– Хотел бы я знать, за что ему тебя прощать. Да и карать тоже. Похоже, других дел у него нет, как развлекаться над слабыми. – Ты что, в Бога не веришь? – со страхом спросила Юля.
– Да черт его знает.
– Значит, не веришь. Но ты уверуешь!
– Хотел бы, – тяжело признался Забелин.
– Уверуешь. Обязательно. А пока я за тебя буду молиться, – заволновалась Юля.
– Спи же, наконец! – притворно рассердился он. – Вот уж не подозревал, что такая болтунья.
Через десять минут, утомленная приступом, Юля спала на боку, жадно обхватив его руку, а Забелин, сидя подле, недоуменно рассматривал затянутое первым загаром личико зачем-то входящей в его жизнь девочки.
Требовательный звонок заставил быстро схватить мобильник.
– Да, – пробормотал он.
– Докладаюсь. Подлец Петруччио действиями войск под моим руководством разбит и повержен. Сдал-таки Наталье договоры. Потрясен?
– Ну.
– Что за бестактное «ну»? Я ему на блюдечке институт подношу, а он нукает. Завтра начинаем скупку. Не слышу фанфар. Где ласкающий моё старческое ухо звук бубна? Эй, чего ты там бормочешь?
– Это я тебя так поздравляю. Только тихо.
– Что значит «тихо»? Нет уж, изволь благодарить азартно и с подобающим умилением.
– Пошел к черту.
– Меня-то за что? – расстроился на том конце женский голос.
– Наталка? Погоди, откуда вы вдвоем в два ночи?
– А ты догадайся, недоумок, – выкрикнул издалека Макс. В трубке слышалась борьба.
– Стар! – Аппаратом овладел-таки сильнейший. – Стар, я тебе одному большую тайну скажу. Я в нее просто фантастически… Просто!
– Дай же мне, дурашка! – Что-то щелкнуло, и Москва отключилась.В то время как притихшая Юля бесцельно бродила по неуютной, чужой квартире на Ленинском проспекте, всё не решаясь заняться обустройством своего нового жилища, Забелин отправился на окраину Москвы, в образованный хрущевскими пятиэтажками дворик.
В одной из пятиэтажек размещалась районная поликлиника. Со всеми атрибутами зачуханной районной поликлиники – сбитой набекрень надколотой вывеской, вытертым дерматином на распахнутой, прижатой кирпичиком входной двери, пустой урной, пространство вокруг которой было густо усеяно окурками, огрызками фруктов и окровавлеными кусочками ватки.
Мимо безликих, безысходно затихших вдоль стен людей Забелин добрался до кабинета с табличкой «Главный врач Сидоренко А.И.». При этом фамилия главврача была выведена от руки на пожелтевшем листочке, когда-то наспех втиснутом под оргстекло.
За столом расположился коротковолосый здоровяк в белом халате, с интересом смотревший на размещенные напротив стеллажи медицинской литературы. В лице его была просветленная задумчивость мыслителя.
– Ба, какие люди! – При скрипе двери он поспешно нажал на лежащий под рукой пульт – посреди стеллажей меж книгами оказался втиснут цветной телевизор. – Вот уж редкий гость.
– Похоже, нет ничего более постоянного, чем временное. – Забелин показал на табличку.
– Тоже помнишь? Два года, почитай, как сюда заманили отсидеться после… ну ты в курсе, как меня тогда подставили. – Главврач увлек гостя на диван. – Такие сволочи. Обещаниями искормили. Евтух лично чуть не каждую неделю в грудь себя бьет, завздрав еще с полгода как поклялся отдать мне наркологическую больницу и…
– Так и клянется.
– Да уж и не так даже. К нему недавно пришли мужики из вашего, банкирского брата, я одному из них дочь из наркоты вытащил, и по-простому так спросили: «Чего хочешь?»
– В смысле – сколько?
– Да вообще. Просто – чего, мол, хочешь? Чего мужика в запаснике держишь? Когда больницу дашь? И ни с места. То у него симпозиум, то жена заболевает.
– Веришь?
– Выжидает, падлюка. Меня ведь человеком Евтуха числят. А сейчас ходят слухи, что влияние его на Лужка падает. Что тот вроде бы как другой кошелек завести собирается. Вот и затаились. Никто из говнюков этих добра не помнит. Забыли, как в приемной у меня толклись. Теперь решили, что навсегда рухнул. Торопятся, расфасовывают бездарный блатняк по хлебным местам. А я доктор наук – и сижу в этом сраче. Главное, какую команду подобрал. Огурец к огурцу. Все направления можем перекрыть, причем на уровне – супер! И ждут. Ни один не уходит. Мы им деньги копеечные задерживаем… – Он в сердцах ткнул на распластавшуюся на столе ведомость на зарплату. – А они ждут.
Дверь без стука открылась, и вошел один из «огурцов» – худощавый пожилой врач с блестящими быстрыми глазами.
– Ну, ты чего? – игнорируя посетителя, обратился он к Сидоренко. – Пить-то будешь? Все собрались. И водка стынет.
– Мой зам… Васильич! Ты б хоть гостя постеснялся. Вваливаешься промежду прочим. И вообще… Иди отсюда!
– Не будешь, стало быть! А я огурчиков маринованных присовокупил, – странный гость удалился, расстроенный.
– И не лезь ко мне! – крикнул вслед Сидоренко. – Понадобится – сам приду!.. Упала, упала дисциплина. Это как на войне, когда боя нет. Кстати, сам-то не хочешь коньячку? Или, как всегда, за рулем?– Как всегда. Я к тебе за советом.
