Он швырнул трубку на рычаг:
– Паскуда!
– Макс! – Забелин сжал ему плечо.
– И ты паскуда, – Максим сбросил руку.
– Максим Юрьевич, это я виноват! – Подлесный в непритворном волнении хлопнул себя по бедрам. – Казните – не обижусь. Но всё сходилось.
– Может, чайку? Кофейку? – заискивающе предложил Клыня.
– И – потанцевать, – усмехнулся Максим. – Пшли вон со своими утешениями.
Оглядел, прищурившись, смущенных людей, сияющего Забелина:
– Полно вам, мужики. Ни в чем вы предо мной не виноваты. И впрямь едва не вляпался. Распушил язык свой поганый. Всё хочется крутым выглядеть. Вот и … Ведь еще день-другой и – до конца дней не отмазался бы. Кто б поверил, что не специально сдал.
Он мотнул головой, отгоняя наваждение. Выдернул заверещавший мобильный телефон, послушал:
– Вот за что тебя люблю я.
Захлопнул крышку. Поднялся.
– Ладно. Поехал в институт. А то там Астахов с Наталкой без меня зарываются. Всем чао-какао.
В двери задержался:
– Да, чуток не забыл. Считайте, бобик сдох. У господина Белковского перерезана пуповина, – денег не будет. Так что завтра-послезавтра приползет на карачках.Но Белковский вопреки ожиданиям не приполз. Он продолжал «держать позицию».
Каждое утро отныне начиналось одинаково. Забелин первым делом заходил в комнатку, занимаемую Клыней, и задавал один и тот же сакраментальный вопрос: «Проплатили?» После изгнания Жуковича Клыня поддерживал сношения с устроителями аукциона. И всякий раз при виде руководителя Клыня лишь судорожно мотал головой. Вообще вся эта история чрезвычайно повлияла на молодого парня: и раньше неговорливый, теперь он и вовсе замкнулся, переживая происшедшее. Даже в приемной не появлялся.
Зато Яна в последние недели сделалась просто монументальной. Если прежде она одолевала Забелина настойчивой опекой, затем изо всех сил демонстрировала свое безразличие, то теперь за нейтральной аккуратностью едва скрывала злорадную неприязнь – о бегстве Юли Лагацкой знали все. Не знали только, где она. Не узнал этого, увы, и Подлесный. На безмолвный ежедневный вопрос Забелина он лишь сконфуженно разводил руками. «Все прошерстили. Всех знакомых, начиная со школы и института, вычислили. Мужа бывшего на рога поставили.(хмыкнул от невольно получившейся двусмысленности). Как в воду. Вот ведь конспиратор девка», – с оттенком восхищения констатировал он. Но от сомнительных его комплиментов легче не становилось.
Прошли первые дни, но боль не утихала. Напротив, она разрослась. Ему не хватало Юли как астматику воздуха. С ней в последнее время было тягостно. Без нее стало тоскливо. Возвращаясь домой, он слонялся по пустой квартире и не мог ни на чем сосредоточиться. Любая случайно обнаруженная забытая Юлей вещица ввергала его в уныние. А потому старался приходить ночевать как можно позже, привычно пытаясь забыться в работе. Но и здесь в эти дни главное было ждать.
Вот и в это утро, спустя неделю после аукциона, акции все еще не были проплачены. Впрочем, и успокаиваться не приходилось – возобновить переговоры «ФДН» не пытались и, более того, по информации Подлесного, продолжали активный поиск средств для проплаты. Хотя покупка эта для Белковского с каждым днем делалась все менее рентабельной – команда Флоровского развернула ударническую скупку акций у сотрудников. Но даже этот приятный факт грозил обернуться крупными финансовыми потерями. Дело в том, что с учетом переоформленных раньше девяти процентов в их распоряжении находилось уже свыше сорока. Если «ФДН» все-таки отступится, то с учетом сорока процентов, которые перейдут к «Лэнду» как к новому победителю аукциона, уже был перебор – восемьдесят против необходимых для абсолютного контроля семидесяти пяти процентов. Но если «ФДН» удастся все-таки найти средства и выкупить эти злосчастные аукционные сорок процентов, тогда, чтобы иметь хотя бы пятьдесят один процент, то есть простое большинство, необходимо было докупать еще аж целых одиннадцать. Причем завершить скупку следовало срочно – и так уж многие, прознав о неожиданной конкуренции, начали отказываться продавать акции по прежней, еще вчера казавшейся им невиданной цене. В этой ситуации Забелин дал команду скупку не приостанавливать. Сам он в институте, само собой, не появлялся, а всю работу после исчезновения Юли вели Астахов и Власова, само собой под неуемным контролем вездесущего Макса. Он даже оборудовал ночлег в кабинете. Судя по всему, вместе с Натальей.
С Забелиным, сделавшимся нелюдимым, они общались по телефону. Правда, Макс с Натальей то и дело порывались навестить его или куда-нибудь выдернуть, но попытки эти он под разными предлогами пресекал. Но сегодня Алексей получил от Натальи приглашение, от которого нельзя было отказаться, – на ее день рождения. Причем приглашение оказалось нетривиальным – на концерт. И больше того, на концерт Большого симфонического оркестра! В классической музыке Забелин разбирался немногим лучше, чем в иконописи. Единственное преимущество его как меломана состояло в знании самого начала Первого концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского, под который они студентами несколько лет чокались, встречая Новый год. Впрочем, в таком приглашении Забелину виделось преимущество: лучше три часа заунывной музыки в полной темноте, чем три часа пустой говорильни среди множества мелькающих лиц. Люди в последнее время его раздражали. Стремительные перемены происходили и в банке. В отсутствие отходившего в реанимации после пересадки почки Второва Покровский, не теряя времени, заложил крутой галс – подписал приказ о создании финансового блока. Наряду с бухгалтерией туда вошли новые подразделения с мудреными названиями типа «Управление формирования учетной политики банка», «Управление планирования и оптимизации структуры баланса», «Группа координационных работ подпроекта финансового контроллинга». Когда главный бухгалтер Файзулина заподозрила, что нормальный человек попросту в этих названиях потеряется, Покровский, стараясь быть терпеливым, разъяснил, что время допотопных методов прошло. Следует активнее интегрироваться в международный финансовый рынок. После этого неинтегрированная в мировую экономику Файзулина в духе прежних, допотопных традиций попросту перестала с ним разговаривать, и в последние дни общались и.о. президента с главным бухгалтером исключительно через секретарей. За всем этим быстро проглянула главная, кадровая логика: рассаживая на новые подразделения своих людей, Покровский потихоньку охватывал мятежного главбуха удушающим кольцом. Не дожидаясь асфикции, Файзулина подала заявление об уходе.
Следовало, справедливости ради, отдать должное энергии Покровского. С его утверждением в должности резко активизировались переговоры об инвестиционных кредитах с западными компаниями, прежде всего с BNP и Дойчебанком, началась подготовка к новой эмиссии для реализации акций в Америке. Диковинное словечко «американские депозитарные расписки» становилось обиходным. Правда, Керзон на все замечания о том, что банк при Покровском готовится рвануться вперед, отвечал коротко: «Ну да. Как корабль, на котором придурок-капитан перед бурей выставляет все паруса». Впрочем, Керзон и при Папе был неизменным скептиком. К тому же следовало сделать скидку на уязвленное самолюбие проигравшего фаворита. Сам Забелин, не желая быть втянутым в закулисную свару, в банке бывал чрезвычайно редко, решая текущие вопросы в основном через Дерясина. В половине второго в кабинет Забелина ворвался взволнованный Андрей.
– Нам перекрыли кредитование, – с порога огорошил он.
– Остынь. Кто?
– Только что на кредитном комитете мне отказали в выдаче очередного миллионного транша. Баландин потребовал отчитаться за предыдущие расходы.
– Отчитаться? Но с чего бы у него неясности?
– Не ко мне вопрос, Алексей Павлович. Вы, говорит, аукцион проиграли. Стало быть, цели – семидесяти пяти процентов уже не достигнете. Нечего больше деньги транжирить. У нас, мол, ресурсы ограничены. Да чего там ограничены?! Вы гляньте только, кому дают. Вот – у секретаря выклянчил. Он бросил через стол ксерокопию протокола закончившегося заседания кредитного комитета.
– Сноровисто. Ты чего это, будто не в себе? – Забелин пробежал глазами по списку. Не веря глазам, прервался. Даже посмотрел вопрошающе на Дерясина, который подтверждающе закивал: «Он самый, не сомневайтесь. Нам, стало быть, отказывают, а другой рукой противников наших подкрепляют. И цифра тютелька в тютельку».
Забелин еще раз вчитался. Ошибки не было – «Кредитовать ЗАО „ФДН консалтинг групп“ в размере 6 миллионов 500 тысяч рублей – под пополнение оборотных средств».
– Стало быть, акции оборонного института – это теперь оборотные средства. А пятьсот для кого?
Дерясин понимающе усмехнулся. Забелин схватился за телефон.
– Послушай, Чугунов, – без предисловия, в манере самого руководителя аппарата, произнес он. – Ты знаешь, что нам отказали в кредитовании на скупку акций?
– Да, но ничего не могу сделать. Все решения Баландин согласует с Покровским, а тот поставлен Папой, – сомнения рокового дня миновали, и во вновь утвердившемся мире с ясными ориентирами Чугунов сделался прежним.
– Но речь идет как раз о приоритетном проекте, который Второв лично инициировал. Что ты отмалчиваешься?
– Папе доложили о результатах аукциона, – неохотно признался Чугунов.
– А ему доложили, что аукцион – это еще не конец света? Что задача наша объемней – взять институт под контроль. Что он сказал?
– Повторить дословно?
– Не стоит. – Забелин бросил трубку и поднял вновь. – Какой у Баландина? Не помнишь?
– Так бесполезняк. Нет его. С Яной нашей укатил. – Ч-чего? – не понял Забелин.
– Что? Впрямь ничего не знаете? Ну, вы чисто голубь, – поразился Дерясин. – Про то, что она вам на хвост сесть пыталась, это не тайна. Потом увидела, что у вас не забалуешь. Вот и… А тут как раз Баландин на нее глаз положил.
– А ей-то он зачем? Лет тридцать меж ними?
– Да дура же она, Алексей Палыч. – Для Дерясина это была аксиома, доказательств, как известно, не требующая. – Ей всегда хотелось много и сразу. Он, видно, наобещал с три короба. Теперь ходит треплет по банку, что вот-вот машину себе купит. Тоже хрустальная мечта у человека. Чтобы вынь да положь – машина, квартира, счет в банке. Одно слово – пустота!