— Уж лет мне немало, старик, а бывает, так найдет, хоть реви. Влюбиться хочу. И тут недавно такой случай подвернулся. Еду я в поезде, из командировки. Командировка скучнейшая, военный полигон строили. Женщин нет. Вернее, есть, но они жёны военных, и те там такой контроль ведут за своими, что никаких развлечений. Смотрю, в соседнем купе дамочка скучает. Поглядывает так на всех. Кокетливо. Но осторожно. А мне того и нужно. Самое страшное, старик, когда женщина видит в тебе интерес меркантильный, а тут интереса такового она вроде бы не испытывает. Просто хочет небольшого приключения, общения и развлекухи. Знакомлюсь поближе, одному коротать время в поезде — тоска смертная. Едет из санатория. Спрашиваю: ну как? Любовь сильную крутила? Она фыркнула, нет, не было. В открытую мне говорит, выбрать не из кого: одно старичье! Тут сердце мне подсказало: я ей нужен. Нужен для полноты счастья. «Пойдемте в ресторан» А она: «Да с удовольствием.» Внутри у меня, старик, всё завыло, загудело. На динамо-машину она точно не похожа, да и руку сразу свою мне дала, так ласково, без игры, доверительно. Но мыслишка о том, что она меня прокатит, всё ж была.
Тут раздался звонок в прихожей. Вскоре к нам, к застолью, подключился Павел Сидорок. Это сосед, приятель Олегов. Я с ним был шапочно знаком: однажды так же, втроём, сидели, выпивали за встречу в мой приезд в Москву. Причём, когда выпивали тогда, лет пять назад, мне запомнилось, что Павел с Олегом постоянно о чём-то спорили; у москвичей просто зуд — дай поговорить о президентах, об олигархах, о Рублёвке; видимо, близость к Кремлю вольно или невольно понуждала к сплетням, к какому-то анализу текущего момента. И если тогда Олег с Павлом распинались о московском мэре, то сейчас на повестку дня сам собой выплыл Крым, к тому ж Павел был родом с Украины. Здесь, в Москве, кажется, воздух был наэлектризован этой темой. И двое товарищей, хохол да москаль, сошлись на животрепещущем. Ждать спора не пришлось. Выпив совместно по чарке, Павел уточнил мой маршрут:
— Ты куда на юг? В какой санаторий едешь?
— Санаторий я ещё не выбрал, куда-нибудь к Мацесте, в Сочи. Но поначалу я в Одессу лечу, в гости.
— О! — воскликнул Павел. — К нам! Я ж с-под Николаева родом.
— Чего ты окаешь? — усмехнулся язвительно Олег. — Скоро и Одесса будет наша! И твой Николаев!
И тут же перед его носом возникла большая красная дуля Павла:
— Во вам! — Потом он утёр губы ладонью и пробухтел: — Вы нам и Крым вернёте... Они сами, суки, приползут, когда мы в Европу войдём. — Павел, большеголовый, толстошеий здоровяк, говорил с южным «гэканьем».
— В Европу войдёте? — Олег издевательски рассмеялся. — Слышь, старик, в Европу они войдут... А не хотели бы вы войти в...
Дальше их разговор превратился в некую смесь разрозненных аргументов, посылов, доказательств, исторических и полуисторических фактов, язвительных и оскорбительных реплик. В пылу полемики, правда, мы успели поднять ещё пару чарок с дежурными тостами, но в целом всё слилось в кашу:
— Вы, хохлы, привыкли к халяве! В двадцать втором году в состав СССР Украина вошла без Харькова, без Херсона, без Одессы, без Донецка, без Луганска, даже Львова у вас не было. О Крыме и речь молчит... Всё это вам досталось потом, благодаря заклятым советским кацапам. На халяву... И Крым вы хотели продать пиндосам. Базы НАТО там разместить. Предатели Севастополя и русской славы!
— Народа такого нет — русские! Москали — это же помесь татар, мордвы и каких-то там угро-финнов... У нас своя история! История Украины! Мы вам, москалям, ватникам, больше не уступим. Всё, с майдана — новый отсчёт!
— Да на вашем майдане черти собирались. Уголовники, шпана, безработные... Месяцами в палатках квасили... И орали во всю глотку: «Слава Украине!» И где у них слава? В чём?
— Пущай, что шпана... Они революцию сделали! А ваши большевики не шпана, что ли, были?
— А Бандера ваш кто? Где он родился? Где жил? Где сдох? Нашли себе вождя... А в общем, вам, хохлам, по Сеньке и шапка.
— Историю мы напишем сами. Без москалей. А то, что будем жить, как в Европе, так вы ещё на дерьмо от зависти изойдёте.
— Чего ж вы все к нам на заработки прётесь?! А историю вы, хохлы, хоть запишитесь, но в музыканты ни хрена вы не годитесь... Жить как в Европе вам не дано!
— Это почему?
— А потому... Вот слушай анекдот, старик. — Олег напряг и моё внимание, которое рассеивалось в пустой, злобной болтовне двух застольных приятелей. — Приходит чукча к врачу и говорит: «Доктор, что-то очень много мыслей в моей голове. Думаю часто, вспоминаю. Ты сделай-ка мне мозгов поменьше, чтобы я разными мыслями не мучился». Доктор мужик понятливый: «Сделаем, как скажешь!» Кладёт его на операционный стол, делает наркоз, потом операцию. Всё чин чинарём. Проходит время наркоза, доктор будит пациента. Тот просыпается — и говорит: «О! Цэ совсим другое дило!..»
Павел нахмурился, он как будто сперва не врубился в анекдот, а потом весь побагровел, набычился и схватил Олега за грудки.
— Стойте! Хватит! Придурки! — Я разнимал их как мог, а главное — не хотел, чтобы они стали дубасить друг друга всерьёз, по морде — «морда» долго не прощается.
