Неуверенно, сбиваясь, я истолковал проректору ситуацию.
— Бурков, Бурков, Анатолий Бурков. — задумчиво произнёс Виктор Семёнович. — Вспомнил! У него конфликт с преподавателем. Вышло, что конфликт слишком глубокий. До отвращения друг друга. До ненависти. Он и на занятия перестал ходить.
— Ненависть — крепкое чувство, — заметил я. — Мне казалось, что мой сын мягче, не способен на ненависть к женщине.
— Плохо мы знаем своих детей. А ещё меньше женщин. — вздохнул Виктор Семёнович и по селекторной связи вызвал заведующую учебной частью Раису Георгиевну.
Вскоре в кабинет вошла невысокого роста, с высокой причёской буклями, налаченная, вкусно надушенная, в дорогих золотых очках, дама, в элегантном тёмно-синем костюме, туфли на среднем каблуке; в кабинете не было ковра, просто паркет, каблуки издавали негромкий чёткий цокот. Я перехватил взгляд Виктора Семёновича: он смотрел на вошедшую даму придирчиво и трепетно. Интриганская мыслишка проскользнула в моём мозгу: меж ними что-то есть.
— Раиса Георгиевна, что там у нас с Анатолием Бурковым? Вы, по-моему, подготовили приказ о его отчислении?
— Докладываю. — улыбнулась она. — Бурков некорректно повёл себя с Лощинской. А это «Технология». Предмет важнейший. Не стал приходить к ней на занятия, лабораторные, курсовая не выполнены. Потом и другие занятия его стали интересовать меньше. Коса на камень.
— Лощинская — это камень? — спросил проректор.
— Нет, оба не камни. И не косы, — усмехнулась Раиса Георгиевна и слегка кивнула мне. — Вот папа Анатолия о своём сыне, наверное, расскажет больше.
— Как вы догадались, что я его отец? — спросил я.
— Глаз намётанный, — быстро ответила Раиса Георгиевна. — Мой рецепт прост. Анатолий идёт к Лощинской, извиняется. Она женщина не без сердца. Простит. А потом он догоняет по программе упущенное. Это будет сложно. Но надо взять себя в руки. Учился он в общем-то неплохо. Интерес есть. Как говорит куратор группы, этот студент способен увлечься. Не без головы. Так что конфликт нужно погасить. У мальчика появится стимул к дальнейшей учёбе, а педагог будет чувствовать себя победителем. Случай заурядный. Не стоит доводить до крайности.
— Но именно вы подготовили приказ о его отчислении, — сказал проректор.
— Разумеется. Это моя обязанность. Чтобы принимать неформальные решения, надо всегда выполнять формальные обязанности.
— Исчерпывающе, — произнес Виктор Семёнович, а я только и нашёлся пролепетать:
— Спасибо.
— Я могу идти? — спросила Раиса Георгиевна.
— Да, пожалуйста. Скажите секретарю, чтобы нашла и пригласила ко мне Лощинскую. У неё сейчас как раз пары закончились.
Раиса Георгиевна отметилась тем же чётким ровным цокотом каблуков.
— Это женщина-конь! — с ироничным изумлением произнёс я, надеясь на мужскую солидарность проректора при оценке слабого пола.
— Да. Это конь, — без иронии согласился Виктор Семёнович. — Это моя жена.
Я покраснел, начал извиняться, но Виктор Семёнович усмехнулся, сгладил неловкую ситуацию циничной оценкой:
— Что ж, все женщины делятся на кобыл и обезьян. — И тут же сменил тему: — Для дела, для страны, по большому счёту, такие парни, как ваш сын, нужнее. Из таких может выйти прок, большой прок. А все наши отличники, карьеристы и выскочки. — Он махнул рукой. — Шесть человек получили красные дипломы в прошлом году, и где теперь эти выпускники? За границей! Работают на наших врагов. Зачем мы их учили? Зачем?
Вопрос остался безответным. В дверь кабинета постучали. Вскоре осторожно, даже испуганно, как будто сейчас ей дадут взбучку, вошла Лощин-ская Инга Михайловна. Чернявая косматая женщина в тёмной одежде с чёрной сетчатой шалью на плечах. Она осторожно и мягко присела к столу, достала платок и утёрла нос, словно приготовясь плакать.
— Виктор Семёнович, этот студент поступил некрасиво и нечестно. Он позволил себе сказать, что я кому-то ставлю оценки. — Тут она сбилась. — Он заподозрил меня в том, что я беру за оценки взятки. Даже не так. — Она опять стушевалась, нос у неё сильнее покраснел. — Да, Гуциев пересдал мне экзамен. Пересдал легко, но.
— Речь не о нём, — оборвал её рассказ Виктор Семёнович. — Анатолий Бурков готов вам принести свои извинения.
— Он ещё так молод и порой не понимает, что к чему. Ведь и Гуциеву я пошла навстречу, потому что меня попросили из деканата.
— Давайте всё же Гуциева оставим в покое! Вы готовы пойти на мировую, не ломая себя, своих принципов? Или лучше всё же перевести Буркова в другую группу, чтобы преодолеть отторжение?
Она молчала. Вот тут-то мне стало понятно, что мой Толик укусил её больно и небезобидно.
— Я готова простить его, — наконец сказала она. — Но всё-таки будет лучше, если этот студент будет учиться у другого педагога.
Виктор Семёнович вопросительно и строго смотрел на неё.
— А как бы вы поступили? — чуть задиристо сказала Инга Михайловна и приблизилась к проректору: — Будь вы врач-стоматолог, Виктор Семёнович, а вам пациент сказал бы: у вас, доктор, руки грязные?
