— Я думаю, мне не хочется видеть живое секс-шоу, — говорит женщина-писатель.
Возможно, это он предлагает заплатить проститутке, чтобы она позволила им посмотреть за ней с клиентом.
— Мы могли бы устроить наше собственное живое секс-шоу, — говорит автор рассказов.
Он как будто почти что безразличен к этой идее. Он дает ей понять, что ей это должно быть интереснее, чем ему.
— Как писателю, — говорит он. — Для исследования.
Когда они приезжают в Амстердам, он приводит ее в квартал красных фонарей и старается выставить себя этаким рубахой-парнем, который чувствует себя здесь в своей тарелке. «Нет, я бы не хотел видеть, как это делает она — у нее склонность к садомазохизму». (Что-то в этом роде.) Минималист хочет внушить ей, что наблюдать за проституткой с клиентом — это всего лишь такое развлеченьице с порочным оттенком. Он говорит, что самое трудное будет не рассмеяться, потому что они, конечно же, не могут выдать свое присутствие клиенту.
Вот только интересно, как проститутка спрячет их, чтобы они могли видеть, оставаясь невидимыми.
Это будет моим исследованием. Я могу попросить моего нидерландского издателя прогуляться со мной по кварталу красных фонарей, ведь в конечном счете именно это и делают туристы. Его, наверно, просят об этом все женщины-писатели; мы все хотим, чтобы нас провели через нездоровое, отвратительное, сексуальное и извращенное. (В последний раз, когда я была в Амстердаме, один журналист прогулялся со мной по кварталу красных фонарей; это была его идея.)
Значит, так вот я и посмотрю на этих женщин. Я помню, они не любят, когда на них смотрят женщины. Но мне наверняка удастся найти одну или двух, которые не вызывают у меня безоговорочного отвращения, — кого-нибудь, к кому я потом смогу вернуться одна. Это должна быть женщина, которая говорит по-английски или хотя бы немного по-немецки.
Одной проститутки может быть достаточно, если она не возражает против разговоров со мной. Я наверняка смогу представить себе акт, не видя его. И потом, меня больше всего интересует, что происходит со спрятавшейся женщиной, писательницей. Допустим, что плохой любовник возбудился, что он даже мастурбирует, когда они прячутся вместе. А она не может возразить или хотя бы пошевелиться, чтобы отодвинуться от него, потому что иначе клиент проститутки узнает, что за ним наблюдают. (Да, но как он мастурбирует? Вот в чем проблема.)
Может быть, ирония судьбы состоит в том, что проститутка, по крайней мере, получает деньги за то, что ее используют, но женщину-писателя используют тоже. Так. У писателя должна быть дубленая шкура. В этом нет никакой иронии.
Позвонил Алан. Я ему покашляла. Теперь, когда заняться с ним сексом у меня нет возможности, поскольку он находится по другую сторону океана, мне, естественно, хочется заняться с ним сексом. Женщины — извращенки!
Я не сказала ему о книге — ни слова! Это испортило бы эффект от открытки.
(На еще одной открытке Алану, представляющей собой общий вид павильонов Франкфуртской книжной ярмарки, в которой участвуют около 5000 издателей из более чем 100 стран.)
БОЛЬШЕ НИКОГДА БЕЗ ТЕБЯ. ЦЕЛУЮ. РУТ.
В самолете КЛМ из Франкфурта в Амстердам; мой кашель и синяк на глазу почти прошли. От кашля осталось только легкое щекотание в горле. Глаз и правая щека еще не совсем обрели свой естественный цвет — они зеленовато-желтые. Опухоль сошла совсем, но цвет как будто свидетельствует, что я долго болела и болезнь — в виде моего кашля — еще не отпустила меня целиком.
Вполне подходящий вид для человека, собирающегося познакомиться с проституткой. Я выгляжу так, будто у меня общая с ней застарелая болезнь.
В моем путеводителе по Амстердаму сказано, что квартал красных фонарей, известный как de Walletjes («маленькие стены»), был официально разрешен в четырнадцатом веке. В путеводителе есть шутливые упоминания о «полуодетых девицах в своих окнах-витринах».
Ну почему о нездоровом, отвратительном, сексуальном и извращенном почти всегда пишут этаким неубедительно-снисходительным тоном? (Насмешка — такое же сильное свидетельство снисходительности, как и безразличие.) Я думаю, что насмешка или безразличие — в любом виде — по отношению к непристойности обычно фальшивы. Людей обычно притягивает непристойное, или же они не одобряют его, или и то и другое вместе; тем не менее мы пытаемся говорить о непристойном снисходительным тоном, делая вид, что оно нам смешно или безразлично.
«Со всеми когда-либо случалась сексуальная неудача, хотя бы одна — но случалась», — сказала мне как-то Ханна. (Но если у Ханны и случилась такая неудача, то она мне об этом никогда не говорила.)
В Амстердаме меня ждут обычные обязанности, но мне никогда не хватает времени на то, что хочется. Амстердам — не Франкфурт; ничего хуже Франкфурта быть не может. И, откровенно говоря, я жду не дождусь встречи с моей проституткой! В этом «исследовании» есть какая-то стыдливая притягательность. Но, конечно же, клиент — это я. Я готова — да что там, я сознательно иду на это — платить ей.
