выбрала себе профессию и хочу тоже пробиться! Признания хочу, успеха. Конечно, мне неприятно играть дур, ругаться на сцене, стриптиз показывать, но сейчас это тренд...
— Ну, ты его хоть немного любишь? — тихо спросил я.
— Немножко люблю. Он же как ребёнок, хотя и вдвое старше меня.
— А если родишь...
Она не дала мне договорить:
— Рожать я погожу. Оглядимся пока. На ноги встанем. Вот что мне сейчас нужно!
— А креативный класс — это, мне кажется, новая придумка буржуазии. Фишка, на вашем языке. Сборище разных выскочек и прохиндеев, которые боятся честной конкуренции. Выпендрёж, проще говоря.
— Папочка, да я всё понимаю, всё-всё. Но других у нас нет. Во всём мире так же. Стас — дитя своего времени... А лицедейство — это и есть лицедейство. Я не хуже других актрис, чтобы стоять за кулисами. Я на сцене хочу быть! В главной роли.
Я промолчал. Рита чуть позже добавила:
— Ты знай, пап, я твои наказы помню.
Хотя я не помнил, что ей наказывал. Но на душе стало легче. И пусть ветер полощет голые пока ветки деревьев. Скоро они позеленеют, будут шуметь по-другому, не так пронзительно и тревожно.
Я сел на диване.
— Ты спи, Рита. Я немного у окна посижу. Посмотрю на Москву. Я же здесь редко бываю.
Дочка уснула, а я, хоть и устал от путешествий и впечатлений, ещё долго не мог уснуть. То в окно глядел, то на дочь. Всё хотелось, как в Ритином детстве, подойти к ней, поправить одеяло. Иногда в её детстве это чувство пробуждало меня среди ночи, и я шёл в Ритину комнату, чтобы поправить на ней одеяло — вдруг оно сползло и дочка мёрзнет, лежит клубочком, поджав колени.
Ах, Ритка, Ритка, а всё же лучше было бы, если б окончила ты экономический факультет и пришла ко мне в контору экономистом!
В армии у меня было два закадычных друга: Гриша Михальчук из Одессы и Петя Калинкин из Ростова-на-Дону. Мы с ними «два года в окопах вшей кормили»... По правде-то, ни в каких окопах мы не были, а были на огневых позициях батареи, а вшей я вообще в армии не видел... И Гриша, и Петя были особенными армейскими друзьями, верными. После службы несколько лет мы переписывались, позднее обязательно посылали друг другу открытки к Дню Советской армии, на Новый год и в День артиллерии. Лишь с двухтысячных стали звонить друг другу, с большими перерывами. Отмотало уже четверть века после нашей разлуки в дембельской армейской форме. Ни с Григорием, ни с Петром мы покуда не встретились, я всё надеялся на командировку или попутный маршрут. Но... Но теперь я ехал в Одессу, где прежде не был, а побывать там мечтал давно: город защищал мой дед, и там живёт кореш Гриша Михальчук. Но — уж если совсем начистоту — это были только поверхностные, открытые поводы для поездки в Одессу. Под покровом тайны гнало меня в этот город нестерпимое желание повидать одноклассницу Ладу. Это редкое имя меня завораживало, и чем я становился старше, тем больнее, жгучее становилось желание распутать клубок первой юношеской любви.
Лада жила уже давно в Одессе: муж у неё был военный моряк, но недавно, на очередной встрече с одноклассниками, я узнал от нашей старосты Веры, которая всё про всех знала, что муж Лады трагически погиб, что Лада живёт с сыном, всё хочет навестить родные места, но никак не соберётся. У меня в душе что-то забурлило, словно шлагбаум, который претил моему пути, вдруг открылся. «Адресок мне найди Лады, — сказал я Вере, — я собираюсь в Одессу по делам, вдруг и к Ладе заскочу...» Хитрая Вера расплылась в улыбке: «Что, не даёт покоя первая любовь?» Я отшутился: «Не первая, а вечная. Бывает у мужиков такая...» — «Ну, ты даёшь, Валентин! Мне бы такую! — восхитилась Вера. — Пиши адрес. А телефона я не знаю...»
В школьной юности с Ладой у меня до близости не дошло, неопытен был. Но целовались мы с ней жарко, в охотку, а кроме этого было между нами что-то такое, что не подпадает под понятие обыкновенной любви. Мы оба понимали, что расстанемся, что никогда не будем мужем и женой, никогда не рисовали совместных планов и в то же время не могли обходиться друг без друга.
Ладе всегда хотелось куда-то уехать из родных мест, подальше от обыденности, дров, печек и вьюшек, резиновых сапог. Ей мечталось о морях, горах, прериях... Дома у Лады жилось несладко: отец пил запойно, да и старший брат к рюмке тянулся. Вот она и вышла замуж за моряка и долго жила на Дальнем Востоке, а потом перебралась в тёплую Одессу, оттуда родом был её муж, потомственный морской офицер.
...Ах, Одесса, жемчужина у моря!
Ах, Одесса, ты знала много горя! Ах, Одесса, любимый милый край! Живи, моя Одесса! Живи и процветай!
