На взгляд Рут, они были похожи на пару, потому что, казалось, разделяли какую-то страшную тайну, — увидев ее, они словно исполнились раскаяния. Только писатель может выдумать такую чепуху. (Отчасти именно из-за своей извращенной способности воображать бог знает что Рут в данном случае не смогла вообразить очевидного.)
— Ах, детка, детка… — говорила ей Ханна. — Это я во всем виновата!
Ханна держала в руках помятый номер «Нью-Йорк таймс»; газета была скручена, как канат, словно Ханна пыталась ее удушить.
Рут стояла в ожидании, что Алан поцелует ее, но он заговорил с Ханной.
— Она не знает.
— Не знаю чего? — с тревогой спросила Рут.
— Твоего отца больше нет, Рут, — сказал ей Алан.
— Детка, он покончил с собой, — сказала Ханна.
Рут была потрясена. Она никак не думала, что ее отец способен на самоубийство, потому что она никак не думала, что он способен чувствовать себя виноватым.
Ханна протягивала ей «Таймс», вернее помятые остатки газеты.
— Некролог просто жуткий, — сказала Ханна. — Весь на основании плохих рецензий о нем. Я никогда не знала, что на его книги было столько плохих рецензий.
Рут в оцепенении прочла некролог. Это было легче, чем разговаривать с Ханной.
— Я встретил Ханну в аэропорту, — объяснял Алан. — Она представилась.
— Я прочла этот вшивый некролог в газете, — сказала Ханна. — Я знала, что ты возвращаешься сегодня, и поэтому позвонила в Сагапонак. Я говорила с Эдуардо — он его и нашел. От Эдуардо я узнала и номер твоего рейса, — сказала Ханна.
— Бедный Эдуардо, — ответила Рут.
— Да, он просто никакой, — сказала Ханна. — А приехав в аэропорт, я принялась искать Алана. Я полагала, что он будет здесь. Я его узнала по фотографии…
— Я знаю, чем занимается моя мать, — сказала им Рут. — Она писательница. Пишет детективные романы, но они гораздо больше чем просто детективы.
— Она никак не может поверить, — сказала Ханна Алану. — Бедная детка, — сказала ей Ханна. — Это все моя вина, моя!
— Это не твоя вина, Ханна. Папа о тебе забыл на следующий же день, — сказала Рут. — Это моя вина. Я его убила. Сначала я надрала его в сквош, а потом убила его. Ты к этому не имеешь никакого отношения.
— Она злится — это хорошо, что она злится, — сказала Ханна Алану. — Это лучше, чем замкнуться в себе.
— Иди в жопу! — сказала Рут своей лучшей подружке.
— Это хорошо, детка… я хочу сказать, твоя злость тебе на пользу.
— Я приехал на машине, — сказал Алан Рут. — Мы можем поехать в город — или я могу отвезти тебя в Сагапонак.
— Я хочу в Сагапонак, — сказала ему Рут. — Я хочу увидеть Эдди О'Хару. Но сначала я хочу увидеть Эдуардо, а потом — Эдди.
— Слушай, я тебе позвоню сегодня вечером, — сказала ей Ханна. — Тебе попозже, наверно, захочется выговориться. Я тебе позвоню.
— Я тебе сама позвоню, Ханна, — сказала Рут.
— Конечно, можно и так, — согласилась Ханна. — Позвони ты мне, или я позвоню тебе.
Ханне нужно было на такси, стоянка которых находилась в одном углу аэропорта, машина Алана находилась в другом. Они неловко распрощались на ветру, который еще больше растрепал номер «Нью-Йорк таймс». Рут не хотела брать газету, но Ханна настаивала.
— Прочти некролог позднее, — сказала Ханна.
— Я его уже прочла, — ответила Рут.
— Ты должна прочесть его позднее, когда успокоишься, — посоветовала ей Ханна. — Вот что тебя разозлит по-настоящему.
