«Ты хочешь, чтобы он развернулся под светофором и чтобы его оштрафовали?» — спросил Тед у жены.
«Пусть его лучше оштрафуют, Тед, но под светофором поворачивать безопаснее», — сказала Марион.
«Эй, успокойтесь вы там, — отозвался Томас. И добавил: — Я не хочу, чтобы меня оштрафовали, ма».
«Ну, хорошо, тогда поворачивай здесь», — ответила Марион.
«Давай уж делай, что делаешь, Томми, не торчи тут», — сказал Тед.
«Хорошо рулить, сидя сзади, — огрызнулся Тимоти. Потом он заметил, что его брат, готовясь к повороту, вывернул влево колеса. — Ты опять раньше времени выворачиваешь колеса».
«Это потому что я собирался повернуть, а потом передумал, засранец!» — сказал Томас.
«Томми, пожалуйста, не называй так своего брата», — сказала Марион.
«По крайней мере, в присутствии матери», — добавил Тед.
«Нет, я имела в виду совсем другое, Тед, — обратилась Марион к мужу. — Я имела в виду, что он не должен называть брата засранцем, — точка».
«Ты это слышал, засранец?» — спросил Тимоти у брата.
«Тимми, пожалуйста…» — сказала Марион.
«Можешь повернуть сразу, как проедет этот снегоуборщик», — сказал Тед сыну.
«Па, я знаю. За рулем сижу я», — ответил семнадцатилетний парень.
Но вдруг в машину хлынул свет фар другой машины, идущей сзади. Это был стейшн-ваген, набитый студентами из Нью-Джерси. Они в первый раз приехали в Колорадо. Наверное, в Нью-Джерси нет разницы между полосами для езды и для поворота.
Как бы там ни было, но студенты просто ехали по этой полосе. Они не видели (до самой последней секунды) машины, которая собиралась повернуть, как только по встречной полосе проедет снегоуборщик. И вот машина Томаса получила удар сзади, а поскольку Томас уже вывернул руль влево, его машину вытолкнуло на полосу встречного движения прямо под громадный снегоуборщик, двигавшийся со скоростью миль сорок пять в час. Студенты потом сказали, что, по их ощущениям, их стейшн-ваген двигался со скоростью миль пятьдесят.
— О, господи… — сказал Эдди.
— Снегоуборщик разрезал машину Томаса почти точно пополам, — продолжал Тед. — Томаса убило рулевой колонкой, которая врезалась ему в грудь, Томми умер мгновенно. И минут двадцать Тед сидел, заклиненный на заднем сиденье ровно за Томасом. Тед не мог видеть Томаса, хотя и знал, что Томми мертв, потому что Марион видела Томми и, хотя ни разу не сказала слова «мертв», все время повторяла мужу: «Тед, Тед, Томми с нами нет. Томми с нами нет. Ты видишь Тимми? Ведь Тимми с нами, он с нами, а? Ты его видишь — он с нами?»
Поскольку и Марион оказалась заблокирована — более чем на полчаса — на заднем сиденье, только за спиной Тимоти, его она не видела. Тед, однако, прекрасно видел своего младшего сына, который потерял сознание, ударившись головой о ветровое стекло; но какое-то время Тимоти все же был жив. Тед видел, что Тимоти дышит, но Тед не мог видеть, что снегоуборщик, рассекший машину пополам, своим плугом отрубил левую ногу Тимми по бедро. К тому времени, когда врачи и спасатели достали их из смятой машины, сжатой в гармошку между стейшн-вагеном и снегоочистителем, Тимоти Коул умер от потери крови через бедренную артерию.
Теду показалось, что прошло минут двадцать — а может и меньше пяти, — и все это время он смотрел, как умирает его младший сын. Поскольку Теда вытащили из машины минут за десять до того, как спасателям удалось вытащить Марион… У Теда всего лишь оказались сломаны несколько ребер, в остальном он остался невредим… Тед видел, как санитары извлекают из машины тело Тимоти (но не левую ногу Тимоти). Отрезанная нога Тимоти все еще была прижата к сиденью плугом снегоуборщика, когда спасатели извлекли наконец Марион с заднего сиденья машины. Она знала, что ее Томас мертв, но про Тимоти она знала только то, что его извлекли из машины и увезли, — она надеялась, что в больницу, потому что все время спрашивала Теда: «Ведь Тимми остался с нами, скажи, что остался, ведь ты бы увидел, если нет?»
Но когда дошло до ответа на этот вопрос, Тед (который оставил его без ответа и тогда, и потом) проявил себя трусом. Он попросил одного из спасателей укрыть ногу Тимми, чтобы Марион не увидела ее. А когда Марион вытащили из машины… она могла стоять и даже ходила, прихрамывая, вокруг, хотя потом выяснилось, что у нее сломана лодыжка. Тед пытался сообщить жене, что ее младший сын тоже мертв, но так и не смог сказать это. Прежде чем Тед успел ей сказать, Марион увидела ботинок Тимоти. Она не могла знать — она и представить себе не могла, — что ботинок ее сына все еще остается на его ноге. Она думала, это только его ботинок. И она сказала: «Тед, Тед, как же он без ботинка?» Никто не успел ее остановить — она, хромая, дошла до разбитой машины и наклонилась, чтобы взять ботинок.
