йте меня один на один с буржуем недорезанным. Видите, до чего дошел. Если отвернетесь, «закажет» он меня. Что ни прикажете – на любые убытки пойду. Хотя и так уж, почитай, всё отдал.
На этот раз согласно кивнул и угрюмый голландец.
После этого Забелин из третьей стороны конфликта превратился в общепризнанного мирового судью. Раз десять еще мирил он упершегося, брызжущего пеной Кляйверса и радостно, по-еврейски, с вздыманием рук скандальничающего Суходела.
И срослось-таки – каждый получил свое: голландский банк въехал в освободившуюся, перестроенную под него половину, тотчас наглухо заколотив все переходы из другой части здания; Суходел на оставшейся площади в дополнение к магазину развернул пивной ресторан; «Возрождение» вернуло свои пять миллионов плюс два миллиона – проценты; Забелин… тоже заполучил свое. Очередной выговор – за то, что докучал президенту банка неуместными просьбами о премировании отличившихся сотрудников.
С тех пор Суходел полагал долгом всякий раз лично приветствовать Забелина в собственном ресторане, а при виде сопровождающих неизменно подсаживался и принимался живописать историю своего избавления от коррумпированной гидры мирового империализма.
Рассказ его становился все цветистей. В последний раз, помнится, промелькнуло словечко «киллер». Нового повествования в присутствии насмешника Максима Забелин бы не вынес.
Максим меж тем поднялся для тоста:
– Как же это роскошно, что мы опять вместе. Вот увидел и понял, как я тебя, подлеца, люблю.
– А восемь лет скрывал.
– Что ты про то можешь знать? Может, я чуть не каждый день с тобой разговоры говорил.
– И о чем же?
Макс отставил выпитую рюмку, но подскочивший из ниоткуда официант пронесся над столом чертом, и освеженные рюмки встали в ожидании следующего тоста.
– О жизни, Стар. О гребаной жизни, которая пластует нас, и потому нужно ее время от времени взрывать.
– Например, уехав из страны? Почему ж все-таки тогда сбежал?
– Именно потому, что умею считать варианты. Хоп! Один – ноль. Как говорится, не судите, да не судимы будете. Ведь как все начиналось-то классно – свобода, предпринимательство. Кооперативы, наконец! Казалось бы, вот она, крышка на гроб социалистической продразверстки. Конкуренция сметет директоров-старперов, и такое зацветет! Ан глядь – и тут же эти же директора эти же кооперативы при этих же предприятиях создавать и принялись. Малюхонькая, никем в азарте и не замеченная поправочка к закону – и какой отсос пошел! Целые комбинаты на наличку изошли. А что такое страна, переполненная налом? Я сперва-то, правда, надеялся – ну ладно, пена. Покипит чуток, да и сдуют. Ан не сдули – перекипело и впиталось! Теперь вот и живете вы, братцы, в прокисшем пространстве. Хотя, по правде, такого размаха даже я не провидел.
– Что ж сюда прикатил, в прокисшее наше пространство?
– А задумываться начал. Для чего я есть на этом свете? Ну, нарубил я там «капусты». И еще, сколь надо, дорублю. Ну, купил семье дом. Счет есть. Баб меняю. Но для чего все?
– А в самом деле – для чего? – От крутых максовых виражей Забелин за эти годы начал отвыкать.
– Не прикалывайся. Сейчас я есмь весь из себя на полном серьезе. Ведь для чего-то я на этот свет появился. Ну не только для того, чтоб сожрать пару тонн говядины, покрыть фекалиями несколько гектаров и спустить в презерватив столько спермы, что ее хватило бы для осеменения карликового европейского государства.
– Вот тебе и цель – не пользуйся презервативами.
– Презрение на вас. Словом, может, нас Мельгунов безнадежно испортил, а может, пионерская организация, где я за отрядного барабанщика состоял, но скучно до одури на себя одного работать, там деньги множить, когда здесь зарплата по пятьдесят долларов на человека.
– По двадцать не хочешь?
– Есть у меня, короче, такая мыслишка – «покачать» ситуацию на родине. Поднять что-то серьезное, так чтоб жизнь вокруг забурлила. Э, разве вам понять!
– Это нам непросто. А ГКЧП опять не боишься? А то у нас еще в твое отсутствие и покруче случилось. И не факт, что в последний раз.
– Это когда из танков по Верховному Совету потренировались? Отбоялся. Потому что больший страх познал – душой зажиреть.
– То есть соскучился по высокой духовности?
– Это у вас-то? Погляди вокруг: была, да вся вышла.
– Неудивительно. Флоровские разбежались.
– Забелиных скупили. Хоп! Два – ноль, – Максим зашелся в добро-подначивающем, рассыпчатом своем смехе.
Пикетироваться с Максимом, как и прежде, было занятием бесперспективным.
– Так чем конкретно думаешь заняться? Есть наработки?
– Поглядим, прикинем, где что поднять можно. Должны же быть зоны, которые вы, олигархи, еще не пожгли.
– За олигарха – это тебе отдельный поклон – высоко поднимаешь. А с зонами у нас по-прежнему все в порядке. Одна сплошная рублевая зона. И доллар – что-то вроде зеленого билета на волю… Один или с семейством? В семье-то хоть нормально?
– О, это нормально. В семье как раз полный нормалек. Они теперь натуралы. Дочка – та и вовсе по-русски с акцентом. И что обидно – специально, стервозинка малолетняя. Патриотизмом отца язвит. Так что семья моя бывшая – чистые невозвращенцы.
