В предбаннике они наткнулись на Керзона. – Всё знаю, – опередил он встрепенувшегося Забелина. – Но не союзник я тебе, Палыч. В этом я с Второвым един – банк спасать надо. И тут все средства, как понимаешь, на амбразуру бросаются. А если не понимаешь… – Он многозначительно помолчал. – А металлургия, авиация, кондитерка, наконец? Ведь какими трудами сколачивали. И на торги. Всё придется на торги, – горько произнес он. Именно Керзон много лет пробивал и лелеял то, что теперь было гордостью банка, – могучий кондитерский холдинг. И завтра начинались первые переговоры о его продаже.
– Вот ведь как обернулось, – не прощаясь, Керзон вошел во второвский кабинет. Как в добрые старые времена, без доклада.
Выйдя из банка, Забелин и Флоровский увидели двух гогочущих, раскрасневшихся, неестественно оживленных мужчин, в которых Забелин узнал Игоря Кичуя и Женю Снежко. За эти месяцы Женя освоился среди высшего менеджмента новой волны, обрел доверие Второва и недавно, по рекомендации Баландина, был назначен на должность вице-президента.
При виде Забелина Кичуй сконфузился и, быстренько кивнув, юркнул в дверь. Снежко же, хоть и смущенный, широко развел руки.
– Держу пари. Сейчас скажет: «Твою мать! Кого я вижу?» – быстренько «забил» Максим.
– Алексей Павлович! Дорогой! Вот не чаял. Последний, самый ходовой в банке анекдот слышали? Разговаривают голова и жопа. Голова спрашивает: «Ну почему такая несправедливость? За мной ухаживают, моют. Я все время на чистых подушках, в холе – и, несмотря на это, вся в морщинах, облезлая. А ты на чем только не елозишь – и все такая же гладкая да белая». – «А ты делай, как я – сри на все»! Каков черный юмор? – Не дожидаясь реакции собеседника, Снежко радостно захохотал.
– Похоже, на злобу дня? Бойко рассказываешь. Видно, что от души, – Забелин, не церемонясь, отодвинул с дороги бывшего подчиненного – раньше пьянок среди рабочего дня в банке не наблюдалось.
Выйдя из здания, он оглянулся: – Недолго музыка играла…
– М-да, подставили дружки твои. Это называется: спасибо, аист, спасибо, птица, – Максим склонился в шутовском поклоне и на всю улицу проголосил. – Так и должно было случи-иться!? Хихикнул: – А Мельгунова кондрашка хватит.
– Пошли-ка, Макс, подлечимся в Грин Хаусе, пока нас самих кондратий не хватил, – предложил Забелин, – стоять под закрепленным на стене гордым банковским символом было невыносимо.Глава 11 Академики
– Юрий Игнатьевич, извините, но там… – по тому, что пожилая секретарша, выучка которой была отполирована десятилетиями, ворвалась без стука в кабинет, стало понятно, что произошло нечто чрезвычайное.
– Что у вас еще, Аглая Витальевна? – нарочито сухо поторопил Мельгунов. – Вы уж половину воздуха в этом помещении в себя заглотили.
– Сюда сейчас… Там, в лифте, Онлиевский. С охраны позвонили. Ну, тот самый!
– Вот как? И кто ж его пропустил?
– Говорят, сами это… пропустились.
В приемной хлопнула дверь, обозначились нарастающие голоса, и вслед за тем в раскрытую дверь вошел человек, в котором трудно было не признать примелькавшегося на телеэкранах олигарха.
– К сожалению, без звонка. Но проезжал мимо. Не мог не засвидетельствовать. Да и присмотреться, не откладывая, знаете, интересно… Вы свободны, – не прерывая дыхания, Онлиевский кивнул застывшей секретарше.
– Юрий Игнатьевич? – оправившаяся от оторопи Аглая демонстративно повернулась к вошедшему спиной. Лишь дождавшись подтверждающего кивка директора, неспешно двинулась из кабинета, заставив Онлиевского посторониться. Дверь закрылась.
– Хорошо выдрессирована. Одобряю. Вы позволите?.. Чего-то замотался, ноги не держат. – Онлиевский уселся в кресле. Присмотрелся к застывшему возле стола человеку. – Да, я не представился.
– Считайте, отрекомендовались. Чему обязан?
– Очень хотел познакомиться. Да вы без церемоний, дорогой академик. Присаживайтесь.
– Спасибо, постою. – Мельгунов плотнее оперся костяшками пальцев о стол. Лицо его приобрело фирменное каменно-неприязненное выражение. – Боюсь показаться невежливым.
– Ну, как угодно. – Онлиевский неохотно выбрался из кресла, подошел к противоположной стороне стола. – Можем и с политесом. Вообще-то как проще хотел – ввел в обычай по возможности все новые поглощения сам осматривать. Да и познакомиться с такой масштабной фигурой – это, знаете, даже лестно. Опять же договориться об условиях дружбы нашей тоже лучше сразу. Чтобы, знаете, без недоразумений. Я надеюсь, десяток процентов вам достаточно будет? Пару из них распределите среди своей ученой камарильи.
Он присмотрелся к хозяину, который под маской холодности тщетно пытался спрятать нарастающее непонимание.
– Вообще-то предлагаю больше из уважения к вашему имени. Но в конце концов, и у вас есть право на торг. Сколько тогда, по-вашему, вы стоите? Ну, дорогой академик, не смущайтесь, я понимаю, вы человек от науки, но это рынок. Давайте сделаем ставки и побежали вместе. Мы ведь теперь обречены быть вместе.
