Парень клюнул, он поднял купюру, чтобы разглядеть на фоне неба. Тут я и всадил ему, мощно, отточенно, снизу вверх в солнечное сплетение. Он враз задохнулся и повалился набок.
Я забрал свою купюру. Взял парня за пальцы правой руки и со звериной безжалостной силой загнул их — раздался хруст сломанных суставов. В этот момент я был зверем... Потом я встал ногой на кисть его руки, на сломанные пальцы. Парень взвыл, оскалил рот, вытаращил в ужасе глаза.
— Если ты, сучонок, тронешь ещё кого-нибудь, я найду тебя и сломаю тебе вторую руку. Понял?
Он молчал. Он, наверное, не мог говорить. Но я надавил ногой на сломанные пальцы, и он выдавил из себя словно в беспамятстве:
— Понял...
— Слава Гондурасу! — склонившись к нему, прошептал я. — Повтори!
— Слава Гондурасу! — выдохнул он.
Потом я взял его за ногу, за стопу.
— Как вы там орёте? Кто не скачет, тот москаль? Это правильно! А кто скачет, тот козёл! — Тут я опять стал зверем и с дикой силой вывернул стопу. Не знаю, сломал ли я ему кости, но хромоту на пару месяцев он получил точно. — Он вскрикнул и, похоже, впал в болевой шок. — Теперь, сучонок, меньше коз-литься будешь!
Я сплюнул и быстро пошёл из парка. За спиной раздался стон — этот стон был мне приятен.
Скоро я заехал на такси за вещами на квартиру Лады. На минутку. Увидел её сына. Обычный парень. Студент. Сын русского офицера. Конечно, это не было на нём написано, но я помнил об этом.
— Вчера очень много наших пострадало. А ещё многих сцапали эсбэушники. Я уеду на время из Одессы. За мамой присмотрит папина сестра, — сказал Илья.
— Ты крепись, Илья. Береги мать. Если станет невмоготу, пиши мне, звони.
— Всё не так просто, — вдруг сказал он, задумчиво и печально. — Это они для устрашения. Заживо людей сожгли. Чтобы больше головы никто не поднял.
Какой-то ледяной досадой опахнуло душу, когда слушал Илью. Почему они, простые русские люди, вынуждены скрывать свои взгляды, бояться говорить на родном языке, даже искать себе другую страну для жительства?
— Негодяи политики, — сказал я. — Ваше поколение жизнь начинает в конфликте... Будь осторожен. Политики действуют руками подлецов.
— Теперь в аэропорт! — сказал я таксисту. В машине открыл бутылку коньяку. Одесского. Выпил немного.
— Куда летим? — спросил таксист.
— Домой. В Россию. А вернее, в Сочи. В санаторий.
— Везёт... — усмехнулся таксист. — А я вот в Сочи не был ни разу. Хотя тоже в России родился.
— Везёт, дружище... — Мне захотелось похвастаться таксисту. Ведь у каждого нормального человека есть ген бахвальства. Но у меня было сейчас хвастовство особенное. — Я всего, чего хотел добиться, добивался. Вот и в Одессе. Я хотел повидать друга. Повидал. Хотел повидать свою первую любовь. Не только повидал, но даже в чём-то помог ей... Меня унизил один подонок. Но я отомстил ему. По-настоящему отомстил, запомнит.
— Вот я и говорю: везучий ты.
— Да, везучий. Только мечта осталась несбывшейся. — Я глотнул ещё коньяку из бутылки. — Остановись у воинского кладбища. Я зайду на минуту. Могилы погибшего деда тут нет, но хоть братской могиле поклонюсь.
— Дело святое, — кивнул таксист, потом глянул мне в глаза: — А Украину вы сами просрали, ребята.
Вдоль дороги простирались поля, кое-где кустился рядами виноградник, но взгляд всё больше забирали и увлекали горы, в синей дымке, загадочные, манящие. А за горами было море. Я ехал на автобусе из Краснодара в Сочи. Прямого рейса из Одессы не нашлось, да и в Краснодар летели ещё через один промежуточный аэропорт.
Итак, я ехал к морю, в санаторий, в Сочи.
В Одессе я и моря-то по-настоящему не видел, даже по набережной не прогулялся. В этом тоже было что-то символично-ущербное. Вот придурки-националисты! В несколько месяцев так размаландать страну! Всё вверх тормашками... Мне не хотелось вспоминать Одессу, я увёртывался от воспоминаний, но они снова и снова выползали на первый план сознания. «Стоп! Проехали!» — повторял я, но в мозгу держались недавно пережитые события. И не отпускала встреча с Ладой.
Я с горькой усмешкой вспоминал свои наивные мечты о возврате школьной любви. Что это было? Возрастные иллюзии, которые питали меня романтической любовью к давней подруге? Теперь я не испытывал к Ладе прежних чувств. Будто отшибло. Лада представала передо мной несчастной вдовой, занятой только сыном, потускнелой и постаревшей, безжалостно и незаконно пострадавшей от «идиотов»...
Наконец-то в глаза, будто волной, плеснула синева моря. Мне стало хорошо и спокойно. Копоть и настороженность сожжённой Одессы смылась, затих южнорусский хохляцкий говор в ушах, который звенел после пожара в доме с колоннами. Я вдыхал напоённый йодом воздух родных субтропиков...
Человек должен жить для себя и своих родных! И выполнять то, что обязан по службе. В этом и будет порядок. И главное — смысл жизни. Иначе всё бардак, глупость, пустота. Я втихомолку блаженствовал. Вот и начался отпуск.
