Виола смотрела на меня. По ее спокойному лицу струились слезы.
— Ведь я была такая хорошая, — сказала она.
— Что ж теперь поделать, — сказал я, протягивая ей носовой платок.
— Вы в самом деле думаете, что его утопила я?
— Не знаю. Может быть. Скорее всего, нет.
— Так вот, это я его утопила. Он мне надоел.
Я пожал плечами и прибавил газу.
— Он больше не интересовал меня, только мешал.
— Обязательно было убивать?
— Да он не отстал бы. В общем-то, он был неплохой человек, но… никакой. Мне с ним просто было удобно некоторое время.
— Понятно.
Она вышвырнула окурок в окно и назвала адрес. Я кивнул. Мы как раз и ехали в том направлении.
— Скоро зима, — сказал я, глядя на опавшие листья. — Что вы обычно делаете зимой?
— Много сплю и смотрю телевизор. Целых семь месяцев. Но зима когда-нибудь все равно кончается.
— А сколько вам лет?
— И не стыдно спрашивать это у женщины?
— Почему-то не стыдно. У вас такое великолепное тело, что будь вам хоть семьдесят…
— Вот чушь… Кстати, у вас нет знакомых, которые хотели бы купить машину? — спросила Виола. — Зимой мне понадобятся деньги.
— Эту? Но ведь она принадлежит Виктору.
— Он переписал ее на меня.
— Понятно. Есть один человек… я его спрошу.
— Спросите, пожалуйста. Я заплачу хорошие комиссионные. Вот мой телефон.
— Договорились.
Она жила в собственном одноэтажном каменном доме на Перекопе. Дом купил ей Витя. Я все больше не понимал, зачем же она решила от него избавиться. Но, видно, в самом деле здорово достал.
Я остановился перед воротами и вопросительно посмотрел на нее.
— Когда я увидела вас вчера… ночью… на палубе… я поняла, что Виктор мне больше не нужен. Вы были так… органичны.
Значит, не зря казалось мне, будто кто-то за мной смотрит!
«Пой, пой, сирена», — подумал я.
— Это была любовь с первого взгляда?
— Нет. Не любовь. Чувство общности. Даже родства…
— И все равно я не виноват в его смерти.
Она выдала мне ключ. Я загнал машину во двор, помог женщине выбраться. Поднял на руки и занес в дом. Потом сходил за коляской.
Обстановка не ахти какая, видно, Виола здесь пока не успела обустроиться. Привезенной мебели еще не найдено место. Легкий беспорядок, дикие, в цветочек, обои на стенах. Извиняли их лишь несколько хороших пейзажей, развешанных в большой комнате.
Я посадил Виолу в ее коляску.
— Ну вот и все. Давайте прощаться.
— Спасибо вам огромное, — сказала она. — Может быть, выпьете чаю или кофе? Или водки?
— Только не это, — я помотал головой. — С утра — ни-ни.
— Как хотите. Ну что, мы договорились насчет машины?
— Да, я все помню.
— Даже если ничего не получится, загляните ко мне как-нибудь. Я почти всегда дома.
— Постараюсь.
— Сейчас вы этого не хотите… точнее, боитесь, я знаю. Потому что сейчас осень, и чувства притуплены. Глухая пора листопада…
Я вздрогнул. Она что, в самом деле умеет мысли читать?
— …но весной вы вспомните обо мне. Я буду ждать. А теперь прощайте.
— Счастливо вам перезимовать, — сказал я и собрался идти, очень довольный тем, что сумел устоять перед чарами сирены. Хотя и чувствовал где-то глубоко внутри себя сожаление. Как сладко было бы рухнуть в эту пропасть… Нет, лучше не думать.
— Одну минуту, — сказала Виола. — Вы позволите поцеловать вас? В знак благодарности.
— Я ничего особенного пока не сделал, — сказал я, но все же вернулся и склонился над ней. Что такого, от меня не убудет.
Припала к моим губам и долго не могла оторваться. От ее волос исходил слабый, но отчетливый запах сирени. Приятные духи, сразу вспоминается весна, май… Я сделал попытку уйти, но она не отпускала. Обвила шею руками. Ну уж нет. Хотел выпрямиться, чтобы прекратить это безобразие, которое заходило все дальше и дальше. И тогда она укусила меня за нижнюю губу. И яд хлынул в мою кровь.
Вскрикнув от внезапной боли, я отскочил в сторону и вытер рот тыльной стороной ладони.
— Зачем это?
Она сидела спокойная и невозмутимая.
— Теперь не уйдешь.
— Что это значит?!
Меня вдруг накрыло удушающей, давящей волной страха.
— Ее убили именно в тот день, когда вы приехали и уединились с ней в доме на улице Декабристов, — рубил сплеча следователь. — И больше соседи никого не видели. Не видели, чтобы вы уходили, не видели, чтобы пришел кто-то другой. В доме остались ваши отпечатки пальцев. Так кого же прикажете мне подозревать?
— Вы говорите, что ее изнасиловали. Почему не взяты образцы спермы, крови… я не помню, как там это называется… сравните их с моими, и вы сразу поймете, что я здесь ни при чем!
Следователь осекся, как будто я задал ему каверзнейший вопрос. Подумаешь, бином Ньютона! Господи, да почему же сразу этого не сделали?!
— И потом, откуда в милиции взялись мои отпечатки пальцев? — Я решил наступать, развивать успех. — Не помню, чтобы у меня их кто-то снимал! Нет ли здесь ошибки? Или подлога?
