Он с удовольствием увидел, как лицо Подлесного, обычно бесстрастное, приняло обалделое выражение.
– А теперь запоминай внимательно. Потому что всё, что сейчас скажу, – это не деза. На самом деле по документам все решения о продаже института могу принимать только я один. Флоровский в этом деле пешка. Понятно?
– Куда уж понятней. Решили стрелку на себя перевести. А себя что, в бессмертных числите? Ведь под прямую наводку встаете?
– А ты на что? Урегулируй.
– Шутим. Счет-то на миллионы долларов. Если только – Курдыгов? Он ведь вам вроде обязан. А Онлиевский как раз вокруг чеченской трубы крутится.
– Вот и действуй. В конце концов, это твоя зона ответственности. А выйдет, не выйдет… Институт этот Онлиевский не получит.
В интонации, во всей фигуре его проявилось такое безразличие, что Подлесный решился.
– Алексей Павлович! Алексей! Верь! Всё перерыли. Всех невропатологов и психиатров под ружье поставил. Знакомых по списку всякую неделю перетряхиваем. Во всех райотделах милиции установки лежат. Я уж грешным делом морги на предмет неопознанных трупов шерстить начал. Да и скажу – привыкай к худшему. Раз до сих пор не сыскалась – нет ее в этом миру. Зуб за два! Год-два, – всплывет где-нибудь «подснежником».
Он прервался, ошалело глядя на исказившееся лицо руководителя.
– В миру! – бешено повторил Забелин. – Ах я, затупина! Именно что в миру! – Подскочив, он поцеловал Подлесного и, оттолкнув, побежал из кабинета.
– Может, с тобой?! – понимая, что Забелин нежданно взял след, Подлесный побежал следом.
– Делай что сказал! – донеслось снизу.
У Забелина даже не хватило терпения припарковаться. Просто бросил машину, перегородив ею и без того узкую проезжую часть, и побежал в церковь.
– Где староста? – насмерть перепугал он старушку, торгующую свечами в церковной лавке. И вслед за тем увидел ее, указывающую на фрески, рядом с бородатым парнем – очевидно, приглашенным реставратором.
– Алексей Павлович! – Татьяна Анатольевна Решечкина благостно протянула навстречу руки.
– Где?! Помните, вот здесь? – прерывающимся голосом, напоминающе тыча пальцем в сторону чудотворной иконы, бормотал Забелин. – Богомолка!
– Ах та девочка! Да, как же! Нашла успокоение в Боге. Вот ведь как…
– Где?! – совершенно перестав владеть собой, Забелин с силой обхватил ее за плечи. – Татьяна Анатольевна, миленькая! Я вас очень люблю. Но – или где, или задушу, к чертовой матери!
Пальцы его и впрямь принялись передвигаться к шее.
– Так это она из-за вас! – поразилась Решечкина. Углом зрения увидела перепугавшихся немногочисленных прихожан. – Опомнитесь. Мы в Божьем храме! – Она вывернулась и быстро пошла из церкви. Следом, не сводя с нее глаз, шел Забелин.
На крыльце Решечкина болезненно потерла сдавленные плечи.
– Больная она. Оттого и обузой вам стать боялась. А Бог – он всех пригреет.
– Да без поповских штучек разберемся! Моя она! Татьяна Анатольевна, при всей к вам симпатии, развалю, к черту, все, что построил!– Не богохульствуйте. И не поминайте врага человечества всуе. Грех это. Вот уж не думала. Надо ли тревожить девочку? Уж как ей трудно! Звонила мне вчера настоятельница. Отложили ей постриг. Земного в ней еще много осталось.
– Стало быть, не до конца постами ухайдакали. Где она, Татьяна Анатольевна? Поймите наконец – моя она. Если уж перед Богом – то жена она мне. И ей, кроме меня, никто сейчас не нужен. И никто другой не поможет. А от Бога вашего она и так не уйдет. Все мы ему достанемся.
– Боюсь, не все. Вам бы, Алексей Павлович, на исповеди облегчиться. Замусорена душа-то.
– Не сегодня, ладно?.. Имейте в виду – не скажете, теперь сам найду.
– Не скажу. Но съезжу.
– Вместе поедем. Сейчас же!
– Ну уж нет. Сначала с реставратором закончу. Тоже Божий человек. А не уследишь – тут и обворует.
Зазвонил мобильный телефон.
– Алеша! Алешенька! – от непривычного, по-бабьи подвывающего голоса Натальи Забелин сжался в предчувствии беды. – Максичка!..
– Пропал?!
– Только что у меня был. Заявил, что один уедет. Опять что-то понес насчет того, что с ним рядом опасно. Мол, Онлиевский на хвосте…Я его выставила. Решила, что вновь сбежать решил.
– Ты можешь быстрее?
– Не врал он, Алешенька! Консьержка снизу позвонила. Его у подъезда при ней схватили и в машину кинули. Она выскочила, кричать стала. Ну, они ей предъявили, что какой-то РУОП и будто за мошенничество в казино. Да он же в казино месяца три не был. Господи!..
– Номер машины хоть?.. Ладно! Будь на телефоне!
– Спаси его, Алешенька! Ведь сам же втянул.
– Сказано – жди! – Забелин отключился.
– Несчастье? – чутко догадалась Решечкина. – Так езжайте. Я одна. Попробую что смогу.
– Нет уж, Вы смогите! Скажите, что плохо мне без нее. Что нужна она мне. Не я ей. А она мне! Так и скажите! Вот для нее! – сунул старосте связку ключей и, поцеловав поспешно в увядшую щеку, бросился на улицу, откуда давно доносились крики водителей прижатых им к бордюру машин.