— Я уже спокойна. Я уже зла, — сказала Рут подружке.
— Она успокоится. А потом уже разозлится по-настоящему, — прошептала Ханна Алану. — Вы уж о ней позаботьтесь.
— Непременно, — сказал ей Алан.
Рут и Алан увидели, как Ханна встала в очередь на такси. Когда они оказались в машине Алана, он наконец поцеловал ее.
— Ты в порядке? — спросил он.
— Как это ни странно — в порядке, — ответила Рут.
Непонятно почему, но она, узнав о смерти отца, не чувствовала ничего; если она что и чувствовала, так это отсутствие какого-либо чувства к нему. Она по-прежнему думала о «пропавших», среди которых она никак не ожидала встретить отца.
— Так что о твоей матери… — терпеливо начал Алан.
Он почти час (на протяжении которого они ехали молча) позволил Рут собираться с мыслями.
«Именно такой мужчина мне и нужен», — думала Рут.
Когда Алан узнал о смерти отца Рут, было уже позднее утро. Он мог бы позвонить Рут в Амстердам, где день в это время уже клонился к вечеру; тогда Рут предстояла бы ночь — и перелет через Атлантику наедине со своими мыслями. Алан решил, что номер «Таймс» не попадется Рут на глаза до того, как она приземлится на следующий день в Нью-Йорке. Была опасность того, что это известие дойдет до нее в Амстердаме, но Алан питал надежду, что известность Теда Коула не столь широка.
— Эдди О'Хара дал мне книгу, написанную моей матерью, — роман, — сообщила Рут Алану. — Эдди, конечно, знал, кто написал этот роман, просто не решился сообщить мне. Он мне только сказал, что это «хорошее чтение для самолета». Вот уж точно хорошее!
— Удивительно, — сказал Алан.
— Мне уже больше ничто не кажется удивительным, — сказала ему Рут, а после паузы добавила: — Я хочу выйти за тебя замуж, Алан, — Потом после еще одной паузы Рут добавила: — Сейчас нет ничего важнее, чем секс с тобой.
— Я ужасно счастлив слышать это, — признался Алан.
Он впервые улыбнулся, после того как увидел ее в аэропорту. Рут не потребовалось делать над собой никаких усилий, чтобы улыбнуться ему в ответ. Но все еще оставалось всякое отсутствие чувства к отцу, которое она испытала час назад, — такое странное и неожиданное! Она больше сочувствовала Эдуардо, который обнаружил тело отца.
Ничто не стояло между Рут и ее новой жизнью с Аланом. «Нужно будет провести поминальную службу по Теду. Это не должно быть что-то уж слишком из ряда вон выходящее, к тому же придет, наверно, не очень много людей», — думала Рут. На самом деле между ней и новой жизнью с Аланом стояла только необходимость услышать от Эдуардо, что именно случилось с ее отцом. Ожидание встречи с Эдуардо навело Рут на мысль о том, как сильно любил ее отец. Неужели она была единственной женщиной, способной вызвать у Теда Коула раскаяние?
Холодный душ для Ханны
Эдуардо Гомес был набожным католиком. Он был человеком суеверным, но всегда смирял свою веру в предопределение — как то велела его религия. К счастью для него, он никогда не сталкивался с кальвинизмом, потому что тогда непременно оказался бы легким и преданным прозелитом. До сего дня католицизм садовника не давал разгуляться его воображению в том, что касается его собственного предназначения в этом мире.
Когда он висел головой вниз, запутавшись ногой в бирючине миссис Вон, и ждал смерти от отравления выхлопными газами, его посетили чувства, ставшие для него впоследствии источником бесконечных страданий. Эдуардо тогда пришло в голову, что такой смерти заслуживает не он, ни в чем не повинный садовник, а Тед Коул. В этот момент беспомощности Эдуардо видел себя жертвой похоти другого человека и его, так сказать, «отвергнутой женщины».
