Она стояла на южной стороне Сорок первой улицы между Лексингтон и Третьей авеню в ожидании маршрутки, которая должна была доставить ее в Гемптоны. А добравшись до Бриджгемптона, она собиралась позвонить отцу, чтобы он подскочил за ней.
Рут уже пыталась дозвониться до него, но отца не было дома, или он не брал трубку, а автоответчик выключил. У Рут было много багажа — вся одежда, которая ей понадобится в Европе. Она думала, что ей следовало бы позвонить Эдуардо или Кончите Гомес. Если они не делали что-нибудь для ее отца или не работали в его доме, то всегда были дома. Ее мысли были заняты всякими такими предотъездными мелочами, когда по тротуару Сорок первой улицы к ней подошел самый молодой из напарников ее отца по сквошу.
— Едете домой? — спросил Скотт Как-его-там. — Ведь вы Рут Коул, верно?
Рут привыкла к тому, что ее узнают на улице. Сначала она приняла его за одного из ее читателей. Потом она обратила внимание на его мальчишеские веснушки и короткие курчавые волосы; среди ее знакомых было не так уж много рыжеватых блондинов. И потом, в руках у него были только портфель и спортивная сумка, из полуоткрытой молнии которой торчали две ракетки для сквоша.
— Да это же ныряльщик, — сказала Рут.
У нее почему-то потеплело на душе, когда она увидела, как он зарделся.
Стоял теплый день бабьего лета. Скотт Как-его-там снял пиджак и подсунул под ремень своей спортивной сумки, галстук у него был ослаблен, а рукава белой рубашки закатаны выше локтей. Он протянул ей правую руку, и Рут обратила внимание, что размеры и мускулатура его левой руки были больше, чем правой.
— Я Скотт — Скотт Сондерс, — напомнил он ей, пожимая ее руку.
— Вы левша, да? — спросила его Рут.
Отец его был левшой. Рут не любила играть с левшами. Лучшая ее подача шла в левый угол, и левша мог отбить такую подачу ударом справа.
— Ваша ракетка с вами? — спросил ее Скот Сондерс, признавшись, что он левша.
Он обвел взглядом ее багаж.
— У меня при себе три ракетки, — ответила Рут. — Они упакованы.
— Собираетесь побыть немного с батюшкой? — спросил юрист.
— Всего два дня, — сказала Рут. — А потом еду в Европу.
— Вот как, — сказал Скотт. — Дела?
— Да — переводы.
Она уже знала, что они будут вместе сидеть в автобусе. Может быть, у него в Бриджгемптоне оставлена машина, тогда он смог бы отвезти ее (и весь ее багаж) в Сагапонак. Может, его будет встречать жена, и они будут настолько любезны, что подбросят ее до дома. В бассейне, когда он баламутил воду, она в лучах вечернего солнца увидела, как сверкает его обручальное кольцо. Но когда они сели рядом в автобусе, кольца у него на пальце не оказалось. Среди жизненных правил Рут было одно неколебимое: никаких романов с женатыми мужчинами.
Над ними с жутким грохотом пролетел самолет — автобус проезжал рядом с аэропортом Ла Гуардиа, — когда Рут сказала:
— Позволю себе высказать предположение. Мой отец обратил вас из теннисиста в сквошиста. А вы с вашей чувствительной кожей… вы, наверно, побаиваетесь солнечных ожогов… и сквош для вашей кожи лучше — в него играют в помещении.
Он улыбался надменной скрытной улыбкой; похоже, он был не чужд мысли, что любое событие может закончиться судебной тяжбой. Скотт Сондерс не был приятным человеком. На этот счет Рут не испытывала никаких сомнений.
— Вообще-то я променял теннис на сквош, когда развелся. Один из пунктов бракоразводного соглашения состоял в том, что жена сохраняет за собой членство в загородном клубе. Для нее это было важно, — великодушно сказал он. — И потом, там же давались уроки по плаванию для детей.
— А сколько лет вашим детям? — покорно спросила Рут.
Ханна давно сказала ей, что первый вопрос разведенным мужчинам должен быть именно таким.
«Разведенный мужчина, говоря о своих детях, начинает себя чувствовать хорошим отцом, — сказала ей как-то Ханна. — А если ты собираешься закрутить с ним любовь, то должна знать, с кем тебе, возможно, придется иметь дело — с трехлетним ползунком или подростком; разница тут существенная».
Маршрутка двигалась все дальше на восток, и Рут скоро забыла, сколько лет детям Скотта Сондерса, — ее больше интересовало, насколько сильного противника имеет ее отец в лице Скотта.
— Ой, он обычно выигрывает, — признал юрист. — Выиграв первые три или четыре гейма, он иногда позволяет мне выиграть один-два.
— Вы так много играете? — спросила Рут. — Пять-шесть геймов?
— Меньше четырех мы не играем, часто часа полтора, — сказал Скотт. — И вообще-то числа геймов мы не считаем.
«Против меня ты бы полтора часа не выстоял, — решила Рут. — Старик, наверно, сдает».
Но вслух она сказала:
— Вы, наверно, бегаете.
— Я в неплохой форме, — сказал Скотт Сондерс.
Судя по его виду, он был в очень неплохой форме, но Рут пропустила его замечание мимо ушей; она смотрела в окно, зная, что он воспользовался этим моментом, чтобы оценить ее грудь. (Она видела его отражение в оконном стекле.)
— Ваш отец говорит, что вы — отличный игрок, лучше большинства мужчин, — добавил юрист. — Но он говорит, что все еще играет лучше вас — на ближайшие несколько лет.