– Скажу. Все скажу, – Решечкина задумчиво перекрестила его со спины.
Забелин ворвался к Курдыгову с охранником на плечах.
– Рвется, слушай! – не решаясь ударить странного, нетерпеливого посетителя, объяснился охранник. – Я ему говорю, кто ты? А он, понимаешь…
– Ступай вон. Все вон! – при виде исступленного вице-президента «Возрождения» Курдыгов выбежал из-за стола. – Что случилось? Беда, да?
– Беда, Аслан, да! Помощь твоя нужна.
По мере того как Забелин сначала сбивчиво, а потом, приходя в себя, более связно, рассказывал о случившемся, Курдыгов мрачнел, стараясь не показать этого. В какой-то момент он нажал на кнопку, пробормотал что-то вбежавшему помощнику и продолжал слушать, огорченно причмокивая.
– Против Онлиевского, стало быть. М-да, неперспективно.
– Флоровский-то здесь ни при чем. Хвоста распустил, так это просто меня прикрывает!
– Но ты-то. Сам понимаешь, что с тобой…
– Да не обо мне речь, Аслан! И ничего со мной теперь не будет. Я эти акции треклятые сегодня утром на «Профит», институтскую компанию, переоформил. Так что – некого, считай, заказывать.
– Но тогда? Денег нет, акций нет. С чем сам остался?
– С собой, с собой, Аслан! Иль мало? Не время сейчас. Разотрут ведь мужика.
– Это конечно. – Курдыгов подставил ухо вбежавшему помощнику, жестом кисти вновь отпустил. – Уже выяснили. Стало быть, мошенничество и впрямь предлог. Узнал, куда друга твоего увезли. Под Онлиевским они. Туда кривого хода нет.
– Так скажи хотя бы где. Я сам туда прямиком поеду!
– Не горячись, не мальчик! Вместе поедем. Всё по закону сделаем. Только козырного туза с собой возьмем. – Курдыгов посмотрел с кавказской хитрецой, которую обычно старательно прятал под сшитым на заказ европейским, по последней моде, костюмом.…– Ну что? – Пышнотелый человек в накинутом на плечи мундире капитана милиции и с перебинтованным горлом глотнул еще стакан горячего молока, впихнул в себя бутерброд и пренебрежительно посмотрел на двух молодых милиционеров. По их удрученному виду всё и так стало ясно.
– Делали, как учили, – горячась перед начальником, доложил старший по званию – сержант. – По почкам от души постучали. В Лосиноостровский завезли. Ну, как обычно: «Копай для себя могилу, падаль. Кончать здесь будем». Но такая падла упрямая попалась. Не подписывает, и все. Хоть и впрямь кончай.
– Салажня вы. Фрайерка развалить не умеете. – Под презрительным взглядом капитана милиционеры смешались. – Надо было в яму эту столкнуть и землицы как следует сверху присыпать. Чтобы уж в рот попадала. На этом не один сломался. Все самому приходится. Давайте его сюда, недоумки.
Придерживая под руки, упирающегося Максима заволокли в кабинет и с силой толкнули вперед так, что, перебрав непослушными ногами, он едва увернулся от угла стола и оказался на полу.
– Симулируешь? – Над ним, расставив ноги, нависла громада в кителе на плечах. Громада участливо посмотрела на пытающегося подняться мужчину, присела. Тяжелый живот заколыхался меж коленей. – Ты что ж думаешь, это все всерьез было? Это репетиция была. Молодые чуток потренировались. А теперь и поговорить пора.
Коротким, резким движением он ударил доставленного с двух сторон ладонями по ушам.
От невиданной боли Максим взвыл и, обхватив разрывающуюся голову, покатился по полу.
– Вот видите, уже и психологический контакт с подозреваемым начинает устанавливаться, – отряхивая колени, которыми он невольно коснулся пола, удовлетворенно заметил капитан. Брезгливо снял прилипший волос. – Все можно, ежели умеючи. Посадить эту падлу на стул.
– Так вот, мошенник, – возобновил он допрос, дождавшись, когда в глазах сидящего восстановится осмысленное выражение. – А кто же ты, как не мошенник? Думаешь, можно безнаказанно у уважаемых людей трудовые их миллионы уводить? Ведь они им тяжело достаются, эти миллионы-то. Но ты забыл, видно, что есть еще органы правопорядка и бдят они на страже интересов, так сказать, человеческих.
– Это тебе не прогнившая американская фемида, которую ты привык покупать, – стремясь восстановить доверие начальства, пошутил сержант. Но, остановленный суровым взглядом, ретировался к стене.
– Так что подписывай-ка, мужик, договоры эти – и вали отсюда по-доброму, – вернулся к прежнему разговору капитан.
Максим, до которого все происходящее доходило через какую-то пелену, попытался скривиться, но одеревеневшее лицо не слушалось. Тогда он вложил правую руку в левую и принялся выстраивать из непослушных пальцев кукиш.
Удар дубинкой – и обе руки обвисли вдоль тела.
– Да ты никак шутник! – взъярился капитан. – Так и я тоже. И раз уж мне люди доверили, так я их не подводил. И не подведу! А потому, если ты, погань, сейчас не подпишешь, так мы тебя в подвал опустим и для начала так отымеем, – Он свел два пальца в кольцо и принялся двигать меж ними дубинку. – что потом ни один пидор дел с тобой иметь не захочет. Это если ты вообще отсюда выйдешь. А я уж и сомневаюсь. Потому как ты упрям и, оказавшись на воле, можешь попытаться опорочить репутацию безупречных наших органов. А у меня, кстати, и звание очередное подходит. Так что, не подписав, пожалуй, вовсе не выйдешь. Тащите падлу в подвал!