— Подвезите меня на Лобачевского, двадцать. Я заплачу. Без этого только... Я не проститутка!
Почему-то я сказал ей:
— Ладно, валяй, садись.
Девушка села на заднее сиденье — значит, точно: не проститутка.
Почему человек совершает поступки, которые не намеревался совершать? Сложна, капризна психология! Малейшие веяния, какие-то флюиды... — и раз, всё катится не по-намеченному. Ну, ладно, сорвалось так сорвалось. Жалеть не надо! Всё! Вперёд!
— На Лобачевского, двадцать — общежитие колледжа. Ты студентка? — спросил я девушку, оборо-тясь к ней.
— Да. Заканчиваю в этом году... Уборщицей в ресторане подрабатываю. Смена кончается поздно, а на велосипед ещё не заработала.
— С юмором... Молодец! Не боишься поздно возвращаться?
— Боюсь... Меня обычно официантка на машине подвозила, а вчера она уволилась, и у меня — облом. Я тоже скоро уйду.
— Из-за официантки?
— Нет, надоело по ночам работать... А сегодня банкет ещё был, юбилей у важной тётки из мэрии. Подчинённые её блестящим конфетти осыпали — нескоро всё промоешь. К полу прилипло, ногтями отдирать.
— А родители где?
— Село Ильинское. Не слышали?
— Да ты почти землячка! Я сам родом из Васильевского посёлка. На другом берегу реки. В Ильин-ское я к Тимофею Ивановичу приезжал.
— Я помню вас. Меня Даша Баранова зовут. Я в коммуне у Тимофея Ивановича каждое лето. Я вообще хочу там жить. Там люди другие, там всё по-другому... — Даша говорила с интересом, а я потихоньку мотал себе на ус. — В коммуне сейчас уже двести домов. Там люди друг другу не завидуют. Понимаете?
— Понимаю!
Мы доехали до общежития. Даша полезла за деньгами. Я следил за этим...
— Сколько я должна?
— Сколько не жалко...
— Всё жалко! — рассмеялась Даша. — Я-то думала, вы меня по-землячески так подбросите.
— Я проверить тебя решил, как среагируешь. Молодец, честно призналась, что жалко...
— Деньги нелегко достаются.
— Хочешь подработать? — спросил я.
— Конечно, хочу!
— Позвони мне завтра. У меня в доме надо генеральную уборку сделать. На двух этажах.
Даша на меня пристально посмотрела. В салоне воцарилась какая-то минуточка загадочной тишины.
— Ты плохое-то, Даша, не думай. Ты мне в дочки годишься. Я к тебе приставать или что-то такое не буду...
— А вдруг я буду? — рассмеялась она. — У меня есть подружка, студентка тоже. Конечно, она скрывает, но вроде как содержанка, живёт с одним богатеньким... Призналась мне, что привыкла очень. Путных парней всё равно на всех девчонок не хватает. Она даже говорит, что любит своего папика. А он уж старичок.
— Я для тебя тоже старичок? — спросил я.
— Конечно!
— А у тебя парень есть?
— В кандидаты напрашиваетесь?
— А вдруг?
— Нет пока парня. Тюфяки все какие-то. Выбрать не из кого.
— Ну, пока, позвони!
Мы расстались.
Искать на ночь себе подругу почему-то расхотелось. Поехали домой! Никаких приключений! Как говорил классик: может и курильщик посидеть без табачку. Вперёд!
Ехал и вспоминал студентку Дашу. Пусть она внешне не красавица, но она очень хороша своей молодостью, непосредственностью, выросла в селе, работы не боится, язык подвешен, самостоятельная... Эх, Толика отдать бы ей в руки, на воспитание. Даша, похоже, себя таблетками развлекать не будет... Но главное — она мне напомнила про коммуну Тимофея Ивановича. Это был мой школьный учитель; он нам всё рассказывал про «Город Солнца», про «Остров Утопия», сам мечтал создать общество без зависти и богатства, где люди будут жить не напоказ, а по совести и справедливости. Вот и строил он свою коммуну. Надо бы туда Толика на профилактику да Дашу в напарницы...
Я вернулся домой, и только тут дома, в одиночестве, ощутил, как мне становится грустно, одиноко, скучно. Неужели таблетки так незаметно действовали, что я смеялся и весел был от их воздействия? А теперь запас энергии таблеток выходит. Вот ведь зараза! В какой-то миг было желание заглотить ещё таблетку... Но я рассмеялся своему желанию — назло! Всё, кранты! Эксперимент кончен!
...Сон был дурной и безжалостный.
Мне снился тот моряк-алкаш из девяностых, который «захлебнулся» в бутылке «красули». Вот этот моряк падает, я подбегаю к нему, а на его месте лежит мой бездыханный Толик...
Я вздрогнул, промычал сквозь сон от боли и отчаяния и проснулся. Я сел на постели. Голова гудела, включил телефон (на ночь я его отключаю, вернее — только звук): несколько пропущенных вызовов, все от Анны. Понятно, он её сын. Он и мой сын. И он ещё ребенок! Да, ребёнок... Я стал поскорее собираться, чтобы поехать в полицию к Шарову. Анне позвонил с дороги, пообещал, что без Толика из полиции не выйду.
До Шарова я добрался только к обеду. Сперва он был на совещании, потом на каком-то срочном следственном эксперименте, потом опять на совещании, а потом проводил оперативку в своём ведомстве. Наконец настал обеденный перерыв. Я сманил Шарова в ресторан, который был напротив их конторы. Там Шаров будет более разговорчив, после стакана вина отмякнет, всё растолкует и подскажет, как быть дальше с Толиком.
