ло знаю о том, что происходило тогда вокруг меня. Я была погружена только в свои чувства, не замечая ничего и никого вокруг. Мне были нужны факты, я хотела знать правду.
Наконец-то я поняла, каким ключом открывается ее ледяное сердце. Она любила правду. Ей нравилось, когда с ней были правдивы. Насквозь порочная и лживая, она не прощала людям лжи. Интересное кино...
– Витка! – Она потрясла пальцем у меня перед носом. – Не смей этого делать, слышишь?!
– Чего? – Я не могла не опешить от того страха, которым снова пахнуло на меня из ее глаз.
– Не смей писать эту дурацкую книжонку! Не смей! Не смей!!! – Она даже ногами затопала об пол, отчего стаканы на столе, плотно придвинутые к опустевшей бутылке, дробно задзинькали. – Я не для того спасала тебя год назад, чтобы ты снова ухнула в это болото! Может, я через себя перешагнула, спасая тебя! Может, мне это стоило не знаю какой жертвы, но я это сделала. А ты!.. Ты, дура, снова за свое! Даже думать не смей! Уничтожь все, что успела накропать! Все до последней строчки!
– Почему? – Мой вопрос прозвучал излишне кротко, но я должна была сдерживать свои эмоции, чтобы не нарушать хода нашей беседы, а она сейчас мне начинала все больше и больше нравиться. – Ты считаешь, что моя правда может кому-то не понравиться?
– Твоя правда?! Твоя правда?! Какая твоя правда?! Что ты о ней знаешь?! Ты даже верхушки айсберга не видишь! Даже самой его маковки! О какой правде ты говоришь?! – Дашка тяжело задышала, закрыла лицо ладонями и несколько раз судорожно всхлипнула. – Господи, зачем я позволила втянуть себя во все это?! Зачем?!
– Даша, – я впервые назвала ее по имени с таким относительным спокойствием, – что происходит? Может быть, ты мне попытаешься объяснить? Я хочу понять наконец, что случилось тогда?
– Тогда? – Она отняла ладони от лица, снова порадовав меня отсутствием привлекательности в его искаженных чертах. – Да все это началось намного раньше! Гораздо раньше, чем ты можешь себе представить. Только ты со своей жизненной близорукостью ничего не видела вокруг себя. Ничего не замечала. Утонула в подлых глазах этого ублюдка. Витка, неужели ты ничего не замечала вокруг себя? Не видела его лжи, подлости? Это же было так очевидно. Так... неприкрыто. Мне кажется, что он даже не обременял себя тем, чтобы скрываться. А ты... Ты вела себя словно глупая курица. Позволить уговорить себя на отдых в этом отстойнике для умалишенных! Идиотизм, да и только. Да знаешь ли ты, что раньше этот пансионат использовали для реабилитации пациентов психлечебниц?
– Нет, не знала. – Снова непонятное спокойствие в голосе. Интересно, что будет дальше со мной. – Кротов что-то такое мне говорил, кажется, но я отмахивалась. К чему было ворошить, когда Незнамова больше не было?
– Вот-вот, в этом ты вся! – Она принялась тыкать в меня пальчиком. – Отмахивалась, отмалчивалась, прятала голову в песок, не влезала, не вникала... Хотя... Хотя, может, это и продлило тебе жизнь. Хочешь бесплатный совет, Витуля?
– Валяй!
– Сваливай ты куда-нибудь подобру-поздорову. Собери несколько смен белья, возьми зубную щетку. Впрыгни в свою тачку и укати куда-нибудь, куда глаза глядят. Забудь обо всем и обо всех. Начни все с чистого листа. Тебе это будет необременительно. Зная тебя, я в этом практически уверена. Ну? Что скажешь?
– Не получится. – Я впервые за последний час пожалела, что Дашка ограничилась в своем угощении французским десертным. Хорошенький стаканчик водочки мне бы сейчас совсем не помешал. – Во-первых, тачки нет. Васька Черный подсуетился и отсек мне возможные пути к бегству. Во-вторых, нельзя выпрыгнуть из ямы с нечистотами на чистый лист и не оставить на нем следов. Понимаешь, о чем я? То, о чем ты мне не хочешь рассказать, так и будет бесконечно тянуться за мной неотвязным шлейфом. Оно будет преследовать меня если не наяву, то уж во сне – это точно.
– Нет! – Дашка категорично рассекла воздух ладонью и следом провела ее острием себе по шее. – Понимаешь, что это? Нет?! Я тебе скажу! Это – кранты! Если я хотя бы слово вымолвлю, то меня не будет!
– Тебя и так не будет, – нашлось у меня вполне резонное возражение, прервавшее ее истерическую жестикуляцию. – Если верить тебе, то парни на «Мицубиси» настроены вполне решительно. Кстати, а как они смогут объяснить твоему папику свое пребывание у ворот твоего дома?
Ответить она мне не успела. За нее это сделал Тарасик, он же – Карась, он же – беспринципный говнюк, сумевший нагреть меня на полштуки баксов, набив барабан револьвера холостыми патронами.
Он громко хлопнул дверью черного хода на первом этаже, заставив нас одновременно вздрогнуть и испуганно переглянуться, и тут же оглушительным шепотом позвал:
– Даша! Даша, ты здесь?!
– Тьфу ты, Карась, мать твою! – отозвалась она совсем некорректно. – Поднимайся сюда живее! Напугал насмерть!
Карась предстал перед нами минуту спустя. Взмокшая от пота футболка, пыль на драных кедах и грязные потеки на висках красноречивее всяких слов свидетельствовали о том, что парнишка последний час провел весьма и весьма хлопотно.
