редоточенным. Тед поневоле задавался вопросом, не осознает ли он лучше, чем сама бедняжка Марион: она все более одержима мальчиками, похожими на Томаса или Тимоти. В конечном счете, ведь она еще не спала ни с одним из них.
Эдди стал единственным, с кем она спала.
Шум — словно кто-то старается не шуметь
Эдди О'Хара мало прислушивался к непрекращающимся в Экзетере разговорам о том, как Коулы «справляются» с трагической гибелью сыновей; даже пять лет спустя после той катастрофы эта тема была главной на приемах, организуемых от имени факультета Мятным О'Харой и его жадной до сплетен женой. Мать Эдди звали Дороти, но все (исключая отца Эдди, который не любил прозвища) называли ее «Дот».
Слухи Эдди пропускал мимо ушей. Он был прилежным учеником — парнишка усердно готовился к летней работе в качестве секретаря писателя, и это казалось ему делом поважнее, чем запоминать газетные отчеты о трагедии.
Если Эдди и упустил известие о том, что Коулы родили еще одного ребенка, то эта новость не прошла мимо Мятного и Дот О'Хары: того факта, что Тед Коул был выпускником академии (1931 года), а два его сына во время гибели числились ее учениками, было достаточно, чтобы все Коулы всегда оставались в сфере внимания Экзетера. Более того, Тед Коул был знаменитым экзонианцем[3], и его слава производила сильное впечатление если не на Эдди, то на старших О'Хара.
Тот факт, что Тед Коул был одним из самых известных детских писателей Северной Америки, определил особый интерес прессы к трагедии. Как известный автор и иллюстратор детских книг «справляется» со смертью собственных детей? А репортажам, носящим такой личный характер, всегда сопутствуют слухи. Из членов преподавательских семей академии, пожалуй, только Эдди О'Хара не обращал на эти слухи особого внимания. Он определенно был единственным жителем Экзетера, прочитавшим все, написанное Тедом Коулом.
Большинство людей поколения Эдди (плюс полпоколения до и после него) прочли «Мышь за стеной» или (что более вероятно) прослушали ее в том возрасте, когда еще не умели читать. Преподаватели и ученики академии по большей части читали и другие детские книги Теда Коула. Но трех взрослых романов Теда никто в Экзетере не читал; с одной стороны, их уже не было в продаже, а с другой — их качество оставляло желать лучшего. Тем не менее, будучи преданным экзонианцем, Тед Коул подарил библиотеке академии по экземпляру первых изданий своих книг и оригинальные рукописи всего, что им было написано.
Эдди мог бы узнать больше из слухов и сплетен (по крайней мере, «больше» в смысле подготовки к предстоящим ему трудам его первой летней работы), но страсть Эдди к чтению лишний раз свидетельствовала о том, насколько серьезно парнишка готовился к роли секретаря писателя. А вот чего Эдди не знал, так это того, что Тед Коул уже становится бывшим писателем.
Теда хронически тянуло к молодым женщинам: Марион было всегда семнадцать, и она уже была беременна Томасом, когда Тед женился на ней. Самому Теду тогда было двадцать три. Беда была в том, что, по мере того как Марион становилась старше (правда, при этом она неизменно оставалась на шесть лет моложе Теда), интерес Теда к молодым женщинам не проходил.
Тяга пожилых мужчин к невинным девочкам была предметом, с которым шестнадцатилетний Эдди О'Хара сталкивался только в романах, и стеснительно-автобиографические романы Теда Коула не были из первых или из лучших, прочитанных Эдди на эту тему. Тем не менее сдержанное отношение, которое вызвали у этого паренька труды Теда Коула, ничуть не уменьшило его желание стать секретарем Теда. Ведь можно научиться искусству или мастерству и у того, кто сам вовсе не является мэтром. В конечном счете Эдди многому научился в академии у самых разных учителей, большинство из которых были первоклассными специалистами. Лишь немногие из преподавателей были такими занудными, как его отец. Даже Эдди чувствовал, что Мятный мог бы являть собой пример посредственности и в плохой школе, не говоря уже об Экзетерской академии.
Эдди О'Хара, почти всю жизнь проведший в обстановке и на территории хорошей школы, знал, что у взрослых людей — которые трудятся не покладая рук и придерживаются определенных стандартов — можно многому научиться. Он не знал, что Тед Коул больше не трудится не покладая рук, а остатки его сомнительных «стандартов» грозят и вовсе исчезнуть после мучительного крушения их с Марион брака — вдобавок к этим смертям, которые невозможно было принять.
Детские книги Теда Коула представляли для Эдди бульший интеллектуальный и психологический (и даже эмоциональный) интерес, чем романы. Назидательные истории для детей давались Теду естественно, он мог представлять себе и выражать детские страхи, и детям это нравилось. Доживи Томас и Тимоти до зрелости, они наверняка разочаровались бы в своем отце. И Рут Коул однажды разочаруется в отце, хотя в детстве она любила его.