— Он ошибается, — сказала Рут. — Отец играет не лучше. Он хитер и никогда не играет против меня на корте стандартного размера. А в своем сарае он всегда на коне.
— Возможно, в его преимуществе есть что-то психологическое, — сказал юрист.
— Я его обыграю, — сказала Рут. — А потом, наверно, брошу сквош.
— Может, нам с вами удастся сыграть? — сказал Скотт Сондерс — Мои дети со мной только по уик-эндам. Сегодня вторник…
— Вы не работаете по вторникам? — спросила Рут.
Она снова увидела, как улыбка мелькнула на его лице — он опять давал понять, что знает какую-то тайну, которой ни за что не поделится с вами.
— Я в бракоразводном отпуске, — сказал он ей. — Беру отгулов столько, сколько заблагорассудится.
— Это что и правда так называется — «бракоразводный отпуск»? — спросила Рут.
— Это я его так называю, — сказал юрист. — Что касается работы, то тут я вполне независим.
Он сказал это таким же тоном, каким говорил о своей хорошей форме. Это могло означать, что его недавно уволили или он ведет дела по убийствам и у него от клиентов отбоя нет.
«Ну вот, опять», — подумала Рут.
Ей пришло в голову, что ее привлекают неподходящие мужчины, потому что интрижка с ними заведомо скоротечна.
— Мы могли бы сыграть небольшой турнир по круговой, — предложил Скотт. — Ну, вы понимаете, втроем. Вы играете с отцом, ваш отец играет со мной, потом я играю с вами…
— Я не играю по круговой, — сказала Рут. — Я играю один на один и долго. Около двух часов, — добавила она, намеренно глядя в окно, давая ему возможность еще раз оценить ее груди.
— Два часа… — повторил он.
— Шучу, — сказала она и, повернувшись к нему, улыбнулась.
— А-а… — сказал Скотт Сондерс — Может, мы бы смогли сыграть завтра — вдвоем.
— Я сначала хочу побить отца, — сказала Рут.
Она знала, что следующим человеком, с которым она ляжет в постель, должен быть Алан Олбрайт, но ее беспокоило, что ей постоянно приходилось напоминать себе об Алане и о том, что она должна делать. Исторически Скотт Сондерс был больше похож на мужчину ее типа.
Рыжеватый юрист оставил свою машину в Бриджгемптоне неподалеку от бейсбольного поля Малой лиги; им с Рут пришлось тащить ее багаж около двух сотен ярдов. Скотт ехал с открытыми окнами. Свернув на Парсонадж-лейн в Сагапонаке, они двинулись на восток, и удлиненная тень автомобиля покатилась впереди них. На юге наклонные лучи солнца окрасили картофельные поля в нефритовые тона, а океан, соприкасаясь с увядающей голубизной неба, сверкал и переливался синевой, как сапфир.
Может быть, Гемптоны были перехвалены и погрязли во грехе, но конец дня ранней осенью все еще оставался ослепительным; Рут позволила себе почувствовать, что это место удостаивается искупления, пусть хотя бы только в это время года и в этот всепрощающий час предвечерья. Ее отец, видимо, только-только закончил партию в сквош, и теперь он и его побежденный партнер, наверно, принимают душ или плавают голышом в бассейне.
Высокая живая изгородь из бирючины в форме подковы, посаженная Эдуардо осенью 58-го года, полностью закрывала в этот час бассейн от солнца. Заросли были так густы, что лишь тонким лучикам удавалось проникнуть через них, и эти маленькие световые бриллианты здесь и там играли на темной воде бассейна, словно золотые монетки, которые не тонули, а плавали на поверхности. Был еще и настил, нависавший над водой, и если кто-то плавал в бассейне, то вода плескалась, издавая звуки, похожие на звуки озерной воды, бьющейся о пристань.
Они подъехали к дому, и Скотт помог Рут занести ее багаж в холл. «Вольво» цвета морской волны — единственная машина отца — стоял в подъезде, но отец не откликнулся на зов Рут.
— Папа?
Скотт, уходя, сказал:
— Он, наверно, в бассейне — сейчас как раз время.
— Наверно, — сказала Рут. — Спасибо! — крикнула она ему вслед.
«Ох, Алан, спаси меня», — подумала она. Рут надеялась, что она больше никогда не увидит Скотта Сондерса или другого мужчину вроде него.
У нее было три места: большой чемодан, саквояж для одежды и чемодан поменьше. Начала она с того, что отнесла наверх маленький чемодан и саквояж. Много лет назад, когда ей было девять или десять, она перенесла свою комнату из детской, у которой была общая с отцом ванная, в самую большую и дальнюю из гостевых спален. Эту самую комнату занимал Эдди О'Хара летом 68-го. Рут эта комната нравилась тем, что она далеко от отцовской спальни и имеет свою ванную.
Дверь в отцовскую спальню была открыта, но отца там не было. Рут, проходя мимо приоткрытой двери, позвала: «Папа?» Как и всегда, фотографии в длинном коридоре привлекли ее внимание.
Все пустые гвозди, которые она помнила больше, чем фотографии ее мертвых братьев, теперь были заняты; тут висели сотни скучных снимков Рут на всех этапах ее детства и ранней юности. Иногда на фотографии попадался ее отец, но обычно он был фотографом. Нередко на снимке с Рут была Кончита Гомес. Число фотографий с бирючиной было бесконечно. Они были мерой ее взросления — лето за летом Рут и Эдуардо торжественно позировали перед неумолимой бирючиной. Как бы быстро ни росла Рут, неостановимая бирючина росла еще быстрее, и в один прекрасный день она уже была в д