максвелл понимал, что вторую попытку делать не следует. Мучительное состояние продолжалось, но тут вмешался случай: в метро Эвальд заметил девушку,