— Следователь его допросил, — докладывал мне Шаров. — К счастью, ничего серьёзного за ним нет. Даже машина, эта жёлтая развалюха, можно сказать, не в угоне. Владелец бросил её во дворе. Полгода не ездил. Машина на ходу... Он бросил её за ненадобностью. Вот как народ живёт! Если, мол, угонят, туда ей и дорога. А мы на жизнь жалуемся. Хорошо, Валя, в стране советской жить. И не хрен тут тужить! — Шаров развеселился, но мне было ясно, что он чего-то не договаривает. — Когда машинёшку угнали, хозяин не пошевелился. Сказал: «А вдруг вернут. Покатаются и на место поставят». Словом, с машиной дело замнётся быстро. А вот с таблеточками... — Он задумался. Как всегда — ненадолго. Потом поднял бокал с вином: — Давай за жизнь! Какова она есть, за неё, милую!
Мы выпили. Шаров сидел слегка задумчив, но задумчив негрустно. Я не стал торопить его с рекомендациями по сыну, решил копнуть немного в сторону, хотя сам не понимал, зачем мне это, наверное, чистое любопытство:
— Скажи мне, Шаров, у тебя мечта есть?
Он враз оживился:
— Поехать в отпуск. К морю. Выспаться. Бросить курить... Да полно всяких!
— Это не те мечты. Это условия комфорта, о которых мечтают каждый день. Я про другое. Альпинист хочет покорить пик Коммунизма, лыжник — получить золото на Олимпиаде, певец — исполнить партию князя Игоря в Большом театре...
— Всё, брэк! — остановил Шаров. — Валя, я тебя понял. Было бы ещё время у меня для этих мечт. Нет у меня никаких высоких мечт, или как там правильно — мечтаний. Я циник. Такие, как я, ни во что не верят, не хотят верить, а когда ещё узнаешь, на что способны люди, совсем туши свет...
— Но ведь в юности-то что-то было? — не отставал я.
— В юности — было. Я мечтал стать бандитом. Воровская романтика. Шмары, деньги, автомобили. Хотел ограбить банк. Даже схемы рисовал нашей ближайшей сберкассы... А попал служить в ментовку. В армию — во Внутренние войска. Зону охранял. Оттуда и подался в школу ментов. А ведь мог бы быть неплохим вором. Это мне и помогает выйти на след разных негодяев. Я себя на место вора или бандита ставлю, и картина ясна...
— А в Бога ты веруешь? — зачем-то спросил я.
— Нет... — вздохнул Шаров.
— Вот и я не верую, — сказал я. — Но Бог есть... Был такой академик, не помню фамилию, какая-то нерусская. Он с пеной у рта доказывал, что нет никакого Бога, что всё это вымыслы. А вот 11 сентября, когда башни в Нью-Йорке разнесли, он усомнился в правильности своей теории. И больше никогда не говорил, что Бога нет.
— Почему?
— У него там дочь была в этих башнях.
— Выжила?
— Нет... В том-то весь корень... Если даже ты не веришь, а кто-то другой верит и от этого зависит твоя жизнь, значит, Он есть! Если бы не было Бога в широком смысле этого слова, не было бы и фанатиков-террористов. А если они есть, значит, есть и Бог...
— Ну, мне философствовать на такие темы некогда. У меня дела земные, уголовные. Поножовщина, бандиты. — Шаров набрал номер на мобильном телефоне. — Самсонов, из подвала Анатолия Буркова отпусти. Скажи ему между делом, чтоб больше не попадался и маму с папой слушался. И скажи: пусть ждёт у крыльца, сейчас отец за ним приедет.
— Валя, — обратился ко мне Шаров. — Психологический эксперимент, я думаю, удался. Но ты извини... Накладка вышла. В драку там ввязался твой Толик, ну, и огрёб слегка... Хотя это тоже хорошо. Молодец, не забоялся. А что по моське получил — опять же урок.
— Зачем? Зачем так-то?! — выкрикнул я.
— Видит бог, я не виноват. Я ж ничего не подстраивал! Он же глупый ещё! Заступиться там, в камере, за кого-то решил... — Шаров зло усмехнулся. — Там, где преступники, там обязательно подставят, сдадут. Там нет чести и быть не может! Это проверено веками!.. Ты, Валя, объясни ему это. По-отцовски. Я тоже ему это объясню. Но я мент. А у нас к ментам относятся как к ментам!
...Толик сидел на скамейке, невдалеке от полицейского отдела. Нижняя губа у него была разбита, припухлость видна была и под глазом — намечался фингал. Толик косо смотрел на Шарова и стыдился меня. Он что-то шепнул и отвернул от нас лицо, мне показалось, он заплакал.
Сердце у меня оборвалось. Я обнял сына, почувствовал мелкую дрожь в его теле.
— Пойдём, Толик, всё кончено! — Я обернулся к Шарову: — Я твой должник.
— Я не против, — сказал Шаров.
Деньги за свои услуги он брать не стеснялся. Но исключительно от людей проверенных. «Проверенных»? Почему-то вспомнился чинуша Галковский, который теперь давал показания. Все вокруг «проверенные», пока за задницу не взяли.
Из машины я позвонил Анне, успокоил: сын со мной и побудет у меня. Словом, всё хорошо, что хорошо кончается.
По дороге Толик молчал. Он стеснялся своего избитого вида, припрятывал лицо за воротником куртки. Я тоже никак не мог начать разговор. А надо было начинать этот разговор! Надо было говорить хотя бы словами циника Шарова, мне казалось, что это он подстроил драку в камере, чтобы сыну была про-учка. Но я мог и ошибаться. Толику я пока вдалбливал шаровские выкладки мысленно: там, где шпана, бандиты, нет нормальных понятий, есть жестокие животные понятия и вечное правило: сегодня сдохнешь ты, я — завтра! Но Толик, словно бы услышав мои распалённые мысли, сказал с досадой: