– А я взаимообразно – всё, что пожелаете, – приободрился Забелин.
– Зачем так много? Достаточно обеда в ресторане.
В «Грин хаус» Забелин приехал первым. И, не желая терять времени, сам сделал заказ. Причем, увидев в меню жареного карпа, припомнил свой конфуз на Кипре и злорадно заказал его для Холиной.
Когда Ирина Холина появилась в ресторане, общий гул смолк. Темно-синий брючный костюм с выглядывающим блузоном, белые босоножки на высокой шпильке, дополняемые белой же сумочкой, как догадался Забелин, – всё от очередного модного кутюрье, привлекли к ней всеобщее внимание. Украшений на сей раз на ней не было вовсе. Она была совершенно не такой, как в аэропорту, даже, кажется, в другом парике. Но – вновь победительно-женственная.
– Нет слов, – Забелин склонился над ручкой, отодвинул стул. Он силился быть беззаботно-галантным. Но сам ощущал, что беззаботность выглядит вымученной.
Ирина с царственным спокойствием позволяла ему за собой ухаживать, легко, необидно пикировалась. И – исподволь наблюдала за его поспешными словами, ставшими вдруг суетливыми жестами. Это был не тот мужчина, который заинтересовал ее в Шереметьево. Совсем не тот. Она пыталась ухватить эту перемену, но пока не могла.
Принесли дымящееся второе.
– Боялся, что кухня затянет заказ. Поэтому решился сделать выбор за вас, – повинился Забелин.
– И прекрасно. Я как раз на диете, – Ирина с аппетитом обнюхала карпа, которого, по правде сказать, терпеть не могла. – Уж не обессудьте, хочу есть.
Забелин склонился над корейкой. Время от времени он подливал вино, пытался острить, вести непринужденный разговор. Но – ничего не выходило. В голове было единственное, – принесла ли она нужную информацию. И уже с трудом удерживал себя от прямого, бестактного за едой вопроса.
Наконец, не в силах сдерживаться, он отложил приборы, решительно поднял на нее глаза и – расхохотался. Впервые за время их встречи – совершенно искренне.
На блюде перед Ириной Холиной лежал ровнехонький, идеальный рыбий остов. Будто из палеонтологического музея: косточка к косточке, без малейших признаков мяса.
– Что это вы? – подозрительно поинтересовалась Ирина: на секунду она вдруг увидела его прежним.
– Это называется, – почувствуйте разницу, – непонятно объяснился Забелин. Он перевел дыхание. – Ирочка…
– Узнала, узнала. В последние дни Белковского несколько раз видели в компании некоего Лэни Кауфмана. Американец. Известен в финансовых кругах как игрок на фондовом рынке. Говорят, пережил несколько серьезных неудач. В Москву приехал неделю назад. Возможно, хочет попробовать сыграть здесь. Во всяком случае такой маржи, как у нас, в Штатах не видывали. Как раз очень подходит под заказчика.
Забелин едва удержался, чтоб не вскочить.
– Что? И кофе не попьем? – усмехнулась Ирина. – Во всяком случае интервью мне сегодня точно не светит. – Ирочка! Я ваш должник на веки вечные. И, как только чуть освобожусь, сам, куда только скажете. И о чем угодно. – Чего там? Всё понимаю. Бегите.
Ирина наконец определила, в чем изменился Забелин. Пропало теплое лукавство в глазах. От него больше не исходил волнующий, так много обещавший мужской интерес, – как женщина, она перестала для него существовать.
И, зная этот тип мужчин, безошибочно угадала, что за это время в его жизни появилась другая.
Увы! Намечавшийся роман, на который она возлагала надежды, не состоялся. Господи! Да что же в ней за ущербность такая, что самые стоящие мужики прокатывают мимо!
Боясь быть застигнутой на этой мысли, она быстренько восстановила на лице снисходительно-ироничную улыбку, – никто, кроме брата, не должен догадываться, что светская львица неприступная насмешница Ирина Холина – по жизни жуткая депрессантка.Прямо из автомашины Забелин назначил совещание. Так что в кабинете его поджидала троица: Подлесный, Дерясин и Клыня. Последние двое были явно не в себе.
– Скорбим? – оценил их вид Забелин и вдруг отметил, что и Клыню, и Дерясина, и его самого преследуют в последнее время неудачи в любви. Наблюдение оказалось неожиданным. Может, и впрямь права Юля, и всем, кто причастен к истории со скупкой института, воздается.
Даже хмыкнул озадаченно.
– Скорбь пока отменяется, – объявил он. – Покойница, как выяснилось, еще жива. Только что узнал имя предполагаемого заказчика. Он мне позарез нужен. И – желательно, как говорится, вчера. Так что, Вячеслав Иванович, прошу включиться незамедлительно. Записывайте: Лэни Кауфман…
– Это как это? – перебил Дерясин. Он поднялся с совершенно ошарашенным видом.
– Знакомый, что ли? – подковырнул Подлесный.
– Да, – без интонации ответил Андрей. – Как раз вчера в ресторане с ним познакомился.
– Шутишь? – неуверенно предположил Клыня.
– Если бы. Он не один был, – Андрей посмотрел на Забелина и, догадываясь, что произойдет за этим, сочувственно закончил. – Он вместе с Флоровским был.
Изумленные Клыня и Подлесный также перевели глаза на Забелина: Клыня – испуганно, у Подлесного огорчение перемешалось с плохо скрываемым торжеством: он предупреждал.
Забелина и впрямь оглушило. Он поднялся нетвердо. Рукой успокоил повскакавших Дерясина и Подлесного. Отошел к окну, и уперся лбом в стекло. Сколько ж можно ошибаться в людях? Сначала Жукович, теперь и того хлеще. Сейчас, когда он непредвзято прокручивал события с момента приезда Флоровского, вспоминал поступки и высказывания самого Максима, подозрения Подлесного подтверждались с такой несомненностью, что оставалось дивиться единственному – собственной слепоте.
Позади стояла абсолютная тишина, – ему давали время придти в себя.
– Андрей, – не оборачиваясь, попросил Забелин. – Пригласи срочно Флоровского. Под каким-нибудь предлогом.Максим появился через час.
– Ребят, ну, у вас полное бардельеро. Не говорю уж на шлагбауме. Но даже на входе охраны нет. Приходи, кто хошь, и – бери тепленькими.
Он, наконец, заметил, что лица Подлесного, Дерясина и Клыни имеют одинаковое, неприязненно – осуждающее выражение.
– По какому случаю прокурорский вид?
Поскольку ответа не получил, он, нахмурившись, повернулся к Забелину. Тот озабоченно рыскал в ящике собственного стола.
– А если без пантомимы? – разозлился Флоровский.
– Да, без пантомимы лучше, – согласился, разогнувшись, Забелин. – Максим, тебе такой Лэни Кауфман знаком?
– Конечно, – Максим скосился на Дерясина. – Только вчера водку пьянствовали. И – что отсюда следует? Ночью введён сухой закон?
– Тогда, может, соизволишь объясниться, откуда Лэни Кауфман узнал про существование «Техинформа», и почему, как нам стало известно, он собирается проплатить Белковскому за аукционные акции?
От победительного вида Максима не осталось и следа. Он смешался. Затем побелел. Губы поджались в тонюсенькую полосочку.
Глубокое разочарование охватило Забелина. До этого на что-то надеялся. Он кивнул Подлесному, предлагая продолжить.
– Кроме того, – Подлесный поднялся и, как бы прогуливаясь, пошел к двери, незаметно отсекая Флоровского от выхода, – нам стало известно, что на Западе в результате неудачной махинации вы, господин Флоровский, кинули собственного партнера. Так вот, не господин ли это Кауфман, и не собрались ли вы таким образом с ним рассчитаться? А заодно и самому заработать? А? Что скажете?
– Скажу: пшел вон, быдло, – Максим слегка оправился.
Подлесный удовлетворенно кивнул, будто услышал нечто приятное.
– Вы же не будете отрицать, – продолжил он, – что в Россию вернулись по существу нищим?
– Ну, почему же? – правая щека Максима скривилась в злой усмешке. – У меня на карте аж цельных двенадцать тысяч долларов осталось.
Шагнул к Забелину и отдельно для него закончил:
– Как раз разок в казино рискнуть.
С гаденькой улыбочкой он обогнул стол. Подлесный упругим шагом ступал следом. Дерясин и даже Клыня также вскочили, готовые броситься на подмогу. Но все остановились, повинуясь жесту Забелина.
– А ну-ка, освободи место, скотина, – потребовал Флоровский.
Грубо оттолкнув Забелина, он уселся в вице-президентское кресло, поерзал. Потянул к себе телефон.
Отрывистыми, злыми движениями пальцев поколотил по кнопкам. В ожидании ответа абонента зажмурился с непонятным, пугающим блаженством. Схватил трубку.
– Лэни? Как тебе после вчерашнего?… Сейчас тебе совсем хорошо станет, – замогильно-сладким голосом пообещал он. – Стало быть, приехал поклониться могилам? Сие похвально и для меня умилительно. Ты-то знаешь мою коровью сентиментальность. Я, конечно, старое трепло. Но почему ты решил, что можешь между делом за моей спиной мой родной институт прихватизировать… Цыц, когда Максим Флоровский говорит! – рыкнул вдруг он и тут же перешел на пенящийся злобой шепот. – То, что я из-за тебя последние триста тысяч бакеров на раз потерял, я смолчал. И даже согласился подождать. Потому что – дружбан. Даже когда узнал, что ты после моего отъезда на меня же стрелку перевел, – стерпел… Цыц у меня! Потому как Максим щедр душой. Но Максим не глуп. Он есмь осторожен. А потому тугаментики сохранил. Ты ведь тогда не одного меня подставил. Ты известных людишек подставил. А теперь, болезный мой, как ты думаешь, что будет с твоей поганой репутацией, которой ты так кичишься, когда я положу перед этими немалыми людишками эти тугаментики? Каково срастется, а? Гибрид фикуса с кактусом произрастет.
В трубке началось бурление. Вид Максима был жуток: вздувшиеся вены на висках пульсировали качающими насосами, щека подергивалась. Левой рукой он выхватил из канцелярского набора «паркер» и кромсал его меж пальцев, кажется, вовсе не замечая.
– То есть таким путем со мной рассчитаться хотел. Так это ты еще и благодетель мой на веки вечные, – смачно восхитился услышанному Максим и вновь перешел на свистящий шепот. – Ах ты, щедрая душа! Умаслил старика Флоровского. А теперь послушай очень внимательно. Потому что буду говорить нежно, но убедительно. Если через пол… не! Через пятнадцать минут ты не перезвонишь мне на мобилу и не сообщишь, что Белковскому в деньгах отказал начисто и навсегда… То, что тебя со всех рынков выкинут, – это без вопросов. Я тебя больше порадую. Я тебе самолично оторву яйца. И сделаю это особым способом. Буду тянуть по одному и – давить. Тянуть и давить. Потому как я есмь тайный сладострастник. Понял ли ты меня, о, Лэни?… Пятнадцать минут.