– Добрые слова. Если на пользу науке и если институт вытащим, – взволнованный Мельгунов поднял рюмку, – может, и впрямь вместе-то, как теперь говорят, прорвемся.
– И даже в голове не держите, – заверил вошедший в роль благодетеля Флоровский.
– Авантюра, – рубанул Забелин, пораженный более легкомыслием Макса, чем непрактичностью Мельгунова. – Чтоб подняться, нужны деньги. Деньги в банках. И любой банк даст их только под хорошие гарантии либо под пакет акций. На этот раз Мельгунов даже не улыбнулся. Напротив, теперь он не скрываясь, прищурив глаз и поджав губы, разглядывал Забелина.
– Так вот с чем вы здесь. Запах падали почувствовали, нувориши. Смотри, Максим, кого на плечах своих привел. Он желчно жевал губами, как всегда делал перед тем, как сказать что-то неприятное. Щеки его при этом втягивались по рельефу десен. Очевидно, неточно был выточен зубной протез. Исхудавшая шея в свежем, как всегда, воротничке потряхивалась гусиной кожей. И как-то особенно заметно стало то, чего не разглядели они поначалу, – что всесильный прежде Юрий Игнатьевич Мельгунов обратился за эти годы в старика – шумного, задиристого, пытающегося что-то отстоять и, в сущности, беспомощного.
И как же наивны в глазах Забелина выглядели сотни умных, «остепененных» людей, терпеливо ждущих от этого сделавшегося бессильным старика избавления от безысходности.
– Что так недобро? – Забелин попытался обратить сказанное в шутку. – Сами жаловались, что забросили институт. Вот и…
– А то, что не быть здесь вашему банку. Да и другим тоже. Пусть крохоборы в государстве чего хотят делают, а я институт в торги не отдам. И нечего здесь вынюхивать.
– Да он же не от банка вовсе говорил, – попытался вступиться Максим. Он не мог понять, с чего вдруг вспылил Мельгунов. – Мы с ним как раз по дороге обсуждали, чтоб помочь.
– Молчи, молчи, Максим. Тебе наших дел сразу не понять. И не заблуждайся, все они в одной банке. В паучьей банке. – Глаза старика, довольного удачным каламбуром, загорелись торжествующей злостью, как у человека, перешедшего некий психологический рубеж.
– Полагаю, что после этого пламенного спича мне следует удалиться, – догадался Забелин.
– Юрий Игнатьевич, да что ж так-то? – На этот раз не выдержала Наталья. – Это ж не чужой. Это Алешка наш.
– Ваш?! – подозрительно вскинулся старик. – Даже Иуде дважды предать не удалось. Так вот для всех…
– Не надо для всех, – успокоительно тронул его за рукав Забелин. – Просто будем считать, что возвращение в родные пенаты не состоялось.
– Вот-вот, именно будем считать. К вящему, так сказать, – добившись цели, Мельгунов чуть смягчился. – И не обижайтесь, Алексей Павлович, но по разные мы теперь стороны баррикад. Размежевались. И как не быть власти под руку с пиитом, так и нам, ученым, не к лицу лебезить перед всякими олигарфренами. Так своему Второву распрекрасному и передайте. Вылазка-де не удалась, старик раскусил и передал, что, покуда жив, не пировать вашей братии в институте. Ничего, что так? Он испытующе разглядывал насупившегося ученика, вызывая его на открытую драчку.
– Ничего. – Забелин придержал изготовившегося к страстной защите Максима. – От вас ничего – умоюсь. Только смею предположить, Юрий Игнатьевич, что какие бы наипрекраснейшие фанта… планы вы тут ни строили, но без денег ничего не составится.
– Но не с вашими ворованными. Вот так-то!
– Как хотите. Других в стране нет.
– Ан найдутся! Обойдемся без субчиков. Как, Максим, найдутся?
– Найдем, найдем, Юрий Игнатьевич, – успокоил его Флоровский, отвечая на отчаянные Натальины жесты из-за спины Мельгунова. Она уж не в первый раз ожесточенно постучала себя пальцем по сердцу.
– И не в кабалу! А исключительно в заем. С отдачей. А уж отдать у нас есть чем. Накопили, слава богу, потенциалец! – накидывался Мельгунов. – И чтоб родине на пользу! Помните еще слово-то такое? Или где красть сподручней, там и родина? Как там у вас шутят?!
Всякую фразу Мельгунов начинал произносить осторожно, вполтона, но, едва начав, распалялся и заканчивал крикливым фальцетом.
– Ну что ж. – Забелину ничего не оставалось, как откланяться. – Похоже, не судьба мне тебя сегодня проводить, Наталья. Придется Максом удовольствоваться. Но в ближайшие же дни я у твоих ног. А с тобой, Макс, завтра же созвонимся. – Он успокаивающе пожал локоть взволнованному другу. – Юрий Игнатьевич, и все-таки если какая помощь…
– Прощайте, Алексей Павлович.
– Алеша! Куда же? У меня как раз чай. – Из кухни на крики выбежала Майя Павловна. – Юра! Что же это? Снова за свое!
Быстро поцеловав ее в щечку, Забелин вышел.
– Смотри, не обмани опять лет на десять! – стараясь выглядеть веселой, крикнула вслед Наталья.
Максим и Наталья неспешно шли по морозной ночной Профсоюзной. Было скользко, и он поддерживал ее за локоть, но больше потому, что хотелось непрерывно ощущать ее присутствие. Что-то весело врал, искательно заглядывая в глаза. А она отвечала слабой, углубленной в себя улыбкой, изредка разражаясь неестественным смехом.