(На еще одной открытке Алану, отправленной ею из аэропорта Схипхол, на которой — похоже на отправленную ею раньше отцу открытку с немецкими проститутками в своих окнах-витринах на Гербертштрассе! — был вид de Walletjes, амстердамского квартала красных фонарей: неоновые огни баров и секс-шопов, отраженные в канале; прохожие, все мужчины в плащах, на переднем плане окно в обрамлении красновато-лиловых ламп и женщина в нижнем белье… словно поставленный не на место манекен, словно нечто, взятое напрокат из магазина нижнего белья, словно кто-то нанятый на вечеринку.)
ЗАБУДЬ ПРЕДЫДУЩИЕ ВОПРОСЫ. НАЗВАНИЕ: «МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ПЛОХОЙ ЛЮБОВНИК» — МОЕ ПЕРВОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА. ДА, ЭТО ЕЩЕ ОДНА ЖЕНЩИНА-ПИСАТЕЛЬНИЦА. НО ПОЛОЖИСЬ НА МОЙ ВКУС! ЦЕЛУЮ. РУТ.
Первая встреча
Издание «Niet voor kinderen» (нидерландский перевод «Не для детей») было главной причиной, которая привела Рут Коул в Амстердам, но теперь она считала свою подготовительную работу для истории проститутки основной причиной своего приезда в этот город. Она еще не улучила момента, чтобы поговорить о своем новом замысле с нидерландским издателем Маартеном Схаутеном, которого она с симпатией называла «Маартен с двумя «а» и одним "е"».
Когда делалась презентация перевода «Того же самого родильного приюта» (по-нидерландски «Hetzelfde weeshuis* — Рут тщетно пыталась научиться произносить это), она останавливалась в очаровательном, но стареньком отеле в Принсенграхт; у себя в номере она обнаружила солидный запас марихуаны в ящике прикроватной тумбочки, куда она сложила свое нижнее белье. Марихуана, видимо, принадлежала предыдущему постояльцу, но Рут так нервничала в связи со своим первым европейским турне в качестве писателя, что решила: марихуану в ее номер подбросил какой-нибудь зловредный журналист, чтобы ввести ее в конфуз.
Уже упомянутый Маартен с двумя «а» и одним «е» заверил ее, что хранение марихуаны в Амстердаме едва ли всерьез противоречит закону, а уж ввести марихуаной кого-нибудь в конфуз совершенно немыслимо. И Рут с самого начала влюбилась в этот город: в каналы, мосты, во все эти велосипеды, кафе и рестораны.
Во время своего второго приезда в связи с выходом нидерландского перевода «Перед падением Сайгона» — Рут была довольна, что это, по крайней мере, вполне можно произнести: «Voor de vak van Saigon», — она останавливалась в другой части города на Дам-сквер, где близость ее отеля к кварталу красных фонарей навела интервьюера на мысль предложить ей экскурсию мимо окон с проститутками. Она не забыла крикливого вида женщин, в бюстгальтерах и трусиках среди белого дня, или «Садомазо со скидками» в витринах секс-шопа.
Рут увидела резиновую вагину, подвешенную к потолку магазина на красном поясе с резинками. Если бы не ручеек фальшивых лобковых волос, то вагина была бы похожа на висячую яичницу. Еще там были кнуты, коровьи колокольчики, прикрепленные ремешком к фаллоимитаторам, грушевидные клизмы самых разных размеров, резиновый кулак.
Но то было пять лет назад. С тех пор Рут не имела случая проверить, изменилось ли что-нибудь в квартале красных фонарей. Теперь она остановилась в другом отеле — на Каттенгат; отель был не очень стильный и немало претерпел от неудачных попыток привести его в упорядоченное состояние. Например, на этаже Рут был буфет, предназначенный только для постояльцев. Кофе там подавали холодным, апельсиновый сок — теплым, а вокруг круассана лежали крошки, и его разве что можно было взять к ближайшему канату и скормить уточкам.
На цокольном этаже и в подвале отеля разместился фитнес-клуб. Музыку, которую предпочитали любители аэробики, можно было слышать в ванной — она передавалась по водопроводным трубам через несколько этажей; трубы глухо подрагивали от бесконечного буханья ударных. По оценке Рут, нидерландцы — по крайней мере, во время занятий аэробикой — предпочитали какую-то одну бьющую по ушам разновидность рок-музыки, которую она определила бы как рэп, но без рифм. Ритм без всякой мелодии повторялся, создавая фон для предложения, многократно повторяющегося мужчиной-европейцем, для которого английский был языком малознакомым. В одной из таких несен это предложение звучало так: «Я хошу имет с тобой секс». В другой: «Я хошу тебя трахнут».
Первый визит в фитнес-клуб быстро погасил в Рут любой возможный интерес, который мог бы у нее возникнуть к подобному заведению. Бар для одиночных посетителей под прикрытием фитинг-зала ее мало привлекал. Не понравилось ей и чувство неловкости, неизбежно возникающее у посетителя-одиночки. Стационарные велосипеды, тредбаны, псевдолестницы — они все были расположены в линию лицом к помещению для занятий аэробикой. В каком бы месте вы ни находились, вы не могли не увидеть в многочисленных зеркалах прыжки и развороты аэробистов. Лучшее, на что можно было надеяться, это узреть вывихнутую коленку или сердечный приступ.