— Надо было мне в армию идти. Я теперь очень жалею об этом.
Я ничего не ответил, только мысленно удивился: ведь это мы с Анной сберегли сына от армии, а теперь — вот, получите...
— Отвези меня домой, — попросил Толик.
— Ко мне заедем. Поешь, успокоишься. Расскажешь про таблетки.
— Зачем ты их взял? Мне за них башку открутят.
— Не открутят... Эти мальчики с таблетками сейчас под колпаком.
— Я не хочу никого подставлять! Макс мой друг!
— Я с ним сам поговорю! Я и мать не хотим ездить к тебе на зону с передачами...
Толик промолчал.
Мы приехали ко мне домой. Я усадил сына за стол. Надо было с Толиком как-то понежнее, чтобы он всё рассказал сам. Я чувствовал, что сын ступил в дерьмо, но он не безнадёжен: он простой парень, в меру избалованный матерью и мной, недосмотренный в чём-то, но он не дурак, не негодяй, не преступник. И не трус, если полез в драку...
Я налил Толику вина, пододвинул поближе тарелку с едой: колбаса, сыр, разогретая пицца. Толик наверняка голоден после «тюрьмы»... Я тяжело вздохнул: надо же, до чего докатилось.
— Толик, — сказал я охрипшим от подкатившей к горлу горечи голосом, — мне нужно знать правду. Как ты вляпался в эту таблеточную историю? «Жигулёнок» этот, вождение без прав... Запомни: в тюрьме места всем хватит!.. Выпей сперва, чтобы снять стресс. Драка ещё какая-то дурацкая.
— Нормальная драка. Я в долгу не остался, — буркнул Толик. Взял стакан с вином и выпил залпом. — Если меня теперь в армию призовут, я прятаться не буду...
— Сейчас ты на дневном отделении института. Студентов не берут! — сказал я.
— Налей мне ещё вина... А у тебя есть конфеты или что-нибудь сладкое?
Я налил. Он опять выпил. И опять залпом целый стакан. Нет, это не похоже на наслаждение хорошими напитками, он что-то хочет притушить в себе, подумал я, наблюдая за сыном.
— Меня выгнали из института, — сказал он тихо, с винной горечью в голосе.
— Давно?
— Уже больше месяца... Мать не знает.
— За что?
— Неуспеваемость, пропуски. Контрольные не сданы... Хвосты ещё с зимней сессии... — Он поднял на меня глаза. — Не тянет меня изучать свойства металлов. И быть технологом металлургических производств не хочу...
— Но у нас не было выбора. Я мог устроить тебя только на эту специальность.
— Когда-то я хотел стать лётчиком гражданской авиации. Даже в аэроклуб записался. Помнишь?.. Надо было всё-таки пробовать в лётное училище. Хоть что-то было бы в жизни. Цель какая-то.
— У каждого человека есть мечты о профессии. Я в своё время хотел стать архитектором. В художественную студию ходил. Античные головы рисовал, изучал перспективы, оттенки... Рисовал везде где придётся, даже в армии на учениях... А потом... А потом в институте выучился на строителя! Есть шанс — воспользуйся. Нет шанса — живи с тем, что есть. Нос не вешай!
Толик заметно опьянел, взгляд его туманился. Разбитое лицо казалось страшным и печальным.
— Ты поспи, Толик. Пледом укройся.
Когда он лёг на диван, укрылся пледом, горло у меня опять перехватило от слёз. Кроме отеческой жалости к сыну, было и раскаяние: ведь это мы с Анной пропустили его надежду, его мечту. Даже напротив, задушили эту мечту на корню.
Толик почти мгновенно уснул.
Я смотрел на спящего сына, с избитым лицом, съёжившегося под пледом. Мне было его жалко, очень жалко, и все его глупости, всё его юношеское раздол-байство — езда без прав, таблеточки, пропуски занятий — казались глупой мелочью по сравнению с самой жизнью, единожды дающейся, всем только один раз, и не важно, кто ты: рохля, труженик, праведник или грешник. Ты на этой земле всего один раз!!!
Вот Рита, дочка, она всегда казалась более цельной, волевой, даже хваткой, а Толик — человеком ведомым; отпускать его из гнезда — не то, что Риту, — было страшно, да и Анне не хотелось совсем оставаться одной. Кто виноват? Стоп! Виноватых искать не будем!
Мозг работал чётко и целенаправленно.
В институте я договорюсь. Договорюсь во что бы то ни стало! Толика восстановят, продлят сессию или сделают «академку», как-никак проректором по АХЧ (административно-хозяйственной части) работает мой давний приятель, тоже выпускник строительного факультета Игорь Скурихин. К тому же мы с ним должны сегодня вечером свидеться в бане (мужские банные процедуры у нас раз в неделю обязательны). Но я не стал ждать вечера и бани.
Я ехал в институт, где учился Толик, вернее — откуда его выгнали. К Игорю Скурихину, который и помог мне протолкнуть Толика на учёбу в институт. Но верно ли я делаю: опять силой выправляю дорогу сыну? Верно! Пусть получит высшее образование! А там — как карта ляжет.
Вот и у моего приятеля Игоря Скурихина карта сперва легла не в масть, зато потом пошли козыри. Или по-другому: за одного битого двух небитых дают. В его судьбе это была коварная метаморфоза (во какое словечко-то вспомнилось!), Игорь сам мне во всём признался. Как-то раз, после бани, за ужином, под справную выпивку. Суть истории я знал, но деталей — нет. А ведь чёрт — всегда кроется в деталях.