– Бывшая?
– Нет, с дочкой контакт остался. А с женой – разбежались втихую. У нее теперь собственный бойфренд. Хахель, по-нашему. Много я, Алеха, понял за эти годы. И главное – от чего человек старится.
– Ты сегодня что-то глобальностью наповал лупишь.
– Человек, Алеха, от собственного страха старится. От страха смерти. А у нас еще похлеще – на страхе жизни взращены. Поступка боимся, а потому пригибаем сами себя так, как никакое КГБ не могло. Вот ты, кстати, как со своей? Помнится, развестись грозился?
– Собираюсь вроде.
– То-то и оно-то. И восемь лет назад собирался. Даже жен впрок придерживаем. И не любим давно, и мучимся, и грызем оттого, а сожительствуем. Потому что с молодости страх в нас под старость одному, без сиделки, остаться. Супруга как клюка – авось пригодится. И под это-то «авось» всю жизнь себя ломаем. Всякое свежее чувство притапливаем. Бляданем втихаря – и на базу, зализываться.
– Не по поводу ли Наташеньки Власовой сии страдания?
Ораторствующего Максима будто по губам ударили.
– Да, Наташка – это, конечно, было что-то, – необычно просто произнес он. Уловил вопросительный взгляд Забелина. – Чего зыркаешь?! Без ваших зырканий тошно. Я ведь задним числом такой умный. Все мы задницей умны. А тогда? Вроде здесь жизнь кончилась. Уезжаешь в другой мир. Что там ждет? Да и у Натальи тоже свой ребенок. Думалось: ну куда? Уеду, забудется…Сначала и вправду забылось. Закрутился. Планы, прожекты. А потом раз и – кольнуло. И еще. Оказывается, проросло. И – такая, скажу тебе, нудянка пошла. Выйду иной раз ночью из Флоридского своего домишки, гляну на небо и – начинаю через звезды с Натальей разговаривать. Крыша пошла. Потому и с женой разбежались. Женщины ведь существа зависимые, – от нашего внимания согреваются. А если не греет, да еще понимает, почему, так какие после этого претензии?.. Как она, кстати? Одна или?..
– Не знаю, Максик. Я ж на другой год после тебя ушел и, считай, все связи оборвал. Слышал, правда, что вроде по-прежнему в институте.
– Чего уж впрочем теперь! Такие-то дела пережил старик Макс. Богатый глупый Макс.
Забелин придвинулся:
– Ты к ней вернулся?
– Еще чего выдумал! – разудало вскинулся Максим. Хотел урезать что-нибудь язвительное. Но щека непроизвольно дрогнула.
– О чем ты? Целая жизнь прошла. И сын у нее теперь большой. И – вообще. Не нами сказано: не возвращайтесь туда, где было хорошо. Такая фея была. А теперь, должно быть, и морщинки, и постарела. А я, как помнишь, никогда не был любителем антиквара, – скорбная забелинская физиономия ему решительно не понравилась. – Ты Мельгунова хоть поздравил?
– В смысле?
– Да ты чего, в самом деле?! – Максим вскочил. – Семь дней назад весь научный мир отмечал семидесятилетие академика Мельгунова. А любимый ученик, стало быть, и прознать про это не удосужился! Сконфузившийся Забелин беспокойно огляделся: «испортит ведь репутацию, скандалюга».
И будто накаркал – из-за деревянной перегородки поднялся полный мужчина с обмазанным сочащимся маслом лицом.
– Нельзя ли потише с вашими интимными откровениями? – потребовал он, сурово глядя на Максима. – Тут женщины, между прочим.
– Нельзя, – не садясь и делая издалека знаки официанту, отказал Флоровский.
– Что? Совсем нельзя?
– Совсе-ем! – отрубил, напрашиваясь на ссору, Флоровский.
Мужчина это понял и – сник. Неловко посмотрел вниз, на своих спутниц, и, оседая, произнес удивительную фразу: – Тогда что уж. Но хоть потише.
– Вежливый, – неприязненно произнес Флоровский. Характер у Макса не изменился. – Все вежливые. Аж до подлости. Старому учителю семьдесят. Может, плохо ему – и ни одна зараза из учеников не навестила. Только водку жрать сильны.
В агрессивном раже он незаметно исключил себя из числа «зараз».
– Есть идея?
– Есть. – Прежним, из былых времен движением Максим сдул насевший на правый глаз локон. За прошедшие годы этот кокетливый локон не исчез и даже не поредел. – Едем к Мельгунову. На день рождения.
Это был вираж по-Флоровски.
– Так день рождения вроде семь дней назад был.
– Восемь! Восемь дней рождения прошло! – обличающе скорректировал цифру Флоровский. – Ну я-то весь из себя в загранице. Но ты же здесь был…
Забелин смолчал – объяснять, что отношения с Мельгуновым прервались после того, как старик выставил его без объяснений из института, не хотелось.
К ним подплыла метрдотель:
– У вас, Алексей Павлович, все в порядке?
– Да вот заграничный человек чуть-чуть перевозбудился. Отвык от ауры нашей.
– Да, пиво у нас замечательное. А вы разве не дождетесь?..
– Увы! Время. – Обрадованный возможностью увильнуть от суходеловских побасенок, Забелин выдернул из портмоне пластиковую карту банка «Возрождение».