Санаторий пришлось выбрать не самый первостатейный: деньги-то ушли. Ах, какие это ненадёжные бумажки! Но я не был избалован. Словом, санаторий был старенький, советский... Но в этом было немало преимуществ. Здесь сохранились советские врачебные методики лечения, оздоровления, и мне хотелось им полностью подчиниться. Побывать на мацестинских ваннах, не упустить всевозможные процедуры. К моему удивлению, даже море оказалось не таким уж холодным, и нашлось немало отважных купальщиков. А майское солнце светило вовсю.
День-другой — и я стал осматриваться, как всякий неженатый или, тем более, женатый мужчина на курорте. Иллюзии о лёгком романчике скоро растаяли: не с кем тут было знакомиться, амурных перспектив никаких. Я с придирчивостью оценил весь контингент — и разочаровался. В основном здесь были парами: он и она и в основном в преклонных летах. Ну что ж! Солнце, воздух, процедуры, горы, бассейн с морской водой — что ещё может быть лучше! А любовные интрижки — так, на десерт, если получится. Правда, иногда словно туча находила на меня — дымная туча воспоминаний о Ладе, почему-то я чувствовал себя перед ней должником.
По привычке утром я просыпался рано. Физзарядкой я никогда не занимался, а здесь надевал спортивный костюм и до завтрака выходил на пустующие аллеи санатория, делал пробежку. Меня тянуло жить, а любить пока было некого. После разминки наступала приятная усталость, безмыслие: худые и нехудые мысли, а главное — всякое раздражение отступали. Я принимал душ, потом недолго отдыхал и шёл в столовую. После завтрака отправлялся на процедуры, ехал на сероводородные ванны в Маце-сту. Комплекс Мацесты поражал: архитектура победившего социализма, советский сталинский стиль, монументализм, здесь было на что посмотреть. А какой воздух! Горы в синей дымке. Не исключался и бокал сухого вина в фирменном кафе «Фанагория», и так полдня утекало совсем незаметно. Послеобеденный сон, массаж, бассейн, душ Шарко, прогулка вдоль берега моря. А вечером — Большой Сочи. Парк «Ривьера», платановая аллея, набережная... Появился и попутчик, тоже из отдыхающих, Коля, простой мужик с Севера, из нефтяников-вахтовиков, недоставучий, неболтливый, с которым можно было поговорить «ни о чём» и съесть шашлык в кафе под бокал пива или в кофейне выпить по чашке кофе, приготовленного в турке на горячем песке.
Я озвучил ему тезис: зачем я буду думать о том-то и том-то и тратить на это свои нервные клетки, расходовать свою мысленную энергию, если то-то и то-то от меня никоим образом не зависит? Уж лучше говорить о чём-то отвлечённом и приятном, чем о злом и насущном. Коля меня услышал и совсем не лез с разговорами о политике. Съездили с Колей и на спортивные объекты недавно отшумевшей Олимпиады. Как строитель я кое-что оценивал, прикидывал сметную стоимость, удивлялся.
Отдых складывался удачно. Но натуру не проведёшь! Что-то тихонько ныло внутри, как будто в супе не хватало соли, на столе не было солонки, и я начинал оглядываться по сторонам, будто искал солонку на соседних столах, но солонка мне совсем была не нужна. Женщины! Конечно, среди гуляющей толпы было немало красоток, но они все были как-то пристёгнуты. Впрочем, я не торопил события, случай должен подвернуться или, по-другому, свинья грязь найдёт...
Однажды утром я увидел у стойки регистратора женщину, черноволосую, яркую, одетую в броское платье, с красными крупными бусами на шее; волосы у неё отблёскивали, завитые в мелкие-мелкие кудри. «Наверное, цыганка. Какая экзотика! Мне б такую, как в песне поётся», — мимоходом подумал я. Рядом с ней, однако, стоял юноша, скорее всего — сын, и он был породы светлой, походил на чистокровного русака. «Цыганка» что-то говорила администраторше, хотела что-то доказать, о чём-то как будто умоляла. И всё время озиралась по сторонам, озабоченно и прицельно оглядывала каждого. Взгляд её задержался на мне. Я непроизвольно кивнул ей в знак приветствия. Она тут же направилась ко мне.
— Извините, мужчина... Меня Лилей зовут.
Я тоже представился.
— Не удивляйтесь, Валентин, у меня странная просьба. Не могли бы вы побыть недолго моим мужем? Мне вас нужно показать администрации санатория.
Я рассмеялся:
— По-моему, кино такое было: «Будьте моим мужем». Там, кажется, Андрей Миронов играл. Только я не помню, о чём оно и чем закончилось.
Но Лиля не шутила, просила всерьёз.
— Вы лучше других подходите. На моего мужа похожи... Вот, на фотографии в паспорте. Взгляните! — Она достала из сумочки чей-то документ и предъявила мне.
С маленького паспортного фото на меня пучился мужик, по моим понятиям, явно не схожий со мной. Мне стало весело:
— А в чём дело-то? Поподробней, пожалуйста.
— Валентин, нет никакого обмана, — она мягко и в то же время по-свойски заговорила со мной, в приятельском духе. — Мой муж — чернобылец. Каждый год ему дают путёвку, чтобы самому лечиться и сына подлечить. Но сам он не ездит. Переоформляет путёвку на меня. А тут путёвка горящая. Он не успел... Дал мне свой паспорт, говорит, устройся, договорись. Но администраторша боится... Говорит, должен муж быть оформлен. Я ей сказала, что муж подъедет... Вот я вас и нашла... — Лиля смотрела прямо, искренне и абсолютно серьёзно мне в глаза, и, как мне казалось, без капли юмора.