Там, где ночью важно прогуливались эквадорские мужчины, теперь были видны только уборщицы. А на Моленстег, где она видела в основном доминиканок и колумбиек, в окне сидела еще одна проститутка-африканка; в комнате неподалеку работала еще одна уборщица.
Нынешнее безлюдье в квартале придавало ему тот дух, который всегда и представляла себе Рут; у всех тут был вид отвергнутых, покинутых, нежеланных — и это было лучше, чем непрерывный секс-туризм, наводнявший квартал по ночам.
Рут в своем всепоглощающем любопытстве вошла в секс-шоп. Как и в обычном видеомагазине, у каждой категории товара здесь были свои стеллажи. Стеллаж с плетками, стеллаж орального и анального секса; Рут поскорее прошла мимо стеллажа с муляжами экскрементов, а красный свет над дверью в «видеокабину» навел ее на мысль поскорее покинуть магазин — прежде чем из отдельной просмотровой кабины выйдет клиент. Рут предпочитала просто представить себе выражение его лица.
Некоторое время ей казалось, что за ней кто-то идет. Крепко сбитый, сильный на вид мужчина в джинсах и грязных шиповках всегда был либо у нее за спиной, либо на другой стороне улицы, даже когда она два раза обошла квартал. У него было мужественное лицо с двух — или трехдневной щетиной и усталое, раздраженное выражение. Одет он был в просторную штормовку, скроенную как фуфайка, в каких разминаются бейсболисты. Судя по его виду, проститутка была ему не по карману, но тем не менее он преследовал ее так, будто она продавалась. Наконец он исчез, и она выкинула его из головы.
Она в течение двух часов бродила по кварталу. К одиннадцати часам несколько таек вернулись на Стофстег; африканки исчезли, а на Аудекерксплейн вместо единственной толстой чернокожей женщины, вероятно тоже из Ганы, появилось с полдюжины коричневокожих — вернулись колумбийки и доминиканки.
Рут по ошибке с Аудезейдс-Ворбюргвал свернула в тупик. Слаперстег быстро сузилась и закончилась помещением с одним входом и тремя или четырьмя окнами-витринами. Стоявшая в дверях крупная коричневая проститутка, говорившая вроде бы с ямайским акцентом, ухватила Рут за локоть. Внутри еще работала уборщица, а две другие проститутки готовились к работе, нанося на себя макияж перед длинным зеркалом.
— Ты кого ищешь? — спросила высокая коричневокожая женщина.
— Никого, — сказала Рут. — Я просто заблудилась.
Уборщица угрюмо занималась своей работой, но проститутки перед зеркалом — и высокая, крепко державшая Рут за руку, — рассмеялись.
— Да уж вижу, что потерялась, — сказала крупная проститутка.
Она повела Рут из тупика. Проститутка то крепко сжимала локоть Рут, то чуть ослабляла хватку, словно делая ей непрошеный массаж или чувственно, с любовью замешивая тесто.
— Спасибо, — сказала Рут, словно она и в самом деле заблудилась, словно ее и в самом деле спасли.
— Нет проблем, детка.
На сей раз, пересекая Вармусстрат, она обратила внимание на полицейский участок. Двое полицейских в форме разговаривали с тем самым крепко сбитым, сильным на вид мужчиной в штормовке, который следил за ней. «Боже мой, его арестовали!» — подумала Рут. Но потом она догадалась, что бандитского вида мужчина — полицейский под прикрытием, он, казалось, отдавал распоряжения двум полицейским в форме. Рут, испытав внезапный приступ стыда, поспешила дальше, словно была преступницей! Квартал де Валлен был невелик — она за одно утро успела обратить на себя внимание, вызвать подозрение.
И хотя де Валлен нравился Рут гораздо больше утром, чем вечером, она сомневалась, что для ее героини это подходящее время и место, чтобы знакомиться с проституткой и платить ей за разрешение увидеть ее с клиентом. Первого клиента они могут прождать все утро!
Но теперь у нее почти не оставалось времени — она должна была спешить мимо отеля на Бергстрат, где Рут ожидала увидеть Рои в ее окне; время приближалось к полудню. На этот раз проститутка претерпела небольшие изменения. Ее рыжие волосы потеряли свой оранжевый, медный оттенок, они стали темнее, ближе к каштановым — почти темно-каштановым, — а ее полубюстгальтер и трусики-бикини были теперь желтовато-белыми, цвета слоновой кости, что подчеркивало белизну кожи Рои. Рои, наклонившись, смогла открыть дверь, не слезая со своего стула; она осталась сидеть и когда Рут засунула внутрь голову. (Рут решила не переступать за порог.)
— У меня сейчас нет времени зайти и поговорить с вами, — сказала Рут. — Но я хочу вернуться.
— Прекрасно, — сказала Рои, пожимая плечами.
Ее безразличие удивило Рут.
— Я искала вас вчера ночью, но в вашем окне была другая женщина, — продолжала Рут. — Она сказала, что вы ночь провели с дочерью.
— Я все ночи провожу с дочерью… и все уик-энды, — ответила Рои. — Я здесь бываю только в то время, когда она в школе.
