— Валька, чертяка! Да ты ли это? Не сон ли привиделся?.. Я ж про тебя только что вспоминал! Даже казакам рассказывал, как мы с тобой служили...
— С чего вдруг такое внимание? — рассмеялся я. Что-то в этом скрывалось загадочное: ничего ж так просто не происходит в жизни, и даже воспоминания не бывают случайными, а тут Пётр про меня сотоварищам рассказывал.
Я оглядел окруживших нас мужиков в казачьих мундирах и камуфляжах. Усатые, бородатые, подтянутые, с какими-то наградами на груди, и всё равно немножко как будто ряженые, они у меня покуда полного доверия не вызывали. Не вызывали до одной минуты.
— Мы на Украину едем. Не все. Покуда впятером. Вот ещё двое чеченов сейчас подойдут, и в путь, — сказал мне после знакомства с сотоварищами Пётр и кивнул головой в сторону машины. Поодаль, на обочине улицы, стоял военный тентованный «Урал». — А вспоминал-то я тебя вот чего... — Тут Пётр перебил себя: — Слышь, Валь, а ты куда собрался-то? В отпуск, что ли?
— В отпуске, Петя, я уж отбывал.
— А дома-то тебя сильно ждут? — заискивающе спросил Пётр.
— Нет, не сильно...
— Так поехали с нами! Помочь, Валя, надо братьям. Их там эти уроды-бандеровцы со свету сжить хотят. У западенцев совсем мозги съехали... Ну, разве на Донбассе русские будут говорить по-хохляцки или за ихнего Бандеру тосты поднимать? Они ещё одуматься могут, если им по башке немного настучать, — говорил многословно Пётр, он будто торопился вылить на меня ушат своей информации. — Америкашки воду мутят. А хохлы перед ними выслужиться хотят: мол, мы кацапам покажем... А народ-то, простой народ боится. Вон, в Одессе сожгли заживо полсотни человек, и все заткнулись. Сдалась Одесса.
— Я знаю. Я был там, — сказал я мимоходом.
А Пётр тем временем шпарил своё:
— Ежели бандеровцы залезут туда, в Донецк, на Луганщину или Харьков подомнут, нам тут тяжко придётся. Нельзя время упустить. Выручай, Валька! На месяцок съездим. Повоюем. Сам понимаешь, там позарез артиллеристы нужны. Наводчики, корректировщики... А ты ж профессиональный артиллерист. Отличник боевой подготовки, — он рассмеялся, а глазами сверлил мне глаза — и просил, и настаивал, и внушал... — Поехали, Валя! Денег не обещаем, но тут честь задета... Кормёжка, обмундирование — это как полагается. Да и ребята какие добрые. Казаки!.. У тебя размер какой? У меня новые берцы для тебя есть...
Я смотрел в глаза Петру. Возможно, он дуркует, прикидывается, и вовсе не верит, что я могу поехать, ведь так обычно не бывает, с бухты-барахты, но он не прикидывался, он, похоже, искренне верил, что меня ничто не может удержать, разве что какие-то бытовые или семейные обязательства.
Я тихо рассмеялся, хлопнул Петра по плечу.
— Ты чего? — удивился он.
— Всё мне, Петь, казалось, что где-то ждёт меня моя судьба. Как бы сказать... Не просто судьба, а на самом деле какой-то важный выбор. Всё казалось, что это женщина будет. Появится — и вся моя жизнь как-то иначе пойдёт... Я ведь ещё несколько дней назад так и думал. А теперь понимаю, что нет. Не женщина это... А это ты, Петя! Ты меня тут и подловил, дождался. — Мне сделалось даже весело — и от своих мыслей, и от той ситуации, в которой я оказался. — Виляла, Петя, виляла моя дорожка среди женщин, а выскочила на мужика с бородой... — Я рассмеялся. Пётр стоял в недоумённом ожидании, видно, пока не понимал, куда я гну.
Почему-то сейчас, именно сейчас, в это мгновение мне вспомнилась история про мужа Лили, которого я не знал лично, но знал, что он ликвидатор-чернобылец, который сам напросился на опасную работу. Не настолько же он был тогда молод, слеп и глуп, чтобы не понимать, куда едет? Ради чего же он рисковал своей жизнью и, возможно, жизнью потомства, ведь наверняка думал о будущей жене, о счастливых семейных днях, о детях, а шёл ворошить радиоактивный пепел на проклятой АЭС.
— У меня ведь, Петя, дед из казачьего племени. И родом он с Украины... — сказал я.
— Ну, вот и здорово! — подхватил Пётр; у него был такой вид, словно он поймал в пруду на крючок большую рыбину, но из пруда её пока не вытащил. — Если дома не очень-то ждут, так поехали!