На Игоре тогда лица не было, точнее, лицо у него было серое, как цемент. Он тогда потерял работу. Запил. Продал машину за долги. Ушёл от детей. Двое детей! Ещё ученики начальной школы. Всё вышло нелепо, дико. И всё же как-то очень обыкновенно. Он любил свою жену. Это было заметно. Красивая, со звучным именем Жанна, она умела произвести впечатление, модница, транжира, умела форсить, капризничать, но была отличной хозяйкой, готовила разные вкусности.
Игорь застал её с мужчиной, с пожилым соседом по даче. Дачу он тоже впоследствии продал. Застал, конечно, нечаянно. Забыл на даче инструмент, а инструмент неожиданно понадобился. Ему и в голову не могло прийти, чтобы Жанна позарилась на этого старикана. Старикан, однако, оказался не промах, да и не был он ещё стариканом, просто старше Жанны лет на тридцать. Но — подлец-плут — был очень образованный, работал директором краеведческого музея, много знал, поездил по свету, красиво трепался. А Игорь в то время, хоть и получил диплом инженера, шабашил плотником со строительными бригадами.
Дети гостили у бабушки, а Жанна, как часто бывало, должна была угощать соседа блинами с вареньем, с сёмгой, с рыжиками. и слушать его бесконечные истории из истории мира. Но Игорь их застал не за блинами, а в кровати, и занимались они совсем не историями. На кресле лежал атласный халат негодяя, на столике — курительная трубка, рядом стояла трость любовника.
Всё было так очевидно и пошло, что Игорь в первый момент потерял дар речи, а потом, вместо того чтобы взяться за трость и отметелить мерзавку с мерзавцем, впал в транс, с ним начались конвульсии. Его еле отпоила Жанна. Он потом ещё долго не мог прийти в себя. Стресс растянулся на пару лет. Нормальный, без патологий, мужчина молча мучился от этого предательства жены.
Игорь признавался мне в хмельном послебанном откровении: «Я каждую минуту об этом думал, я измывался над собой. Эх, Валентин, каких только слов не придумал я своей жене! От неё, ты знаешь, я ушёл сразу, к матери, но вырвать из сердца не мог. И почти каждую ночь, врагу не пожелаешь, я думал об этом музейщике, придумывал, представлял, разрабатывал даже изуверские пытки и издевательства для этого гада. Ох, как я хотел его убить!»
«Что же тебя спасло?» — спрашивал я.
«В общем-то банальные вещи: время, потом работа взахлёб. Всё утекает, всё проходит, Валентин. Теперь я очень благодарен своей бывшей жене. Я почему-то её никогда по имени теперь не называю, а только — бывшая жена. Она меня освободила. А так я, может, всю жизнь прожил бы в дураках, если бы не эта её. А того, кого я хотел убить, отравить, зарезать, к тому я однажды приехал на дачу. Он уже старый хрыч, жалкий облезлый пошляк. Нет, я его пальцем не тронул. Поблагодарил! Руку не пожал, побрезговал, но на словах поблагодарил. Он и моя бывшая жена выписали мне путёвку в другую жизнь. Теперь я свободен. У меня нет ревности, нет физиологической зависимости от единственной женщины. Для меня мир границы раздвинул. Как же я этого раньше не понимал! Вот как чёрное превращается в белое. Хотел даже написать книгу для обманутых мужей. Детей немного жалко. Но они выросли, во всём разобрались. Или разберутся.»
«Но ты же второй раз женился.»
«Я другим человеком женился. На теперешнюю жену я смотрю не так. Её право любить кого угодно. Главное — за тысячу километров от дома. И возвращаться домой со справкой, что здорова. Это для женщины — отличный ледяной душ. И вообще мужчина должен быть мужчиной. А женщина — она ведь без мозгов, ей подсказки нужны. При этом и она мне кладёт в чемодан пачку презервативов, когда собираюсь в командировку..»
Я тут было рот открыл: дескать, это на любовь не очень тянет. Но вовремя прикусил язык. Игоря пожалел. Жанна, похоже, вытравила из него любовь к женщинам навсегда. Зато с карьерой у него попёрло. Проректором-хозяйственником хлопотно, конечно, но при почёте, загранкомандировки и другие общественные вкусности. А всё ж как-то горько было за Игорька.
Нам, видно, и впрямь не суждено понять, почему так, а не иначе, да и вообще, зачем мы пришли в этот мир? И кому какая доля? Где пасёт тебя злой рок?
В институте Игорь Скурихин был очень занят с проверяющими пожарными и «передал» меня другому проректору, Виктору Семеновичу, тот и занимался учебным процессом студенческой братии. Виктора Семеновича я тоже немного знал, но давить на него ни прав, ни оснований не имел. Человек он был для меня «закрытый», из педагогической элиты. Внешностью он напоминал то ли Станиславского, то ли академика Лихачева, а такие «фасадные» интеллигенты-интеллектуалы всегда вызывали у меня двойственные чувства: с одной стороны, я преклонялся перед их знаниями и воспитанностью, с другой — не мог относиться к ним вполне серьезно: была, мне казалось, в этой «интеллигентщине» показная напыщенность, чопорность, какая-то неестественность и лживость. По-моему, Чехов про таких (возможно, и про себя в том числе) ёрнически выразился: люди в общем-то приличные, но в чём-то лгут... Но это в общих чертах. Для каждого — свой аршин!