Рут, пытаясь расположить женщину, спросила:
— А сколько лет вашей дочери?
— Слушайте, — вздохнула проститутка, — говоря с вами, я не становлюсь богаче.
— Извините.
Рут сделала шаг назад, словно ее вытолкнули.
Рои, прежде чем наклониться и закрыть дверь, сказала:
— Приходите, когда будет время, поговорим.
Чувствуя себя последней идиоткой, Рут отругала себя за то, что возлагала такие надежды на проститутку. Конечно же, деньги интересовали Рои больше всего другого, а может, это было единственное, что ее интересовало. Рут хотелось думать, что между ней и этой женщиной возникло дружеское расположение, тогда как на самом деле Рут лишь заплатила за их первый разговор!
После такой долгой прогулки, без завтрака. Рут к обеденному времени была голодна как волк. Она не сомневалась, что интервью у нее не получилось: ей не удалось ответить ни на один вопрос, касающийся «Не для детей» или двух предыдущих ее романов, не переходя к какому-либо элементу задуманного ею нового, — она то и дело перескакивала на эмоциональный подъем, который испытывала, начиная свой первый роман от первого лица, на захватывающую мысль написать о женщине, которая, неправильно оценив ситуацию, чувствует себя униженной до такой степени, что начинает абсолютно новую жизнь. Но, говоря об этом, Рут ловила себя на мысли: «Кого я обманываю? Это все обо мне! Разве не я приняла несколько плохих решений? (И по крайней мере одно — совсем недавно…) Разве не я собираюсь начать абсолютно новую жизнь? Или Алан всего лишь «безопасная» альтернатива той жизни, которую я боюсь продолжать?»
На ее вечерней лекции во Врейе Университейт (вообще-то это была ее единственная лекция; она постоянно редактировала ее, но суть осталась неизменной) ее выступление показалось ей лицемерным. Ее не убеждали собственные слова о том, что чистота воображения лучше воспоминаний, о том, что выдуманные детали превосходят биографические. Ее не убеждали собственные слова о том, что лучше населять роман вымышленными характерами, а не личными друзьями и членами семьи («бывшими любовниками и ограниченными, не оправдывающими наших ожиданий людьми из реальной жизни»), но тем не менее лекция ее удалась. Зрителям она понравилась. То, что началось как спор между Рут и Ханной, неплохо послужило Рут-писателю; в этой лекции она сформулировала свое кредо.
Она утверждала, что наилучшая деталь в романе — это выбранная деталь, а не сохраненная памятью, поскольку в литературном произведении истина — это не только истина наблюдения, которая истинна всего лишь для журналистики. Наилучшая деталь в художественном произведении — это деталь, которая должна определить характер, или эпизод, или атмосферу. Истина художественного произведения — это то, что должно случиться в романе, но не обязательно случится или случилось в жизни.
Кредо Рут сводилось к войне против roman a clef[36], жалкого подобия автобиографического романа, отчего теперь она испытывала чувство стыда, потому что знала: она готовится писать свой самый автобиографический на сегодня роман. Если Ханна постоянно обвиняла ее в том, что она воссоздает «образ Рут» и «образ Ханны», то о чем же писала Рут теперь? Строго говоря, она создает образ Рут, которая принимает плохое решение в духе Ханны.
И потому для Рут было мучительно сидеть в ресторане и слушать комплименты ее спонсоров из Врейе Университейт; они были люди доброжелательные, но в большинстве своем они оставались учеными, предпочитавшими теории и теоретические обсуждения конкретным винтикам и гаечкам писательства. Рут ненавидела себя за то, что излагает им теорию художественной литературы, в которой она сейчас испытывала большие сомнения.
Роман не есть аргумент; история получается или не получается, и это зависит только от самой истории. Разве важно — выдуманные детали или реальные? Важно, чтобы деталь казалась реальной и чтобы она была абсолютно лучшей деталью для данных обстоятельств. Это была не ахти какая теория, но другой у Рут в настоящий момент не было. Настало время отказаться от этой старой лекции, но наказание Рут состояло в том, чтобы выслушивать комплименты своему прежнему кредо.
И только попросив (вместо десерта) еще один стакан красного вина, Рут поняла, что слишком много выпила. И в этот момент она вспомнила, что не видела хорошенького голландца Уима в очереди за автографами после ее успешной, но скучной речи. Он ведь собирался прийти.
Рут вынуждена была признаться самой себе, что с нетерпением ждет новой встречи с юным Уимом… и, возможно, немного выдумывает его. Нет, она совершенно не собиралась с ним флиртовать, по крайней мере серьезно, и она уже решила, что не будет с ним спать. Она только хотела побыть с ним немного наедине — может быть, выпить кофе утром, — понять, что его интересует в ней; вообразить его своим поклонником и, может, любовником, напитаться большим количеством деталей, из которых состоит этот хорошенький нидерландский мальчик. А он взял да не пришел.
«Наверно, он в конечном счете устал от меня», — подумала Рут. Приди он, и она могла бы показать ему, что парень ей симпатичен; она никогда не чувствовала такую усталость от самой себя.