Я помогала каждому из них найти новую формулировку для их собственного уникального представления о том, каким должен быть мужчина. И думала: а что такое идеальный мужчина для меня? Он остается неколебим перед лицом неуверенности — спутницы любви, он остается невозмутим перед лицом женщины, которая пинается и вопит, грозясь уйти. Он достойно справляется со своей потребностью во власти; он использует свою силу, чтобы строить и создавать. Он становится могущественным, не обирая других (особенно женщин), но благодаря своему умению делиться и дарить. Он обретает власть, будучи в мире полезной силой. Он трудится, чтобы способствовать величию в других людях, включая и его женщину. Он питает высшее уважение к себе и к человеку, которого любит. Он не видит в успехах других угрозу себе, потому что он тверд в определении собственной ценности. Ему нет нужды эксплуатировать слабости других, чтобы наращивать собственную силу.
Заставить этих мужчин и саму себя воплотить эти идеалы в жизнь было непросто. Когда меня расстраивали мои пациенты, я звонила маме и говорила ей, что мне хочется сдаться. Почему я помогаю этому человеку, спрашивала я в моменты, когда мне особенно сильно хотелось взбунтоваться.
Однажды мама посоветовала мне заглянуть в Библию, раскрыть Второе послание к Коринфянам, главу 13: «Прочти вслух первую строчку». Я прочла. Там было написано: «Любовь долготерпит». Вот скука, подумала я. Проехали…
Стоп, да ведь это же моя проблема ! У меня действительно были трудности со способностью любить. Любовь оказалась совсем непростым делом, непохожим на романтику. Это было не только теплое чувство: любовь требовала определенной прочности, внутренней стойкости.
Я пришла к пониманию, что мужчины несовершенны, что они могут разочаровывать. Они проживают свою жизнь не для того, чтобы точно соответствовать нашим представлениям — а будь это так, мы бы, вероятно, возненавидели их за это. Истина состоит в том, что ни один мужчина не может быть моим спасителем, моим Иисусом, моим Буддой — или моей мамой. Он — просто мужчина.
Когда дело идет о терпимости в близости, у каждого из нас имеются свои пороги того, что мы способны выдержать в отношениях.
Мы с Рами бестолково тыкались туда-сюда. Я приближалась — он отдалялся. Я делала шаг назад — он придвигался ближе. Ни одному из нас не нравилась чрезмерная близость.
Мы оба хотели, чтобы за нами гнались. Рами открывался мне навстречу, потом затевал ссору. Я чувствовала себя уязвимой, потом затевала ссору. Все это было порождено неуверенностью, а не страстью. Никто из нас не был ни храбрым, ни мужественным.
Я делала много записей в дневнике во время моего романа с Рами. В основном это были бестолковые списки и бесконечные страницы, описывавшие мой поиск ясности. Казалось, в основе моих размышлений лежал вопрос: «Действительно ли он меня любит?»
Но настоящий вопрос был иным: «Способна ли я любить?»
Точно такой вопрос, который задал мне Дэвид.
Терпение, мужество, толерантность. Вот качества, которые определяют ответ на него. Поскольку я задавала этот самый вопрос своим клиентам и помогала им отвечать на него самостоятельно, я начала по-настоящему узнавать о том, что представляет собою навык любви. И это оказались самые незаметные, наименее очаровательные ее стороны.
Марк сообщил, что в последнее время реже бывает в садомазохистском клубе и проводит больше времени со знакомыми женщинами.
Снижение частоты пользования «подземельем» никогда не было целью нашей терапии, поскольку это не мое дело — пытаться реформировать чьи-то сексуальные привычки, если только они не становятся причиной проблемы. Но терапия помогла Марку стать позитивнее, и это со всей очевидностью создало новый баланс его потребностей.
Похоже, чем более сильным он себя ощущал, тем меньше интересовал его процесс порки женщины кнутом — хотя он признавал, что это всегда будет для него возбуждающим средством. Но сейчас он просто хотел найти взаимоотношения, проникнутые любовью.
Наши следующие несколько сеансов были непродуктивны и наполнены праздной болтовней, лишенной всякой эмоциональной глубины.
Никто из нас не заговаривал о том, что произошло между нами. Я могла бы вызвать Марка на прямое обсуждение этого тупика: я знала, что нужно предпринимать, когда чувствуешь сопротивление. Но решила ничего не делать. Я хотела избежать этого разговора, потому что задним умом понимала: он же будет и нашей последней встречей. Молчание нарушил Марк:
— Я испытываю к вам настоящие чувства, — уверенно сказал он. — Дело не в том, что я просто проецирую на вас какую-то фантазию. Поверьте мне! Поэтому у меня есть вопрос, на который я хочу, чтобы вы ответили без всякой психологической интерпретации. Перестаньте быть моим терапевтом и просто будьте собой.
— Какой вопрос?
— Вы тоже это чувствуете?
Я хотела сказать «нет». Я хотела солгать, но не желала красть у него правду. Я сама всячески ратовала за искренность, и правда была в том, что я действительно кое-что чувствовала — и не хотела, чтобы он усомнился в своей интуиции.