Наконец, в какой-то момент, оба ослабли, и мне удалось разорвать их связку. Павел грохнулся на угловую скамью, а пыхтящий как паровоз Олег шмякнулся на стул.
— Всё, мужики, расходимся. Всё, атас! Других вариантов нет! Вот вам по стопке водки, и всё, — заявил я. Больше мой глас был обращён к Павлу: — Паша, иди с богом. Не надо обострять...
Павел оттолкнул мою руку с протянутой рюмкой водки, резко встал, вышел из кухни в коридор. Уходя, крикнул нам с угрозой:
— Хрен вам, москалям!
— Чего-о?! — завопил было Олег.
Но я его осадил:
— Всё! Спектакль окончен.
Я и сам тут же собрался и ушёл.
Уже на улице вспомнил, что так и не услышал финала истории с попутчицей, встреченной Олегом в поезде. Впрочем, вряд ли что-то новое. Я обернулся на Олегов дом: проскочила мысль: сюда я если и зайду, то не скоро...
У меня было ещё время до встречи с дочкой, и я решил пройтись по центру столицы, поглазеть.
Город даже в эту тёплую весеннюю погоду, в чистоте и убранстве к праздникам, казался мне каким-то расхристанным, не цельным, разорванным на куски. И то, что на митинге я увидел людей вне класса, вне национальности, и то, что несли мои товарищи, москаль Олег и хохол Павел, меня не удивляло, — это и было фрагментами той душевной тревоги, которую вселяла Москва. Чувство это попутно вызывало какую-то обиду: ведь это моя страна, моя родина, моя столица, здесь у меня дочка, и она вынуждена жить здесь, где нет единства и гармонии, и справедливости нет, о которой мы мечтаем.
Раньше Москва мне не навевала такие мысли. Ладно! Стоп! Довольно меланхолии!
Я вышел по тихому, тенистому Театральному проезду к Большому театру, у которого толпился народ. Видимо, скоро должно начаться представление, и перед крыльцом Большого и вокруг фонтана — густо, пёстро — толкутся люди.
— Билеты! Молодой человек! Билеты! Уникальный случай! Отличные места! — услышал я голос сбоку. Это был то ли фарцовщик, то ли человек, у которого и впрямь «срывался» спектакль, — нет, все-таки фарцовщик.
— А какой спектакль? — спросил я.
— «Хованщина». Мусоргский! Бессмертная классика.
— Но мне нужен только один билет, — неожиданно для себя заявил я. — Только один...
— Хорошо. Есть и один, — затараторил опытный, безотказный фарцовщик-театрал. — Вот! Молодой человек! Место отличное!
— Так дорого? — это был мой следующий вопрос, когда барыга назвал цену.
— Что вы хотите?! Партер!
Словно под гипнозом я взял да купил билет, отвалив немалую сумму, и в каком-то полусне пошагал к величественным колоннам театра, задирая голову на четверку лихих коней на крыше. В Большом театре я ни разу не был, а тут враз подфартило, к тому ж театр после реконструкции — хотел взглянуть на потраченные из бюджета миллиарды.
Когда я вышел из театра, Москва была уже в сумерках, светилась огнями. Весь спектакль я не мог отсмотреть, отслушать: меня ждала Рита. Денег, однако, потраченных на театр, не было жаль, впрочем, я про деньги и не думал. Думал о другом. Любое событие, наверное, происходит не само по себе, если оно даже случайное, оно всегда имеет какие-то составляющие силы. И оперное искусство, к которому я сейчас причастился, — это не просто забава, а некая жизнь, пространство, целый вымышленный мир, который способен влиять и на живые, невымышленные судьбы. Колоссальная музыка, многоголосый оркестр, хор, солисты, мелкие капельки пота на лбу исполнителя главной роли, огненные глаза артисток, кураж, темперамент — всё это неподдельно, всё всерьез, не забава, а что-то высокое.
Правда, с этими ликующими мыслями в сердце пришла осторожная щемящая боль, она пришла из темноты подсознания, из уголков, где затаились опасения за Риту, которая выбрала себе дорогу в искусство.
Уже темнело, Москва нарядилась разноцветными огнями, пышущей рекламой, когда я добрался к дочке. Она жила на окраине в небольшой, уютной квартирке. Я был счастлив, а ещё более была счастлива Рита, когда купил ей эту квартиру после окончания института. Взял кредит и купил. Без собственного жилья ты всегда в Москве будешь как на вокзале.
Рита, уставшая, задумчивая, сидела на кровати, я — на диване, где она мне постелила. Она расспрашивала меня про мать, про Толика. Словом, говорили о семейных делах, вспоминали родственников, но пока не трогали будущее замужество Риты. Ясно, что я не одобрял этого замужества, но и отговаривать дочь не имел права. Выключили свет. Так и легли спать, не обсудив главного.
За окном дул ветер, качались деревья. Слышно было, как они, ещё почти безлистые, шумят, тревожат чью-то душу. Не спалось, я хотел спросить Риту о будущем. Но она заговорила сама.
— Я всё, пап, понимаю. — Она словно слышала мои опасения. — Стас, конечно, слишком оригинальный... Но с волками жить — по-волчьи выть. Он на плаву, востребован. Он сейчас тот самый креативный класс, а они правят в искусстве. В Москве так просто не пробиться. Без связей никуда... Только случай. А на случай я не надеюсь. Деньги... Но деньги нужны большие. Таких нет и не будет... Или муж-режиссёр... А муж-режиссёр — это для актрисы всё. Все эти кланы — Михалковы, Бондарчуки. Что у них, избыток талантов или красоты? А смотри, как свою родню проталкивают, снимают, навязывают. Фестивали, премии, телепрограммы. Я