коридора, освещённого языками пламени из горящего кабинета.
— Илья! — прошептала Лада. Говорить, похоже, она не могла — только шёпотом.
— Возвращайся! — приказал я. — Возвращайся тем же путём! По коридору! Назад! Бегом! К врачам! Я найду твоего Илью! Беги! — Я толкнул её в спину, чтобы она поняла наконец-то, что надо спасаться ей самой, никому другому она не поможет.
Я пронаблюдал, как она, совсем потерянная, пошатываясь, пошла по коридору, потом даже побежала, потом остановилась, потом от моего крика: «Беги, Лада! Беги! Беги!» — побежала снова. Я увидел и прогал в двери: её выпустили из дома с колоннами. Всё! Значит, она спасена!
Теперь — спокойно. Здесь должны быть огнетушители, пожарные гидранты, пожарные лестницы, чёрный ход. Но почему нет пожарных?! Где они? Это же центр города! Где пожарные машины, чёрт возьми!
Запах гари уже распространялся повсюду, дым ел глаза. Я услышал выстрелы, что-то где-то во внутренностях дома взорвалось: опять, видно, кто-то кидал в окна бутылки с зажигательной смесью. И ещё — крик. Когда я поднялся на второй этаж, а потом и на третий, когда выбрался на крышу, крик раздавался всё время с разных концов здания, а ещё повсюду стоял шум, ровный, не стихающий, с треском и иногда с шуршанием, — это был шум пожара. А воды в здании нигде не было, ни один гидрант не работал... Люди кричали в ужасе, предсмертно, крик иногда был летящий, значит, кто-то кричал, падая или прыгая из окна или с крыши. А с площади неслось какое-то гавканье и улюлюканье толпы. Взрывались петарды, разносились истошные вопли восторга и самозабвенного ликования.
Везде, где я был, спрашивал каждого встречного: «Илья Коробов! Не видали?» В ответ: «Нет, не видели. Не знаем». Время от времени я выкрикивал среди коридора или на лестнице: «Илья Коробов, ты где? Откликнись! Илья Коробов!» На крыше его тоже не было. О нём никто не знал. Только один парень пожал плечами: «Я вроде видел его, но вроде ещё на площади...»
Пожар тем временем набирал силу: всё больше комнат, кабинетов охватывал огонь, горел и центр здания, всё, что было вокруг парадного подъезда и лестницы.
Если горят нижние этажи, то люди, естественно, бегут наверх. Дом каменный, можно, конечно, спастись, если приедут вовремя пожарные... Но их нет! Даже воя сирены не слышно. В коридорах стали попадаться обожжённые люди: куда-то плелась пожилая пара; девушка, схватившись за живот, передвигалась вдоль стены, парень, очумевший, бормотал: «Туда нельзя, там всё горит!» — и полз на четвереньках. Дым всё больше наполнялся какой-то кислятиной — горел будто совсем дрянной пластик или из дрянных материалов мебель.
Я не видел и не мог видеть, но догадывался, что некоторые выпрыгивают из окон, отсечённые пожаром в коридоре от лестниц, заблокированные на этажах в помещениях. Подступала минута, когда нужно было самому думать о спасении. Рвать когти...
Заглядывая в разные помещения, я всё чаще стал натыкаться на мёртвых, погибших от угарного газа, от дыма, от открытого огня, возможно, от выстрелов, — я всё больше оказывался в перевёрнутом мире: здесь был не только огонь, дым, хаос, здесь шла война; те, кто на улице, умерщвляли тех, кто был в здании, и делали это под восторженную матерную брань, вопли и издевательские лозунги: «Слава Украине!»
Где пожарные? Где менты? Они что, совсем здесь, в Одессе, осатанели?!
Отчаянные крики раздавались и от осаждённых в доме с колоннами:
— Пойдёмте наверх — внизу всё в огне.
— Сверху спрыгивать — слишком высоко...
— Где эти суки, пожарные?!
— Стреляют! Опять стреляют по окнам...
— Надо всё-таки пробиваться через низ.
— Всё подожгли, бандеровцы. Сволота!
— Там внизу нас перестреляют.
— Но я им так не сдамся...
— Отсюда надо сперва выбраться, а потом уже сводить счёты с врагами...
Внутри здания дышать и в самом деле становилось невозможно, но и у открытых окон, на карнизах было так же опасно: люди там становились мишенями.
— Эй, сюда! Помогите! — вопили из окон, а в ответ с площади им кричали оскорбления и кидали в них камнями.
Осаждённых загоняли в какой-то адский тупик.
— Почему нет пожарных?
— Потому что нас здесь хотят сжечь... Это же фашисты!
«Сгореть от каких-то бандеровцев — невесёлая перспектива для человека, который приехал на отдых, мечтая повидать свою первую любовь, и даже строил какие-то планы», — размышлял я. Но больше думал о том, как пробиться обратно к торцевому выходу, или чёрному ходу, или к пожарной лестнице — ведь она должна быть! От окружающих я помощи не ждал, на их лицах я читал в основном растерянность и даже обречённость. Они не знали, как действовать, что делать, кто-то из них пытался звонить, кто-то кричал, умолял, но всё это только приближало жестокий финал.
Э-э, нет! Не сдадимся! Выход точно есть! Где-то есть! Нестерпимая сила действовать, сопротивляться обстоятельствам пробудилась во мне, когда я с ужасом увидел, как молодой парень, который сидел, сгорбясь, в углу на стуле в коридоре, вдруг повалился на пол, ударился головой об пол и вскоре умер, он просто умер, наверное, уже отравился дымом, а возможно, у него было слабое сердце; он умер.