Почему Пётр надавил «на дом»? Выходит, это было для казаков основным препятствием для поездки на Украину? И тут я поймал себя на мысли, что меня в родном Гурьянске никто не ждёт. Фактически никто не ждёт. Если я потеряю свой бизнес, его с радостью подхватят партнёры и конкуренты. Жены нет. Сын Толик — не глупый и сам выпутается. А дочка Рита давно самостоятельна и, можно сказать, пристроена к жениху-режиссёру. Я мельком, с наскока припомнил своих последних женщин, но ни на ком не смог остановиться (пока ещё самой близкой и не пережитой оставалась Лиля). Все шашни с женщинами, их капризы, сцены ревности, измены показались глупостью — ради этого никогда и переживать-то не стоит.
Вздором казалась и вечная погоня, рвачка за чем-то, за кем-то. Вскользь припомнилось, как переживал из-за денег, из-за неразделённой любви, из-за не сданных вовремя экзаменов в институте, из-за не введённых по договорам стройобъектов, из-за неувязок с богачами-заказчиками, для которых строил особняки; эти жирные коты ещё смели повышать на меня голос, тявкать, а мне порой приходилось извиняться за то, что какому-нибудь чиновному жулику, проныре-депутату вовремя не выложили итальянской плиткой туалет... Даже стало дурно от этих воспоминаний. И стыдно за пережитое.
Тут я вспомнил мать и отца. Они будто бы молча смотрели на меня с надгробных фотографий. Без слов говорили: ты уже совсем-совсем взрослый, сам выбирай себе судьбу... Потом ещё жена Анна вспыхнула в сознании. Но она была уже не жена и не могла меня ни остановить, ни благословить.
Пётр Калинкин, сдержанно улыбаясь, терпеливо ждал. И вдруг он испуганно покривился. В моём кармане глухо запиликал телефон. Должно быть, Пётр услышал в нём угрозу: звонок словно бы мог всё сорвать. Я суматошливо полез в карман, надеясь, что это звонок от Лили. Я любил её, несмотря ни на что... Позови она меня сейчас к себе, я бросился бы к ней! Я всем своим существом хотел, жаждал увидеть на экране телефона имя Лиля. Но на экране высветилось совсем другое. Там было имя «Полина». Откуда она? Что ей от меня нужно?
— Валентин, ты куда пропал? — говорила она нежно, ласково; наверняка с расчётом помириться.
— Я в отпуске...
— А когда приедешь?
— Пока не знаю.
— Я в прошлый раз погорячилась. Извини.
— Ничего, бывает.
— Ты, как приедешь, заходи...
— Зайду.
— Ну, пока. Я буду ждать.
— Пока.
Я спрятал телефон в карман, посмотрел на Петра. Лицо его мне показалось очень родным.
— Ну что, Валя, поехали? — Он произнёс это особым тоном. Я догадался, что он спрашивает в последний раз. Да и окружающие его уже ждали.
— Поехали, — негромко ответил я и подал ему свою руку. — Конечно, поехали!
В этот миг будто бы что-то взорвалось, грохнуло. Я даже глаза прищурил, словно вокруг всё окрасилось ярким алым цветом от неимоверного взрыва, в ушах стоял стон канонады, на зубах заскрипела песчаная пыль, которая ополаскивала лицо на учениях в армии. И опять одним кадром, одним махом пронеслась пред глазами вся моя жизнь.
«Поехали!»
По дороге, сидя в кузове «Урала», я всё поглядывал в маленькое застеклённое оконце в тенте. Нет, не потому что впервые видел Ростов. Я хотел увидеть магазин «Канцтовары» или что-то в этом роде.
— Стой! — выкрикнул я, когда прочитал название «Товары для школьников».
— Ты чего? — испуганно вскинул брови Пётр, сидевший рядом.
— В магазин зайду. Надо купить альбом для рисования.
Казаки, что сидели рядом, недоумённо заулыбались, а Пётр понятливо кивнул. Он знал, что я и в армии занимался «порисушками» — так я называл свои рисунки, сделанные на бумаге или картоне чёрной гелевой ручкой.
Когда я возвращался из магазина к машине, почему-то думал о Полине. Интересно, смогу ли я по памяти её нарисовать. Пожалуй, это и будет моим первым рисунком в альбоме. Ведь именно она позвонила мне перед самым отъездом.
Я забрался в кузов, Пётр добродушно сказал:
— Мы тут тебе позывной придумали. Без позывного нельзя. Конспирация такая... Не кличка, заметь, а позывной, по фамилиям и именам не надо.
— Какой?
— Пикассо! И художник, и звучно, и непонятно как-то. Вроде итальянец.
— Пикассо испанцем был.
— Не всё ли равно! — усмехнулся Пётр. — Ну, согласен?
— Как скажешь, начальник.
Альбом был такой хороший, такой манящий! Бумага плотная, чуть-чуть шероховатая, на такую чёрный гель ложится красиво, чётко. Я радовался приобретению, как в детстве.