– Примите мои, как полагается… – Забелин изобразил короткий, сочувствующий кивок. – Но ничто не вечно. Жизнь на этом не кончилась.
– Эва как запросто. Это вы молодые да резвые. Начал, кончил. А я ведь ее, Наташеньку, еще только в институте появилась, заприметил. Ох, как заприметил! Аж горло перехватывало, – во как заприметил. Но не подступиться. Куда рядом с вами-то было. Таланты все при шпаге при плаще! Ох, люблю Высоцкого. Его б сейчас сюда. Всем бы прописал. М-да, таланты! – с укоренившейся издевкой посмаковал словечко Петраков. – А я неброского дара человек. Вот и ушел куда подальше. – Куда подальше, – это в министерство?
– В него, окаянное. А потом вот вернулся. По правде сказать, к ней вернулся. Тут все и сошлось. Не сразу, правда. Но терпением-то не обижен. Ведь сколько лет в науке.
Забелин невольно улыбнулся.
– Жениться мне на ней надо было. И сынка усыновить. Это бы уже накрепко. Да как Танечку, нынешнюю мою, бросить? Если б еще не больная была! Все думал – подомнем институт вдвоем. Куда уж крепче? А тут вы опять, весельчаки-балагуры. Чик-брык. И девку мою по-новой охмурили. Только и видел. Науку заново поднимать загорелась. А что ей эта наука, если по совести? Виртуальность сплошная. Я ведь тоже подергался сперва, но быстро понял: во имя кого, собственно? Всякий поганец себя гением мнит. Это ж сколько нервов надо, когда вокруг сплошные гении? Чего разглядываете? Плесните-ка лучше гостю.
Петраков бросил на стол конверт: – Я тут на Наташеньку счетец один переписал. Позаботьтесь сохранить. И Максиму Юрьевичу подскажите, чтобы не обижал ее. Уж перед ним-то она никак не виновата.
– Подскажу. Но только и вы мне тогда – услуга за услугу – объяснитесь, – Забелин открыл сейф. – Вот у меня в левой руке ксерокопии векселей, что институт выписал банку «Балчуг». А в правой – подлинники векселей на ту же сумму и от тех же дат, что банк «Балчуг» выписал институту. И что сие означает?
При виде «астаховских» векселей Петраков снял с повлажневшего лица огромные свои очки и принялся протирать, не замечая, что делает это прямо потными пальцами. Без толстенных линз его узенькое лицо выглядело непристойно голым.
– Так вот оно, значит, где вскрылось. Выходит, ваш был налоговичок. Мог бы и сообразить. Уж больно лихо от десяти тысяч отказался.
– Так что насчет векселей? Расскажете или мне догадаться?
– Да чего уж теперь? Теперь запросто. – Петраков водрузил было очки на место, но тотчас, заморгав, полез за платком. – Нам ведь с учетом этих девяти процентов оставалось-то чуть больше процента набрать да аукциончик выиграть. И – считай все. И тут Наташенька вдруг заупрямилась, – отказалась договоры регистрировать. Девочка ещё все-таки. Хоть и мать. Палий, президент «Балчуга», взъелся. Чуть ли, мол, не силком заставлю. А мы ж с ним еще в минобороны сошлись. Он нас тогда от президентской администрации курировал. Нагляделся, на что он горазд. Ну, как я мог допустить, чтоб он Наташеньку обидел! Вот и придумалось, что если через акции институт взять не удастся, то возьмем через банкротство. Для этого я выписал векселя от института. Вот как раз их ксерокопии. Эх, махнем еще, что ли?
– Наливайте. Стало быть, если бы Астахов случайно не обнаружил эти встречные векселя, сегодняшняя задолженность института была бы на порядок больше. И институт в любую минуту можно было бы за здорово живешь обанкротить. И все это с помощью фиктивных бумажек. – Забелина охватил озноб человека, который чудом избежал смертельной опасности и лишь много позже узнал о грозившей ему гибели.
– Ваше здоровье!
– Да как решились-то, Александр Борисович? Ведь институт и вам не чужой. Как же вот так, без разбора в средствах?
– Потому что о себе думал да о Наташеньке. Ведь это теперь так вышло, что вроде подставился. А могло бы и по-иному совсем статься. Кто бы тогда с меня что спросил? И не кривитесь. Небось, местами бы поменяться, так то же самое и сделали бы. Не так разве? Я институт под один банк подкладывал, вы – под другой. Так какая меж нами разница?.. Только та, что вы сейчас сверху оказались. Потому и имеете право судить. Кто сверху, тот и судья, и палач. А суть-то у нас с Вами одна. Я вот Астахова вашего едва не порешил. А вы со мной торгуетесь. Потому что интересы совпали. Тоже, небось, опасаетесь: а ну как Мельгунов от меня про Флоровского узнает, да и развернёт всё. Так-то. А то моралистов развелось, как грязи… – С моралью замнем. Но для чего вообще понадобилось встречные векселя от «Балчуга» выписывать?
– Да на всякий случай. Ну, если бы слушок пошел, я бы Мельгунову показал их и объяснил, что просто, мол, налоговая комбинация. Чтобы лишнего не платить. – В «Балчуге» знают, что их векселя у нас?
– Откуда? Я им еще с месяц назад сказал, что все уничтожил. – И отчего же не уничтожили?