– Ну! – требовательно воскликнула Дашка, так же, как и я, подвергнув тщательному осмотру гостя. – Что у тебя? Есть чем утешить?
– Это вряд ли. – Карась стащил с головы бейсболку и взъерошил пятерней спутанные пряди белокурых волос. – Вася Черный веселится, а это плохой знак. Не мне тебе рассказывать. Уже почти весь город знает, что сюда заявилась некая особа, желающая с тобой поквитаться. – На этих словах он скользнул по мне неприязненным взглядом. – Надо же было при посторонних рот открывать... Все замерли в ожидании, словно перед телевизором.
– А Вася веселится... – Дашкины глаза хищно сузились. – Ребята у ворот наверняка для охраны приставил?
– Конечно! В «Витязе» Вася был после обеда и сильно печалился о твоей судьбе. Не знаю, говорит, что смогу для нее сделать. Это для тебя то есть. И ребят для охраны приставил. Хоть самому ее, тебя, значит, под замок сажай. Так ведь близко не подпустит. Все знают, что он врет, перестраховывается. Но все молчат. Знают и молчат. Он все предусмотрел. Во всем себя обезопасил. Дашка, что делать будем?! Он ведь ночи будет ждать, гад! Сама знаешь, что он только ночью на такие дела выходит. Днем побаивается. Здесь ты не спрячешься, это ежу понятно.
– А вот мы ночи и подождем... – почти спокойно ответила Острякова, но зябко повела при этом плечами. Боялась она. Конечно же, боялась. Только дураки не боятся смерти. Тем более такой запрогнозированной.
– Нельзя ждать, Даша! – принялся канючить Карась, судорожно вытирая потные ладони о пыльные штаны. – Он убьет тебя. Ты это знаешь. А потом ее убьет. Причем ее смерти не позавидуешь. Он ведь будет якобы мстить за тебя. Оторвется по полной программе. Ты же знаешь его, Даша! Бежать надо! Бежать!
– Куда? – почти одновременно выпалили мы с ней и снова переглянулись.
– У меня даже тачки нет, – сипло продолжила я. – Ты меня сюда притащил, обещая, что она мои проблемы решит...
– Ага! – Дашка хрипловато рассмеялась. – Я только и делаю, что твои проблемы решаю, идиотка! Год назад спасла тебя, сейчас... Только теперь и моя жизнь на кону! Что делать будем, Карась?! Наверняка ведь что-нибудь придумал.
Тарасик осторожно приблизился к окну и выглянул из-за шторы.
– Васька подъехал, Даша! А вдруг он не будет ночи ждать? Господи, что делать-то?! – Испуганный мальчишка на минуту проступил в его заметавшихся глазах, ярко обозначились веснушки, а по вискам заскользили струйки пота. – Мне страшно! Девки, мне правда страшно! Давайте удерем отсюда. Прямо сейчас. Огородами. Я шел сейчас там. По-моему, все пусто.
– А если нет?! – пискнула я, поразившись тому, что творит страх с моим голосом. – Они нас по дороге и того... кокнут.
Мы замолчали и прислушались. В доме было тихо, если не считать едва ощутимых шорохов заброшенного дома. Но вот под окнами... Там, по-моему, разыгрывалось настоящее театрализованное представление. Подъезжали и отъезжали какие-то машины, визжа тормозами и покрышками. Кто-то что-то кричал, раздавался топот множества ног. И все это время от времени перекрывал оглушительный демонический хохот Васи Черного. Потом на некоторое время звуки замирали, накрывая улицу гнетущей предгрозовой тишиной, и возрождались снова, заставляя нас леденеть от ужаса.
– Они нас окружили! – обреченно констатировала я, не в силах даже подняться с кресла и подойти к окну.
– Нет. – Тарасик осторожно выглянул на улицу. – Нет, просто народу много здесь. Кто подъезжает, кто уезжает.
– Веселятся... – мрачно поддакнула Дашка.
Последние пару минут она тупо рассматривала рисунок на куске гобелена, небрежно наброшенного на ее кровать. Склоняла головку то влево, то вправо. Беззвучно шевелила губами. Морщила лоб, хмурила бровки. Если честно, то мне всерьез хотелось подойти к ней и хорошенько встряхнуть ее за плечи. Но ее тупое созерцание окончилось мгновенно, стоило мне лишь слегка приподнять задницу от плетеного кресла.
– И мы повеселимся! – изрекла она неожиданно с непонятным душевным подъемом и рассмеялась ненавистным мне, почти счастливым смехом. – Надо спутать этому ублюдку все карты. Если он по тупости своей решил сыграть на ее ненависти ко мне, то мы выберем метод от противного и вытащим из его колоды все крапленые козыри.
– Как это? – Тарасик отлепился-таки от окна и с надеждой, сильно смахивающей на немое обожание, воззрился на свою старшую подругу.
– Мы сейчас с моей подругой, – она чрезмерно проакцентировала это слово, с ласковой усмешкой окинув меня хитрым взглядом, – сейчас соберемся и выйдем в свет. В глазах подготовленной Васькой общественности мы с Витулей – заклятые враги. Так вот отчего бы нам не разыграть на виду у этой самой долбаной общественности сцену милых дружеских отношений? Не засесть в ресторане часика на два? Не заказать себе выпивки и не начать предаваться воспоминаниям под перекрестным огнем любопытствующих взглядов? Только тебе, Витуля, придется очень сильно постараться в этом случае. Очень сильно. Ты должна будешь выглядеть на редкость убедительной.