— В милиции отпечатков не было, — согласился следователь. — Но в связи с особой тяжестью преступления мы проверяли эти отпечатки по всем картотекам. Ваши «пальчики» нам прислали из архивов Министерства обороны. Когда вы проходили срочную службу в Польской Народной Республике в Северной группе войск, был ограблен полковой магазин…
— А, помню, — сказал я. — Отпечатки брали у всех, кто оставался в части, в то время как полк две недели жил на полигоне. А я ремонтировал казарму. Вот угораздило же… Не грабил я ваш магазин и не убивал никого!
— Теснее, тесней прижимайся, а то не будет смотреться, — кричал я, сжимая мерзнущими пальцами фотоаппарат. — Да обними ее рукой за это самое место, не бойся!
— Понял тебя, — с готовностью ответил Стас. Он посунулся ближе к волейболистке и обнял ее каменно-твердые ягодицы. Женщина не возражала, она вообще стояла без всякого движения, вернее, застыв в движении — прыжке с мячом, слегка оторвавшись от земли. Практически висела в воздухе. Сверху на нее падали тяжелые водяные струи, особенно холодные в этот непогожий сентябрьский день. Вдобавок шел моросящий дождь. Так что Стас, забравшийся в фонтан, рисковал заработать себе воспаление легких или менингит. Он уже насквозь промок. А статуя, конечно, ничем не рисковала, ей даже Стасовы домогательства были глубоко безразличны.
«Редко где встретишь более холодную во всех отношениях женщину, — подумал я. — Хотя… иногда попадаются».
Прицелился и сделал очередной снимок. Вроде бы должно получиться неплохо. Стас жадно приник губами к тугой женской груди, прикрытой лишь легкой гранитной маечкой. С его длинных волос падали капли, глаза он слегка прищурил, чтобы не ослепнуть от водяной пыли.
— Ну как? — крикнул сквозь колкие брызги и шум падающих струй. — Получилось?
— Да, все нормально. Вылезай!
— Точно получилось?
— Да вылезай быстрее, я на тебя уже смотреть не могу!
Стас прыгнул с постамента в мелкий бассейн, всколыхнув воду, и побрел к берегу. Желто-красная листва, плававшая сверху, раздвигалась перед ним, как тонкий лед перед атомоходом. Если б не синие губы, широкая улыбка Стаса выглядела бы вполне уместно.
Я подал ему заранее приготовленное полотенце, а пока Стас сушил голову, быстро открыл бутылку и налил почти до краев стакан водки.
— Пей, — сказал Стас, — я потом.
— Нет, ты первый.
— Ты что, болен? Так СПИД через водку не передается, а все остальное можно вылечить…
— Давай, давай.
Стас на секунду вынырнул из полотенечных объятий, со всклокоченными волосами принял стакан и од ним махом опорожнил, а потом опять набросил поло тенце на голову и принялся ожесточенно ее натирать. Под тонким свитером ходили бугры мышц.
— Фу-х, хорошо, — кряхтел он глухо и полотенце нюхал. — Прелесть. Отличная будет фотка для моего нового сборника. Знаешь, теперь я понимаю, почему древние воины-кочевники устанавливали в степи так много каменных баб. Это ж какое спокойствие и невозмутимость… А помнишь ту сирену?
— Ну еще бы…
— И что у тебя с ней?
— Ничего.
— Ладно… Как я смотрелся?
— Отлично. Как полный идиот.
Милиции вокруг, слава Boiy, не было. Да и что такого особенного мы делали, если разобраться?..
Стас закончил вытирать голову, скинул свитер, рубашку и влез в длинный теплый плащ. Пока он все это проделывал, я тоже налил себе стакан.
— Будь здоров, — сказал я Стасу. И выпил, закусив это дело старым мятным пряником, казалось, навсегда обосновавшимся в кармане пиджака. Но сегодня пришел его день.
— Будем, — ответил Стас и гулко хлопнул себя по груди широкими ладонями. — Ну, бежим?
— К тебе или ко мне?
— Ко мне. У меня Маринка сегодня работает, дети в школе, никого дома нет. Спокойно посидим, допьем остаток.
— Ну, если никого нет, так что нам остаток? Маловато будет, — сказал я, с сомнением поболтав бутылкой. На ее дне плескались жалкие пятьдесят граммов.
— Теперь я слышу речь не мальчика, но мужа. Помчались.
И, покидав вещички в большой пакет, мы резвой трусцой двинули с площади Труда в глубь жилых дворов. По дороге еще заглянули ненадолго в магазин, отягчив и оттопырив там свои карманы бутылками и свертками, а после уже нигде не задерживались — холодно, прах его побери! — до самого Стасова дома.
— Вы меня поймите, — говорил следователь, прижимая руки к груди умоляющим жестом, — я должен, должен был устроить вам этот небольшой спектакль, хотя и знал, что вы не виновны. Ведь убита несчастная женщина, калека… Тринадцать ножевых ударов в грудь! Преступник был явно не в себе; Возможно, болен… Я обязан найти того, кто это сделал.
— Она сама кого хоть искалечит, — проворчал я.
— Даже если бы у меня не было результатов медико-биологических исследований… даже этого разговора с вами было бы достаточно. Вы ведь нисколько не похожи на душегуба. Совсем иной стиль…
— Спасибо. Утешили.
— Вы подтвердили мою уверенность в том, кто настоящий убийца — может быть, даже против собственной воли. Ведь вы до сих пор не знаете, кто убил, да?