— Да, но… — Я запнулась. — Это односторонние отношения, Марк. Думаете, вы на самом деле меня знаете? Вряд ли это возможно.
— Чушь собачья! Я действительно знаю вас, Брэнди. Я могу не знать, где вы живете или откуда вы родом. Вы не сообщаете ничего о себе, но я знаю выражение вашего взгляда, и то, как вы улыбаетесь, и вашу теплоту, и ваш ум. Я прекрасно все это знаю. Я знаком с вами уже год. Вы не можете спрятаться.
Марк полностью меня обезоружил. Он был прав. Я что-то чувствовала. Что это было, я толком не понимала. Может быть, я была польщена. Может быть, он коснулся моего собственного глубинного желания быть видимой .
Мои пациенты редко пытались узнать меня. Как правило, они ограничивались лишь расспросами о моей квалификации, чтобы убедиться, что ее хватит, чтобы помочь им. Я чувствовала себя так, будто я — настоящая я, женщина в образе психотерапевта — становлюсь невидимой. Поощряя их аутентичность, я изо всех сил старалась спрятать собственную, трудолюбиво, мгновение за мгновением скрывая свои настроения, свои истинные мысли.
Я могла скучать, уставать, тревожиться или преисполняться ликующей радости, но мне приходилось жертвовать своими эмоциями ради серьезного внимания, необходимого, чтобы создать для пациентов безопасный контейнер, в котором могли расти и расцветать их слезы, их страхи, их отчаяние. Я тщательно отслеживала малейшую искру эмоций, выражавшихся в языке их тел, внимательно изучая нюансы их лексики, тона, выбора слов, ища под микроскопом их сущность и отражая обратно то, что даже они сами не могли увидеть в себе, — в то время как мое собственное сияние затмевалось их гигантскими тенями.
Я жаждала выйти на солнце, рассказывать свои истории, раскрывать частички себя. Иногда я заговаривала о том, как ехала сегодня утром на работу, о пьесе, которую смотрела накануне, или о книге, которую читала. Но в этих случаях я часто сталкивалась с торопливым поддакиванием — скрытым намеком на то, что психологи не должны тратить оплаченное клиентом время на болтовню о себе.
Терапия — это преимущественно паразитические отношения. Бывали дни, когда я чувствовала себя использованной, обиженной.
Марк же хотел познать меня , он откалывал кусочки от моего фасада, и его внимание заставило новую энергию бежать по моим жилам, реанимируя мой увядший дух, как вода оживляет засыхающее растение, возвращая к жизни. Я никогда прежде такого не ощущала. Я хотела открыться ему — и это заставляло меня чувствовать вину.
Я не могла взять и «интерпретировать» это, как делала с другими пациентами, поступавшими подобным образом с каждой женщиной, с которой они сталкивались (как, например, Дэвид или Билл). С ними я использовала отрепетированную стратегию отражения назад их способа общения со всеми женщинами. А Марку все это было внове. Он шел на настоящий риск и был честен. Надо было быть сверхосторожной с его чувствами.
— Да, Марк, — наконец проговорила я. — Я тоже испытываю к вам романтические чувства. Но предпринимать какие бы то ни было действия на основе этих чувств я не могу. Это неприемлемо.
— Я думаю, что это просто смешно, — отозвался он. — Где только люди не знакомятся! Терапия стала тем контекстом, в котором встретились мы. Уж не хотите ли вы сказать, что, если бы мы познакомились в каком-то другом месте, все было бы по-другому?
— Иногда у нас возникает контакт с теми, кого мы не можем заполучить.
— Я сверялся с кодексом поведения психологов, — возразил Марк. — Через два года мы могли бы быть вместе.
— Марк, я бы никогда не стала думать о романтических отношениях с вами. Работа с вами имела для меня огромное значение, как вы знаете, но моя роль в вашей жизни заключалась в том, чтобы помогать вам расти. Это лишь временная роль.
Это был мой заключительный сеанс с Марком. Мы оба согласились, что продолжение совместной работы не принесло бы никакой пользы. Я сказала, что хотела бы свести его с новым терапевтом и порекомендовала знакомого мужчину-терапевта из Нижнего Ист-Сайда. Я знала, что это этически приемлемое протокольное действие, я и представить себе не могла, что когда-нибудь окажусь в таком положении.
Истины ради стоит сказать — то, что Марк меня добивался, было для него в некотором отношении победой. Его способность высказывать правду была достойна восхищения, в его уязвимости читалась смелость, решимость перед лицом отвержения с моей стороны. Все это было откровенно сексуально. Взгляд его выражал твердость. Я видела перед собой нового человека. Он казался сильным, энергичным. Я реабилитировала его, превратив в тот тип мужчины, которым любовалась, который был мне на самом деле нужен.
Я тщательно обдумывала свою реакцию на Марка. После первой, самой трудной стадии наши беседы часто текли без усилий. Я ощущала наше внутреннее родство, легкость общения с близкой душой. Я становилась свободнее и светлее в его присутствии, как будто, несмотря на то что мне нужно было руководить сеансом и постоянно помнить о своей работе, я с ним каким-то образом