Я высунулся в окно, наскоро осмотрелся, увидел, что к дому подъезжает пожарная машина с раскладной лестницей на крыше. Всё-таки пожарные появились. Надо пробиваться туда. Набрал побольше воздуха в лёгкие — и бегом по коридору, в сторону, где была машина. Но до спасительной лестницы я сразу не добрался. По дороге в сумраке я столкнулся с парнем, он был отравлен дымом и, похоже, умирал. Я схватил его за шиворот и потащил с собой.
Под окнами, куда мы кое-как приволоклись, стояла пожарная машина с поднятой лестницей, и снизу уже пожарный бил из шланга струёй воды по горящим окнам. Я крикнул что было сил:
— Сюда! Лестницу дайте! Сюда!
Вскоре спасительная струя воды пожарного гидранта ударила в окно, рассыпались брызги, сквозь дым и пар появился шанс на спасение.
— Сюда! Сюда! Парня вытащите!
Парня удалось спасти. Правда, я почти его не запомнил. У него были чёрные печальные глаза, взгляд совсем отсутствующий. Парень ничего не мог сказать. Но он выжил, явно выжил. Его спустили пожарные. Потом — ещё девушку. Потом к нашему окну подбежали женщина и пожилой мужчина.
Самому же мне пришлось ещё попутешествовать по дому с колоннами. Мне надо было выбраться через торцевой ход, найти Ладу — вдруг она ещё там. Да и возле пожарных стоял кордон милиции, а мне не хотелось оказаться в их лапах. Дом стали тушить, и я понадеялся, что уйду тихо, незаметно, не попав в руки одесских хреновых правоохранителей...
Наконец-то я отыскал чёрный ход. Но именно с чёрного хода в здание шли и пожарные, и спасатели, и милиционеры, и мародеры, и сами поджигатели. Мне навстречу на лестнице попались двое мужчин в камуфляже.
— Где выйти? — хрипло спросил я, держась за горло, — дыма и гари я всё-таки наглотался.
— Иди вниз и направо! По коридору до конца!
Я спустился на первый этаж, прошёл по коридору, куда указали, и вдруг замер перед открытой дверью: в комнате, обожжённой до черноты изнутри, и уже потушенной, сырой, с лужами посередине, в копоти находились три обгорелых трупа, похоже, двое парней и девушка. Они замерли в нелепых позах: девушка на стуле, запрокинув обгорелую голову без волос, один парень лежал на полу, раскинув руки, а другой — сжавшись в углу, калачиком, — все чёрные, неестественно чёрные, как головешки, словно их опалили из огнемёта.
Вскоре возле меня в коридоре появилась троица горластых парней, они были в повязках на лицах, в руках у них были фонарики и палки. Я сразу почувствовал от них ток агрессии. Они говорили:
— Во! Гляди! И здесь негры лежат!
— Башка как уголь.
— Так им и надо!
И тут они разом, совсем не к месту рявкнули:
— Слава Украине!
Это было как пароль, как символ, как знак слитности или признак духовного единокровия, который их сплачивал даже в самых преступных проявлениях. Говорили они по-русски, чисто, даже не смягчая по-украински «г».
— Ты кто? — рыкнул один из них, глядя на меня в упор.
Я не стал объяснять, показал на горло, тихо промычал.
— Говорить, что ли, не можешь?
Я кивнул головой.
И тут один из них заорал, с матюками:
— Вали отсюда, пока ноги не вырвали!
Я выбрался на улицу, вздохнул полной грудью, хотел куда-нибудь улизнуть от милиции. Но ближний ко мне милиционер в бронежилете цепко схватил меня за руку, даже взял её на излом.
— Оружие есть? — выкрикнул он.
— Да какое оружие? — ответил я, брыкаясь и пытаясь высвободиться. — Я здесь случайно.
— Разберёмся. Обыщи его, — приказал он другому милиционеру. — Веди в машину.
Милиционер быстро, грубо обшарил меня, толкнул вперёд к машине, которая находилась несколько в отдалении. Тут-то я и оказался в коридоре из людской толпы. Это были те самые головорезы, которые и спалили дом с колоннами. Они кричали на меня злобно или веселяще-злобно:
— Вот ещё одного гада поймали!
— На колени! — взвыл кто-то сбоку.
— Оставьте его! Пропустите! — осадил сопровождающий милиционер. Но с ним никто не посчитался, толпа отделила его от меня, да и он сам как будто хотел меня отдать толпе на растерзание.
— На колени! — заорали со всех сторон.
Я никогда ни перед кем не вставал на колени, и в этот момент мне почему-то вспомнился стишок, который заучил ещё в армии: «Мы русские! И пусть навек запомнит враг, / Что лишь тогда встаём мы на колени, / Когда целуем русский флаг...» На колени вставать перед этими выродками я не собирался. Но несколько пар рук вцепились в меня, стали валить на землю, а один — я хорошо запомнил его: белобрысый, волосы ежиком, в полосатой футболке из синих и жёлтых полосок — подскочил ко мне с диким оскалом и врезал коротким ударом палки по ноге, по колену.
«Я найду тебя и убью!» — промелькнуло у меня в мозгу, когда я упал на землю и скорчился от боли в колене.