— Тед, конечно, хотел остановить ее, но — мы говорили о ступоре — он в этот момент чувствовал себя абсолютно парализованным. Он не мог пошевелиться, не мог даже говорить. И он позволил своей жене обнаружить, что ботинок все еще оставался на ноге. Именно тогда Марион и начала понимать, что Тимоти тоже нет с ними. И на этом, — сказал на свой обычный манер Тед, — история заканчивается.
— Уйдите отсюда, — сказал ему Эдди. — Это моя комната, по крайней мере до конца этой ночи.
— Уже почти утро, — сказал Тед мальчишке.
Он откинул одну штору, чтобы Эдди увидел, как занимается мертвенный рассвет.
— Уйдите отсюда, — повторил Эдди.
— Ты только не думай, что знаешь меня или Марион, — сказал Тед. — Ты не знаешь нас. А в особенности ты не знаешь Марион.
— Пусть так, пусть так, — сказал Эдди.
Он увидел, что дверь в спальню приоткрыта и из длинного коридора проникает знакомый темно-серый свет.
— Только после рождения Рут Марион заговорила об этом, — продолжил Тед. — Я хочу сказать, она не обмолвилась ни словом — ни единым словом о катастрофе. Но однажды после рождения Рут Марион вошла в мою мастерскую — ты знаешь, она никогда и близко не подходила к моей мастерской — и сказала мне: «Как ты мог позволить мне увидеть ногу Тимми? Как ты мог?» Мне пришлось сказать ей, что я физически не мог пошевельнуться, что я был парализован, впал в ступор. Но она только говорила: «Как ты мог?» И больше мы об этом никогда не говорили. Я пытался, но она не желала говорить об этом.
— Пожалуйста, уйдите отсюда.
Выходя из спальной, Тед сказал:
— Увидимся утром, Эдди.
Отодвинутая штора не пропускала в комнату достаточно света, чтобы Эдди мог увидеть, который час, он видел только, что запястье Теда (как и вся его рука) какого-то болезненного серебристо-серого трупного цвета, и часы на нем тоже. Эдди покрутил рукой, но так ничего и не разглядел в сером свете. Что ладонь, что ее тыльная сторона — разницы не было никакой; все — его кожа, подушки и смятые простыни — было одинаково мертвенно-серым. Он лежал без сна в ожидании более яркого света. Через окно он смотрел на небо — оно медленно блекло. Незадолго до восхода небо просветлело до цвета шрама недельной давности.
Эдди знал, что Марион провела множество часов в такой предрассветной мгле. Может быть, она видела ее и теперь, потому что наверняка не могла уснуть, где бы ни находилась. И где бы ни бодрствовала Марион, Эдди теперь понял, что она видит: мокрый снег, тающий на мокром черном шоссе, тоже исполосованном отраженным светом — притягательный неон вывесок, обещавших еду, выпивку и крышу над головой (даже развлечения); постоянно мелькающие фары, машины, замедляющие ход, потому что каждому нужно поглазеть на происшествие, проблесковый синий маячок полицейской машины, желтая аварийная сигнализация эвакуатора и еще красная мигалка «скорой помощи». Но и среди всего этого кошмара Марион разглядела ботинок!
Она всегда будет помнить, как, хромая, шла к машине и, наклоняясь, говорила: «Тед, Тед, как же он без ботинка?»
«Что это был за ботинок?» — подумал Эдди.
Отсутствие деталей не позволяло ему точно увидеть эту ногу. Наверно, какой-нибудь полуспортивный. Может, старая теннисная туфля, какую Тимоти не жалко было намочить. Но безымянность этой туфли (или ботинка — что уж там было) не позволяла Эдди увидеть ее, а не видя ее, он не мог увидеть и ногу. Он даже представить себе не мог эту ногу.
Счастливчик Эдди. Марион повезло гораздо меньше. Она на всю жизнь запомнила этот пропитанный кровью ботинок, и эта подробность навсегда впечатает в ее память вид ноги.
Как работается у мистера Коула
Эдди уснул, не собираясь спать, потому, что его мучил вопрос: что это был за ботинок. Он проснулся, когда низкое солнце светило в одно окно — то, на котором была отодвинута штора; небо за окном было свежим и безоблачно голубым. Эдди открыл окно, чтобы понять, насколько холодно сегодня (путешествие на пароме обещало быть прохладным, если ему удастся добраться до Ориент-Пойнта), и на подъездной дорожке увидел незнакомый грузовичок. В кузове у него были миниатюрный трактор-газонокосилка с сиденьем и еще одна газонокосилка, которую толкают перед собой, а еще всякие грабли, лопаты, мотыги и всевозможные насадки для разбрызгивателей. Там же лежал длинный, аккуратно уложенный в бухту шланг.
Тед Коул сам косил свой газон, а поливал его, только когда у него возникало впечатление, что тот нуждается в поливе, или когда у него доходили до этого руки. Поскольку двор был незакончен из-за противостояния Теда и Марион, он вряд ли заслуживал ухода садовника, работающего полный день. И тем не менее человек в грузовичке был похож именно на такого садовника — на полный день.
Эдди оделся и спустился на кухню, через одно из окон которой можно было получше разглядеть человека в грузовике. Тед, который, как это ни удивительно, уже не спал и успел приготовить кофе, выглядывал из кухонного окна, рассматривая таинственного садовника, который для Теда вовсе не был таинственным.
— Это Эдуардо, — прошептал Тед Эдди. — Что здесь делает Эдуардо?
Наконец-то Эдди узнал садовника миссис Вон, хотя и видел его только раз (да и то мельком), когда Эдуард