– Ну, этого добра навалом.
– Проблема у меня. И серьезная.
– Тоже понятно. Было б что попроще, сподобился бы я разве тебя увидеть? Сейчас бы в Минздраве околачивался.
– Понимаешь, есть некий человек, есть болезнь.
– Некий или некая? – прозорливо уточнил Сидоренко. – Не мнись, сыпь по тексту.
– Тогда некая. И выяснилось… очень дорогая некая.
Слушал Сидоренко с не сходящим с круглого лица выражением понимания. Когда Забелин умолк, ушел с дивана и, водрузившись на привычном месте, некоторое время молчал, неприязненно поглядывая на ведомость.
– Собственно, по описанию – моя больная. Я лично все эти эпилептические очаги в принципе отрицаю. Психиатры, они ведь вообще никого никогда не вылечили. Метода простая – глушат психотропными, пока человек или не сшизуется от таблеток, или в эпилептический статус не впадет. Тогда прямая дорога на погост. Я считаю, причина в другом: за счет искривлений позвонков периодически перекрывается доступ кислорода в головной мозг. Если позвоночник точно восстановить, то и причина приступов уйдет. Есть у меня пара толковых врачей мануальщиков. Массажи, иглоукалывание, бешафит. Лекарства исключительно на травах. На самый край – аккуратненько депакинчика подпустим.
Он задумался.
– Я заплачу, – по-своему понял его молчание Забелин.
– Да о чем речь? Сейчас медицина, как проститутка на панели, дешевеет. Так что не обанкротишься. Просто делаем на свой страх и риск. Гарантировать ничего нельзя. Методом, так сказать, проб и ошибок. Конечно, аккуратненько, но…
– Когда начнем?
– Так я и говорю, начать можно. Но и ты понимать должен – помочь мы поможем в любом случае. Настроение, общий тонус, прочее. Но – вылечим ли? Всё ведь на ощупь. А болезнь серьезная, с такими перепадами настроения, что мало не покажется. Такой человек подле тебя – это, доложу, тот еще подарочек. Так вот – тебе это надо?
– Надо! – Забелин, заканчивая разговор, поднялся.
Подобно тому, как катализатор разгоняет неспешную химическую реакцию, так страшный эпилептический приступ, поселивший в нем боль за Юлю и страх потерять ее, добавил зарождающимся чувствам недостающей остроты, что преобразовало их в новую магическую смесь. И название ее больше не вызывало в нем сомнения. Любовь.
Глава 8 Аукцион
– Там вас дедок какой-то дожидается странноватенький, – предупредил Забелина встретившийся у входа Дерясин.
В поднявшемся навстречу с дивана человеке с подрагивающим лицом и впрямь ощущалась какая-то старящая его безысходность.
– Александр Борисович! – удивился Забелин. – Вот уж не ждал. Прошу. Чай? Кофе?.. Или коньячку?
– Да. Именно. – Петраков с плохо скрываемым нетерпением дождался, когда ему наполнят бокал. – Ну, прозит.
– Прозит. Мы же с вами, если не считать случайной встречи в институте, лет десять не сталкивались.
– Десять лет не виделись. А сталкиваемся в последнее время постоянно.
Забелин внимательно пригляделся к хитренько улыбающемуся Петракову.
– Знаю, кто на самом деле институтик наш обхаживает, – Петраков намекающе кивнул на логотип «Возрождения», одновременно многозначительно повертев опустевший бокал. – Да не скажу никому, не бойтесь. Он хохотнул. Но глаза за очками не радовались.
Вид его, потерянный, какой-то безразличный, все больше тревожил Забелина:
– Сказать по правде, доволен теперь, что без скандала разошлись. Надеюсь, наши хамства не допустили? – Подлесного после возвращения он еще не успел повидать. – Ваши? Почему, собственно? Причем тут?.. – Петраков напрягся.
– Я имею в виду договоры по продаже акций. Но и вы, Александр Борисович, хороши. Такого наподписывали… Понимаю, захотелось быстро денег срубить. Но нельзя так-то, совсем без разбора в средствах. Ведь институт и вам не чужой. Так что еще и поблагодарите со временем… Хотя я строго-настрого предупреждал, чтоб никакого насилия. Или все-таки?..
– Не понимаю. Погодите. Да неужто вы Наташеньку обидели?
– То есть?!
– Договоры-то эти я ей отдал.
– Ну да. Так и я о том. Присутствующие вели себя подобающе?
– Какие еще присутствующие? Мы вдвоем были.
– А… наши?
– Не знаю, о чем вы. Наташенька пришла, рассказала мне о вашем разговоре и попросила вернуть. Я и вернул. Раз уж она сама, раз уж ей это не нужно…
Он пригляделся к потрясенному собеседнику и понимающе захихикал:
– А! То есть вы силой хотели? Вот оно как! А я, выходит, ротозей, сам и отдался. – Он опять хохотнул. – Наташечке моей отдал. Хотя уж и не моей. Ничего, если еще?
– И мне за компанию плесните. Как же вы в «Балчуге» объяснитесь?
– А пошло оно всё. Чем меня теперь запугать можно?
– Но тогда почему? Ведь, строго говоря, на выигрыш стояли. Хотя, с другой стороны, правы: факты преступлений налицо. В ваши-то годы – и под следствие.
– Плевал я и на следствие ваше купленное, и на вас, уж извините. Просто кончилось у нас с Наташенькой-то, – из-под ернического, шутовского тона проступила вдруг страдающая нота и – стыдливо исчезла.