– Вы, собственно, почему хамите в чужом доме? – прошелестело навстречу.
– Я хамлю?! – искренне изумился Онлиевский.
– Поимейте в виду, я вам не «дорогой», к тому же стар с вами наперегонки бегать. Я руководитель этого института, куда вы ворвались. И впредь, если вам заблагорассудится делать какие-то предложения о покупке, – я так понял, вы с этим здесь, – извольте вести себя менее бесцеремонно. Хотя вынужден вас избавить от лишних хлопот – институт не продается. И за сим, как говорится, честь имею.
Теперь настал черед поразиться Онлиевскому.
– Не понял. Почему это я должен еще раз покупать то, что уже купил? Ну, Юрий Иванович…
– Игнатьевич. А впрочем…
– Виноват. Я понимаю, что мой визит несколько ошеломителен. Вы, наверное, ориентировались на Второва. Но поверьте, я не меньше его умею отблагодарить своих людей. Так стоит ли терять время, когда все так чудно срослось и осталось обсудить только… технологию. Какую сумму вы позаимствовали на скупку акций?
– Это, простите, наше внутреннее дело.
– Да нет, теперь вы меня простите, – с видом человека, которому надоело попусту терять время, перебил Онлиевский. – Потому что это сугубо НАШЕ дело. Мое и немножко ваше. Я так понял, что Второв до настоящего времени не известил вас, что принадлежавший «Возрождению» контрольный пакет института сегодня переоформляется на мою структуру. Тогда, боюсь, я слегка опередил события.
– Вы чрезвычайно опередили события, – отчеканил Мельгунов, вместе с тем начиная подозревать, что за путаными словами нежданного визитера скрывается непонятный смысл. – Для начала – акции института покупались на деньги, к «Возрождению» отношения не имеющие. Так что, боюсь, у вас скверные информаторы.
– Это проблемно, академик. Не станет же в самом деле Второв продавать мне то, чем не владеет.
– Повторяю, ни «Возрождение», ни кто другой из вашей братии к институту не будет допущен на пушечный, как говорят, выстрел.
– Трудный вы, оказывается, человек, Юрий Иванович. Знаете, пожалуй, я вам десяти процентов не дам. До такой степени не владеть обстановкой. Честь имею, – передразнил он Мельгунова.
– Надеюсь как раз, что ни вас, ни ваших людей я не буду иметь чести…
– Да полно, в самом деле, кочевряжиться-то, – оборвал рассерженный Онлиевский. – Вижу, что люди вашего склада по-хорошему не понимают. Нравится вам это или нет, но честь такую вам стерпеть придется. Потому что институтец ваш – отныне мой. Так-то, дорогой!
– Ступайте-ка вон! – гневно потребовал Мельгунов. – Не знаю, что вы там задумали, но имейте в виду, жульничества ваши здесь не пройдут. Мельгунова весь мир знает. И если что – общественность подниму.
– Вот это называется напугать ежа. Да что общественность, Юрий Иванович! Окститесь – кому сейчас до чего дело есть? – снисходительно осадил разволновавшегося старика Онлиевский. – Ладно, не переживайте так. Дадим вам что-нибудь. И лабораторию какую-нибудь оставим. Паяйте себе… Ну, прощайте. – Он удивленно мотнул головой. – А вот кого я, похоже, точно недооценил, так это Забелина, – как разыграл партию мужик. Вот кто подлинно академик! – И Онлиевский вышел, за ним хлопнула дверь приемной.
«Забелин?!» – Лицо Мельгунова покрылось потом, вытянутые в струнку губы задрожали. Весь предыдущий, казавшийся нелепицей разговор разом выстроился в логическую цепочку.
Он нажал на кнопку, ищущим движением нащупал и придвинул под себя кресло.
– Слушаю, Юрий Игнатьевич, – вбежавшая секретарша в тревоге всматривалась в директора института: за последний год дважды приходилось вызывать неотложку.
– Где?! Флоровский где?
– Максим Юрьевич, он с утра куда-то… Может, Власова знает, она в приемной… Юрий Игнатьевич, вам плохо.
– Власову сюда.
Наталья, перепуганная, как и все, неожиданным визитом, через открытую дверь прислушивалась к голосам в кабинете. Вбежала тотчас. Вбежала и обмерла.
– Флоровский – что, в «Возрождение» уехал?
– Юрий Игнатьевич!
– Он, спрашиваю, к Забелину поехал?!
– Да, но… Это не то, что вы думаете.
– Стало быть, вот оно что. Ступайте вон. Хочу побыть один.
– Юрий Игнатьевич, мы как раз собирались объясниться, – вскинулась было Наталья, но потерянно замолчала: сквозь растопыренные пальцы за ней наблюдали страдающие, все понявшие глаза.
Подвальчик был заполнен чуть на треть – после кризиса контингент схлынул.
– Алексей Павлович! – подбежала с неловкой улыбкой метрдотель. – Не ждали.
– Вижу! – кивнул Забелин – «персональная» его кабинка была занята, и на стене выделялось свежее пятно от сорванной таблички. Осторожный Суходел дистанциировался от вероятного банкрота.
– Это – ремонт намечаем, – неловко нашлась метрдотель. – Сейчас по соседству накроем.
– Да мы как-нибудь бочком у стоечки, – гордо отказался Максим. – Реактивные вы наши.
– По двести коньяку напузырь живенько, – обратился он к бармену… Ну, чин-чин? За несбывшиеся надежды.