– Холодно, – у метро «Академическая» Наталья остановилась. Будто ненароком, глянула на часы.
– Пренепременно надо согреться! – Максим сделал вид, что не понял намека. – Пристрастий не поменяла?.. Тогда, само собой, «Алиготе».
Не дав возразить, он заскочил в застекленный магазинчик и вышел с бутылкой сухого вина, пробку из которой успел выдрать, и плиточкой шоколада.
– Что, прямо на улице? – усмехнулась Наталья. – Надеялась, что ты посолиднел.
– По счастью, нет, – Максим протянул ей бутылку. – Ну, как в прежние времена, – за нас, молодых, красивых. – За вас, за вас, – убедившись, что рядом никого нет, Наталья сделала несколько быстрых глотков.
– Шоколадочку, шоколадочку вдогонку, – захлопотал Флоровский. – Ну, и мы следком. Он раскрутил бутылку, закинул голову, и сухое, пенясь бурлящим водоворотом, устремилось в подставленную глотку.
– Что ж, – Наталья стянула перчатку, – надолго не прощаюсь, Теперь, наверное, будем видеться – в институте. Кстати, уже завтра.
– Как ты здесь, Наталка? – выдавил Максим то, что не решался произнести все это время.
– Если одним словом, – в голове Натальи слегка зашумело. – Набить бы тебе морду, Флоровский.
– Что набить? Прибить мало, – охотно согласился он. – Я уж и сам себя давно полосую. Как про тебя подумаю, так – по мозгам, по мозгам! А как твой сынишка?
Перед словом «сынишка» он сделал едва заметную заминку, и Наталья поняла, – подзабыл имя.
– Растет. Самое нелепое – до сих пор тебя вспоминает. И было-то тогда три-четыре года. А вот поди ж – запал чем-то. Умеешь ты, Флоровский, без мыла в душу влезть.
– Это мы – бойцы! – Максим воодушевился и даже набрался смелости погладить ее по плечу. Отвечая на подозрительный взгляд Натальи, хитро подмигнул. – Так помнит же до сих пор. А стало быть, другого дяди перед глазами не было! Каков я могучий аналитик, а?!
– Просто уникальный.
– Господи, Наташечка, – голос Максима задрожал. – Столько представлял встречу нашу. Боялся. А увидел: не поверишь – прямо обвал. Смотрю – не налюбуюсь. Нет, конечно, и внешне – супер. Но главное, чего понять не могу: как ты во всем этом сраче себя сохранить ухитрилась. Не надломилась, не перевернулась. Ведь красивая, обаятельнейшая баба, – кто б такую на содержание не взял? А вот сама встала на ноги. Сына вырастила. Может, в генах какая-то защита против пошлости заложена?
– Ну, довольно в самом деле, – Наталья вдруг подняла руку, и проезжавший мимо «Жигуль», со свистом притормозив, подрулил к обочине.
– Так я провожу, – засуетился Максим. Он открыл заднюю дверцу.
– Нет, нет, мне – далеко. И потом – не сегодня, ладно? – Наталья поспешно юркнула на сидение. Потянула дверь. – До завтра, Максик.
– Все-таки, – Максик, – блаженно расплылся он и прощально помахал вслед.
– В Ясенево, – Наталья захлопнула дверцу и – без паузы, взахлеб зарыдала.Глава 3 Черный АИСТ
– Ты уверен, что мы не ошибаемся? – Второв не в первый раз требовательно вскинул голову, и не в первый раз Покровский принял на себя пронизывающий его взгляд и, стараясь выглядеть твердым, повторил:
– Бе-зу-словно!
Он замолчал, решившись на этот раз не отводить заслезившиеся от напряжения глаза. Но Второв, неудовлетворенный кратким ответом, продолжал впиваться в него, будто стараясь выдрать из подкорки сокровенные мысли. И Покровский в очередной раз не выдержал:
– Ну, хорошо. Давай еще пройдемся. Во-первых и в-главных, надо поскорей забыть про эту чушь. – Он приподнял и отбросил установленную на президентском столе табличку со знаменитым рекламным слоганом – «Банк „Возрождение“ вне политики. Благо клиента – вот единственная наша политика».
– И что в этом плохого? – насупившийся Второв демонстративно вернул табличку на место.
– А то, что нельзя, будучи внутри, быть вне. По законам науки нельзя. Понимаешь?.. Не понимаешь. Хорошо. Не будем копать глубоко. Начнем с девяносто шестого. То, что он до сих пор банку горючими слезами отливается, с этим ты согласен?.. А это и есть практическое преломление бредовой вашей идеи.
– Бредовой?! Стремление работать на экономику, поднимать страну, ответственность перед людьми, что тебе деньги доверили, – это для тебя бред?!
– Вот что, Владимир Викторович, если тебе очередные дифирамбы нужны, так вызови кого-нибудь из холуев, – наверняка в приемной в ожидании царского взгляда околачиваются. А если о деле, так давай о деле. Отделим мух от котлет. Так что? Продолжим или разбежимся?.. Я, в конце концов, ученый, а не нянька, чтоб по сто раз на дню уговаривать. Согласен – скорректировали планы и – побежали. Нет…
– Ну-ну. Дальше.
– Так вот, перед президентскими выборами ты в очередной раз решил отсидеться над схваткой. Ты не влез в заваруху и ухитрился отбиться от администрации президента, не дав под выборы денег.
– Я и другим не дал.
– Так еще того хуже. Что получили в результате? Ну, то, что ты с правительством победившим отношения порушил, – то разговор особый. Но ведь от банка отвернулись все: коммунисты, жириновичи – все.