В шестнадцать лет Эдди О'Хара был на полпути из детства во взрослую жизнь. По мнению Эдди, ни для одной истории невозможно было придумать начало лучше, чем первое предложение «Мыши за стеной»: «Том проснулся, а Тим — нет». Рут Коул всю свою писательскую жизнь (а она по всем меркам была писателем гораздо лучшим, чем ее отец) завидовала этому предложению. Она никогда не забывала ситуацию, в которой услышала эту фразу, а это случилось задолго до того, как она узнала, что это первое предложение знаменитой книги.
Это случилось тем же летом 58-го, когда Рут было четыре года, — незадолго перед тем, как у них появился Эдди. Ее разбудили не звуки соития — этот звук последовал за ней из сна в бодрствование. Во сне Рут кровать ее тряслась, а когда она проснулась, трясло саму Рут, и потому казалось, что тряслась и ее кровать. И в течение нескольких секунд, когда Рут уже абсолютно проснулась, звук из ее сна продолжался. Потом он резко прекратился. Это был такой звук, словно кто-то пытался не шуметь.
— Па! — прошептала Рут.
Она помнила (на этот раз), что сегодня с ней оставался отец, но шепот ее был таким тихим, что она и сама не услышала собственного голоса. И потом, Тед Коул спал обычно так, что его и из пушки было не разбудить. Как и большинство людей сильно пьющих, он никогда не засыпал — он вырубался и пребывал в этом состоянии по меньшей мере часов до четырех-пяти, а после этого времени вообще не мог уснуть.
Рут выползла из кровати и через ванную пробралась в родительскую спальню, где лежал ее отец, от которого пахло виски или джином с такой же силой, с какой от машины в закрытом гараже пахнет маслом и бензином.
— Папа! — сказала она. — Мне что-то снилось. Я что-то слышала.
— Что ты слышала, Рути? — спросил у нее отец.
Он не шелохнулся, хотя и не спал.
— Он пришел с улицы, — сказала Рут.
— Шум?
— Он в доме, но он старается не шуметь, — объяснила Рут.
— Ну, тогда давай пойдем — поищем его, — сказал отец. — Шум — словно кто-то старается не шуметь. Я должен разобраться, что же это такое.
Он взял ее на руки и понес в большой верхний коридор. В верхнем коридоре фотографий Томаса и Тимоти было больше, чем в любой другой части дома, и когда Тед включил здесь свет, мертвые братья Рут, казалось, потребовали их внимания — словно свита принцев, добивающихся благосклонности принцессы.
— Шум, кто ты? — выкрикнул Тед.
— Поищи в гостевых комнатах, — ответила Рут.
Отец понес ее в дальний конец коридора, где находились три гостевые спальни, в каждой из которых тоже висели фотографии. Они включили свет, посмотрели в стенных шкафах, за занавесками в ванной.
— Шум, выходи! — потребовал Тед.
— Шум, выходи! — повторила Рут.
— Может, он внизу? — предположил отец.
— Нет, он был с нами, наверху, — сказала ему Рут.
— Тогда я думаю, он уже убежал, — сказал Тед. — И как же он шумел?
— Он шумел так, будто хотел, чтобы его не слышали, — сказала ему Рут.
Он посадил ее на одну из кроватей в гостевой спальне, потом вытащил из ночного столика авторучку и блокнот. Ему так понравилось то, что она сказала, что он должен был это записать. Но на нем не было пижамы, а значит, и карманов, в которых была бы бумага, а теперь, снова взяв Рут на руки, он держал листок бумаги в зубах. Она, как и обычно, не проявляла почти никакого интереса к его наготе.
— У тебя такая смешная пипка, — сказала она.
— Да, смешная пипка, — согласился ее отец.
Он это всегда говорил. На сей раз, когда в зубах у него был зажат клочок бумаги, это небрежное замечание казалось еще небрежнее обычного.
— А куда ушел шум? — спросила его Рут.
Он пронес ее по гостевым спальням и гостевым ванным, выключая свет, но в одной из ванных остановился так резко, что Рут представилось, будто Томас или Тимоти, а то и оба вместе протянули с одной из фотографий руки и схватили его.
— Я расскажу тебе историю о шуме, — сказал ей отец, листочек бумаги затрепыхался в его губах.
Он, не выпуская ее из рук, немедленно уселся на край ванной.
На завладевшей его вниманием фотографии братьев Томасу было четыре года — точный возраст Рут. Композиция фотографии была неудачна: Томас сидел на большом диване, обитом какой-то цветастой тканью; эта ботаническая избыточность, казалось, полностью подавила двухлетнего Тимоти, которого Томас неохотно держал у себя на коленях. Судя по всему, это был 1940 год — Эдди О'Хара должен был родиться лишь через пару лет.
— Однажды, когда Томасу было столько, сколько тебе — Тимоти тогда еще писался в пеленки, — Томас услышал шум, — начал Тед.
Рут навсегда запомнила, как ее отец вытащил изо рта листок бумаги.
— И они оба проснулись? — спросила Рут, глядя на фотографию.
Этот ее вопрос и вызвал к жизни незабываемую старую историю; с самой первой строчки Тед Коул знал ее наизусть.
— Том проснулся, а Тим — нет.
Рут вздрогнула на руках отца. Даже будучи взрослой женщиной и признанным писателем, она не могла без дрожи слышать эти слова.