— Мне понятна ваша позиция, — быстро отреагировал проректор.
Тут Лощинская отчего-то заплакала, шмыгнула носом, прошептала:
— Извините...
Виктор Семёнович поднялся с кресла, подошёл к Лощинской, положил ей руки на плечи, утешил ласково, по-отечески:
— Я благодарю вас за искренность, Инга Михайловна.
Вскоре она встала и ушла. Она даже не взглянула на меня и вряд ли догадалась, что я отец Толика.
— Ваша Лощинская мне понравилась. В ней есть обаяние, ум, — сказал я.
— И коготки у этой обезьянки есть, — прибавил штришок к портрету Лощинской проректор.
— А вот сына она мне открыла с неожиданной стороны.
— С вашим сыном — ничего удивительного. У Гуциева папаша владелец торгового центра. Естественно, что кто-то из ребят мог возмутиться. Почему одни не учатся и легко сдают экзамены, а другие тянут воз? Естественная тяга русского человека к справедливости. По большому счету, за всё расплачиваемся мы, русские!
После этих слов я понял, что он поможет сыну: с этим человеком нас что-то связывало вышнее, родовое. Виктор Семёнович помолчал, прошёлся по кабинету. Я тоже встал. Почему-то вспомнил армейские порядки: если встает человек выше званием, то и ты обязан встать.
— Боюсь, что Анатолий толком не нагонит упущенное. Или мы предоставим ему сомнительные поблажки. Придётся ему год пропустить. Обеспечим ему отпуск, «академку». Но чтобы дальше он учился как должно.
— Это лучший вариант! Толику как раз надо подлечиться, — подхватил я.
Уже у дверей, расставаясь с проректором, пожимая ему руку, глядя в его мудрые и осторожные глаза за стёклами очков, я опять извинился:
— За супругу — простите. С языка сорвалось. Женщина уж больно выдающаяся. С такой, наверное, по жизни легко?
— Да, — согласился Виктор Семёнович. Усмехнулся, глянул мне в глаза, по-мужски, прямо и хитро, мол, сам догадываешься, не мальчик. Сказал: — Тройка гнедых, запряжённая в карету, неслась на полном ходу и остановилась у самого края обрыва. И всё было бы хорошо, если бы не одно «но».
Вечером этого же дня, в бане, мой приятель Игорь Скурихин, которому я пересказал неловкий эпизод с женой Виктора Семеновича, поведал мне их историю. Оказалось, Виктор Семёнович и Раиса Георгиевна давно в разводе, но живут вместе, и развод у них совсем не по служебным надобностям (близкий родственник не должен находиться в прямом подчинении на госслужбе). Вся закавыка в другом. Виктор Семёнович был после института на службе в Советской армии, лейтенантом-двухгодичником, вернулся, а невеста его — аспирантка «Раечка» — та самая Раиса Георгиевна, беременна. «Пуп уже на нос лезет». «В кого ж ты так втюрилась, голуба?» — вопрос неизбежный. А в ответ Раиса: «Извини, дружок. Сломалась. Не могла противостоять научному руководителю, профессору..» Она в это время в Ленинграде аспирантуру заканчивала. То, что научные руководители, как правило, глаз кладут на своих аспиранток, ни для кого не секрет. Дело житейское, приголубят в постельке и с защитой диссертации помогут, — рассказывал Игорь. — Но тут бах — нежданная беременность. Доктора Раечке сказали: избавляться от беременности не стоит, потом и вовсе может бездетной стать.»
Виктор Семёнович, оказалось, свою невесту простил. Вот что такое любовь и сильный человек! Принял ребенка, Раиса Георгиевна сына родила, он усыновил. Но детей она ему больше не подарила. Жили они мирно, главное — работа. Она в Департаменте образования служила, он — в институте.
«Но однажды.— произнес Игорь. В этом месте рассказа я вздрогнул, будто от холода, хотя сидели мы с Игорем не просто в тепле, а в парной. — Однажды заявляется к ним в гости пьяный мужик, зэк в татуировках, бывший сосед Раечки. Орёт: отдайте мне сына! Виктор Семёнович смотрит на мужика и на сына. Как две капли воды! — Игорь ухмыльнулся, но без веселья: сам отведал семейного многослойного пирога. — Виктор Семёнович тут-то и понял, что никакого ленинградского профессора не было, а был у его невесты ярый хахаль, сосед-уркаган, который потом на крупной краже попался. Раечке было стыдно: с профессором покувыркаться вроде как-то искупительней получается.»
Виктор Семёнович отвесил ей добрую оплеуху и ушёл. Недели две Раечка фингал под глазом маскировала театральным гримом. Но от народа правду не укроешь! Тем паче в провинциальном городе. Они развелись. А позднее, через годик, когда скандальный пыл поугас, умная женщина Раиса Георгиевна всё объяснила Виктору Семёновичу, все мотивы своих поступков. И даже, по-видимому, то, что ей, как женщине, терпеть его двухгодичное отсутствие было невмоготу. Любые странности — и те имеют мотивы, не говоря уж о плотских запросах. «Словом, объяснилась и покаялась. Он к ней вернулся. К тому же раздражитель этот, зэк, снова сел. Теперь они на правах гражданских сожителей. На земле несколько миллиардов человек. И у всех какая-то извилина по судьбе», — закончил рассказ Игорь Скурихин о своём коллеге-проректоре и плеснул из ковшика на горячие булыжники — прибавил банного жару.