Никто, и уж тем более, конечно, священник на исповеди, не стал бы винить Эдуардо за эти чувства. Злополучный садовник, запутавшийся в живой изгороди перед домом миссис Вон и обреченный на смерть, имел все основания полагать, что с ним обошлись несправедливо. Но шли годы, и Эдуардо, знавший, каким щедрым и великодушным работодателем был для него Тед, никак не мог себя простить за те свои мысли — он тогда думал, что Тед Коул заслуживает смерти от отравления выхлопными газами.
Поэтому суеверная душа Эдуардо погрузилась в смятение (не говоря уже о том, что укрепился его потенциально фанатический фатализм), когда именно ему, несчастному садовнику, выпало найти Теда Коула, отравленного выхлопными газами.
Первой что-то неладное почуяла жена садовника — Кончита. Она взяла почту в почтовом отделении Сагапонака по пути в дом Теда. Поскольку в этот день Кончита меняла постельное белье, стирала и убирала в доме, она оказалась у Теда раньше Эдуардо. Она положила почту на стол в кухне, где не могла не заметить полную бутылку односолодового шотландского виски; бутылка была открыта, но полнехонька. Она стояла рядом с чистым пустым хрустальным стаканом от Тиффани.
Кончита обратила внимание и на открытку от Рут в почте. Ее обеспокоило изображение проституток в их окнах-витринах на Гербертштрассе, улице красных фонарей в гамбургском квартале Сент-Паули. Не дело это — дочери отправлять такую открытку отцу. К сожалению, почта из Европы шла долго, а ведь послание от Рут могло бы приободрить Теда, прочти он его. (ДУМАЮ О ТЕБЕ, ПАПА. ИЗВИНИ ЗА ТО, ЧТО НАГОВОРИЛА ТЕБЕ. ЭТО БЫЛО ПОДЛО. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! РУТИ.)
Обеспокоенная Кончита тем не менее начала убирать в мастерской Теда; она думала, что Тед, может быть, спит у себя наверху, хотя обычно он был ранней пташкой. Нижний ящик так называемого письменного стола Теда был открыт и пуст. Рядом с ящиком стоял большой темно-зеленый мешок для мусора, который Тед набил черно-белыми поляроидными снимками своих обнаженных натурщиц; хотя мешок был перевязан сверху, изнутри вырвался запах поляроидного покрытия, когда Кончита, работая пылесосом, отодвинула его в сторону. Привязанная к мешку записка гласила: «КОНЧИТА, ПОЖАЛУЙСТА, ВЫБРОСИТЕ ЭТОТ МУСОР ДО ВОЗВРАЩЕНИЯ РУТ».
Это так встревожило Кончиту, что она выключила пылесос. Она крикнула снизу вверх: «Мистер Коул?» Ответа не последовало. Она поднялась наверх. Дверь в главную спальню была открыта. Кровать была аккуратно застелена. Кончита застелила ее предыдущим утром, и с тех пор на нее никто не ложился. Кончита прошла по коридору в комнату, где теперь останавливалась Рут. Прошлой ночью в кровати Рут спал Тед (или кто-то другой), по крайней мере, он полежал на ней некоторое время. Шкаф Рут и ее комод были открыты. (Отец чувствовал потребность в последний раз посмотреть на ее одежду.)
Теперь Кончита взволновалась настолько, что позвонила Эдуардо (она сделала это еще до того, как спустилась по лестнице), а ожидая прибытия мужа, вытащила в сарай темно-зеленый мешок с мусором из мастерской Теда. Гаражная дверь в сарай открывалась кодовым замком, и Кончита набрала нужный код. Когда дверь открылась, Кончита увидела, что Тед уложил вдоль порога одеяла, заткнув щель; еще она поняла, что двигатель машины работает, хотя Теда в машине и нет. Глушитель постреливал, выкидывая выхлопные газы. Кончита бросила мешок с мусором в дверях сарая и осталась