Вспомнилась мне песенка, которую раньше часто лабали музыканты для разгорячённой пляшущей толпы в ресторанах по всей стране. В нынешней Одессе, куда я прилетел из Москвы, было что-то настороженное, смурное, словно она, эта жемчужина, была выставлена на торги, и пока никто не знал, в чьи руки она попадёт, кому будет служить. Возможно, жемчужина могла попасть в руки скупердяя, который мог её заточить куда-нибудь в сундук, или, напротив, могла попасть в руки щедрого барыги, который подарил бы эту жемчужину любимой женщине, чтобы жемчужина сияла у неё в колье на высокой груди; а возможно, могла угодить в лапы просто негодяя, которому было бы всё равно, какова истинная ценность этой жемчужины, и который спустил бы её за бесценок в картёжном раже, проигравшись вдрызг каким-нибудь ушлым шулерам...
В аэропорту на таможенном посту меня остановил офицер и с ним — вооружённые люди. Он повертел в руках мой паспорт, спросил:
— Цель приезда?
— Приехал к родне. — И я тут же назвал адрес Григория Михальчука.
— Какую валюту везёте в нашу страну?
— Да никакую. Рубли вот поменяю на гривны...
— Рубли — это тоже валюта... Сумма какая?
— Двадцать тысяч... — Наличными у меня было именно столько. Основное — на карточке.
Недовольный офицер больше ничего не спрашивал, недовольно отдал мне паспорт, посмотрел с укоризной: мол, отпускаю за неимением улик. Конечно, было понятно, почему так: Крым оторвался от Украины, а на Донбассе разгорался нешуточный кровавый конфликт. Одесса в стороне не останется, хотя именно Одесса, мне казалось, самый нейтральный и благополучный город Украины, который никому не надо делить. Но я, по-видимому, заблуждался: даже в воздухе чувствовались напряжённость, взрывоопасность и какое-то затишье, словно перед грозой.
Водитель такси фыркнул, узнав мимоходом, что я прилетел из Москвы, и замкнулся в себе, хотя поначалу был, казалось, словоохотлив. На улицах было много людей, в основном — молодые, группами; изобилие жёлто-голубых украинских флагов, трезубцев. Время от времени в открытое окно машины неслись со стороны этих молодых стаек речёвки, выкрики. Особенно — во всё горло:
— Слава Украине!
В ответ на это — тоже во всё горло:
— Героям слава!
Мне показалось, что они кричат совсем беспричинно.
— Чего они кричат? — спросил я у таксиста.
Тот пожал плечами, он, похоже, не хотел разговаривать со мной.
— Наверное, и в Гондурасе кричат: «Слава Гондурасу!» Но Гондурас от этого не становится лучше, — усмехнулся я.
Водитель, мужик уже в годах, утомлённый то ли жизнью, то ли рабочей сменой, всё же тихо сказал:
— Болельщики это, фанаты футбольные, вот и орут... — Потом он скривился в лице, причём нехорошо скривился, даже чуть издевательски: — Москалям лучше с ними не встречаться.
— Это ты меня предупредил, что ли? — резко спросил я, чтоб пресечь насмешливый тон водилы.
— Мне всё равно... — буркнул водитель и прибавил газу.
Я назвал ему адрес Михальчука, но вдруг понял, что совсем не хочу к Михальчуку, и главная моя цель в этом городе — Лада.
— Стоп! Я передумал, — сказал я таксисту. — Поедем по этому адресу. — Я прочитал адрес Лады.
— Это в другую сторону. Там дорога перекрыта из-за этих...
— Объедем. Не бесплатно ведь.
— У меня смена заканчивается...
— Сколько хочешь?
— При СССР жилось лучше, — вдруг ответил таксист. — Всё было как-то по-человечьи. Сейчас все деньгами в нос тычут.
— Я не тычу, я плачу.
Таксист привёз меня по адресу. Я рассчитался с чаевыми, он слегка повеселел, но напоследок сказал с недоумением:
— Фигня какая-то кругом творится.
Я не совсем понял, о чём он говорит, но его озабоченность к чему-то призывала, как будто он меня предупреждал о чём-то. Впрочем, я не придал этому значения, меня тянула к себе Лада. Это имя я повторял как заклинание. Вот дом, войти в который я мечтал десятилетиями... Но как мне показаться? С неба, мол, свалился. Мальчишество какое-то... А чего финтить?! Вот так просто подняться на нужный этаж этого дома, позвонить в квартиру. Ведь все начальные слова и объяснения давным-давно приготовлены. А если откроет новый муж? Ну и что? Мы уже не дети. Я приехал издалека. Привёз привет от одноклассников и приглашение на вечер-встречу, а сам еду дальше к армейскому другу. Я поднимался по лестнице и ещё придумывал какие-то разные оправдания для воображаемого нового мужа Лады.
Но до нужной квартиры я не добрался. Мне оставалось несколько ступенек — и вдруг дверь, которая пленила меня, к которой стремился столько лет, резко, широко отворилась. На площадку быстро, заполошно выскочила Лада. Выскочила, дверь за собой закрыла, стала запирать замок и тут наконец-то увидела меня.
— Бурков?! Валька?! Ты откуда? — спросила она быстро, но таким тоном, как будто видела меня неделю назад; казалось, неделю назад я куда-то далече отъехал, а нынче нежданно-негаданно нарисовался.
Я недоуменно пожал плечами.
— Да вот. Приехал к вам в город, решил к тебе зайти... Там наша староста Вера просила, чтоб я тебя на вечер встречи... — Я в общем-то лепетал чушь. Но Лада, видно, пропустила это мимо сознания.
— Не до того сейчас, Валя. Убегаю я... — сказала она, потом внимательно посмотрела на меня.
— Может, ты мне поможешь? А? — спросила с заискиванием. — Сына мне нужно найти. Он сейчас там, на «Куликовом поле». Позвонил, а потом разговор оборвался. И всё, молчит...