– Задницу потому что свою прикрыть хотел. Знал, с кем дело имею. Палий – это еще тот подарочек. Да вот не рассчитал: Астахов ваш больно прытким оказался. Не ожидал, что он по столам шарить мастер. Теперь – провис… – Сочувствую. Но решить эту проблему с вашими хозяевами вам придется самому. Потому что если они сунутся в арбитраж с банкротством, я разложу все эти встречные векселя перед прокурором. И, как вы полагаете, что он подумает, посмотрев направо, а потом налево?
– Так вы ж ему подскажете, что надо думать?
– Именно. Знаю, в разговоре этом приятного для вас мало будет. Но это условия, на которых я в свою очередь закрою глаза на ваши финансовые художества. Так как?
– Да и хрен с ним, – пьяненький Петраков вновь хохотнул. – Поговорю с Палием. Мне теперь все едино.
– Что ж, Александр Борисович, – Забелин поднялся. – Жаль, что встретиться довелось в такой вот ситуации. Но в чем соглашусь, – морального права упрекать вас у меня и впрямь нет. Совет хотите? Вы бы из «Балчуга» деньги свои перевели. А то как бы они вам в отместку…
– Да это ладушки. Кое-что припас в кубышке. Да и много ли нам с Танечкой-то надо? Ей на лекарства да мне на бутылочку. Дело наше теперь пенсионное. А Вы, гляжу, уж и расчувствовались. Правильно вас тогда, в девяносто первом, завлабом не сделали. Не готовы были. Да и теперь глядите, не сгореть бы. Э, не надо бы говорить. Да больно коньяк хорош. Повиниться хочу.
– Повинились уже. Я же обещал прикрыть.
– Я и говорю, не по должности добренький. Помните, может, из института вас турнули?
– Ну?
– Так это я вас тогда сработал. Когда новое партбюро выбирали. И вы тогда едко так против Шишаева выступили.
– Действительно – выступал, – недоуменно припомнил Забелин. – Да какой из него парторг был бы? Он бы и на партбюро либретто свои писал.
– Так-то так. Только Мельгунов как раз его и проталкивал. Потому что зашатался Юрий Игнатьевич в тот момент, и нужна ему была в институте спина.
– Я в эти игрища посвящен не был. Не тот уровень.
– Опять правда. А того не знаете, что Юрий Игнатьевич меня перед собранием как раз и попросил с доверенными людишками переговорить, подсказать, за кого голосовать. А вы мало что не поддержали, так еще цицеронством своим чуть и вовсе планы его не порушили. Ну а я уж, извините великодушно, подал это соответственно… Потому что завлабом стать хотел. И рисковать шансом не мог. Я ведь так и рассчитал тогда: не станет Мельгунов, с его амбициями, объясняться. Вычеркнет вас, по своему обыкновению, и разотрет. Да и вы с тем еще петушиным гонорком были… Вот и выходит, что хоть вы все там из себя таланты, а развести вас умному человеку – делать нечего.
– Колоритная вы, оказывается, фигура, Александр Борисович.
– А вы думали? Я к чему это? К тому, что насквозь вас со всеми вашими подходцами читаю. Только беда моя, а ваша удача, что во всей этой сваре у меня один интерес был – Наташенька. И если б не она, во бы вам чего выгорело! Так что за нее, если обидите, вам взыщется. Вот теперь и посошок можно.
Он поднялся, посмотрел насмешливо на обескураженного Забелина:
– Ничего, оправитесь. Жизнь – она такая. Вчера при персональной машине, а сегодня, глядь, и мусор по утрам в тянучках выносить.
Энергично вскинув сжатый кулачок, бывший финансовый директор НИИ «Информтехнология» Александр Борисович Петраков пьяненькой походкой удалился.
Президент банка «Балчуг» Палий, стоя боком перед зеркалом, с удовлетворением разглядывал благородные седовласые виски. Затем, надеясь на чудо, быстро развернулся лицом. Но – увы! Залысина на лбу не исчезла. Наоборот, продолжала увеличиваться, и скрыть ее становилось все труднее. Удовлетворение сменилось разочарованием. «Скоро тебя будут звать не седовласый лис, а облысевшая лиса», – предсказал он самому себе, возвращаясь в кресло, которое покинул, чтоб немного успокоиться. Так кричать, как он только что на Петракова, не доводилось давненько. Даже не думал, что способен до такой степени потерять контроль над собой.
Палий чуть покашлял, пробуя, не сорвал ли голос. Как будто не сорвал. Во всяком случае объясниться по телефону в состоянии.
С тоской, предугадывая предстоящее унижение, он вытянул из ящика телефонный справочник президентской администрации, безошибочно открыл нужную страницу, не столько для того, чтоб найти номер, – хранил его в памяти давно и крепко, – сколько, чтобы оттянуть время. Еще раз продумал аргументы и неохотно принялся давить на кнопки.
– Приветствую тебя, дружище, – с поддельной бодростью пробасил он. Похоже, собеседник уловил фальшь, поскольку на том конце установилось выжидательное молчание. – Есть новости: одна плохая, другая очень плохая. Трубка по-прежнему молчала.
– Тогда начну с плохой. Если помнишь, я по твоей отмашке нацелился на поглощение «Техинформа». Собственно, стояли на выигрыш: взяли, считай, девять процентов, заявились на аукцион. Счастье было так близко, так возможно. – И что? Не юмори, мне через полчаса к Самому с докладом.
– Нет у нас больше девяти процентов. Так получилось, что человечек, на которого я поставил, оказался с гнильцой. Если без деталей, акции перехватили.