Не берусь рассуждать о профессиональной стороне дела. Как должны храниться музейные экспонаты – об этом пусть думают работники музеев. Почему в музей попал человек с ножом – вопрос к ним же и заодно к сотрудникам правоохранительных органов. Почему картина не была застрахована – это вообще странно. Но меня в этой ситуации ошарашило другое: если Госдума отреагировала настолько оригинально, то это значит, что и другие, более серьезные проблемы, стоящие перед государством и обществом, наши депутаты решает точно так же? Ну давайте тогда доведем до логического завершения эту новаторскую идею и запретим автомобили – просто потому, что от них гибнет масса народу на дорогах. Давайте запретим русский язык, потому что на заборе хулиганы написали слово из трех букв. А заодно наложим запрет и на установку заборов, для надежности.
Вместо того, чтобы воспитывать в людях культуру, в том числе и культуру пития, мы в панике бросаемся устранять последствия ее упадка. А причины? Что с ними делать? Ладно, представим: запретили алкоголь в учреждениях культуры. Знаете, что произойдет? В самом скором времени закроются все буфеты во всех театрах. Все. Проиллюстрирую: у нас в театре «Модерн» работает прекрасный буфет, и целых полгода я уговаривал его владельцев, наших партнеров, потерпеть немного, пока мы получим лицензию на продажу алкоголя. Потому что все первые полгода работы буфет приносил только убытки. Заработать на одних пирожных с бутербродами невозможно.
Буфеты в театрах – это чей-то малый бизнес. «Малый» – ключевое слово. Только алкоголь позволяет рестораторам зарабатывать деньги – совсем не большие, поверьте! – в театре. Стоит убрать из буфетов алкоголь – не будет и самих буфетов. Не будет бутербродов, не будет жюльенов, не будет пирожных и чая с лимоном. Перед тем как запустить оригинальную идею с запретом – кто-то подумал об этом? О малом бизнесе? О зрителе, в конце концов, которому иногда хочется есть и пить? Я уже не говорю о том, что бокал шампанского или хорошего вина, или рюмка коньяку, выпитые в театральном буфете, в спокойной и располагающей обстановке, – это просто часть театральной культуры, и не только отечественной, – так принято во всем мире. Это пример того, как можно пить красиво и с достоинством.
Вот странно: в стране проходят различные экономические форумы, на которых собираются неглупые люди, где звучат умные речи, – и тут же существует какая-то параллельная реальность, в которой депутаты защищают произведения искусства путем уничтожения театральной культуры, а заодно и давя малый бизнес. Неужели нет других вариантов, кроме запретов? В 2018 году у нас в театре состоялась премьера – мы поставили спектакль «На дне» по Горькому. Если помните, это произведение из школьной программы по литературе. Но никто из старшеклассников, у кого возникнет желание прийти и посмотреть спектакль, не может этого сделать. Почему? Да потому что – запреты! В пьесе есть насильственная смерть, и там герои курят и пьют. Баста: мы вынуждены обозначить на афише рейтинг 16+. И – простите, дети, увидеть вживую выдающееся произведение русского писателя у вас не получится. Сочинение по нему как-нибудь так напишете. Или ищите в интернете записи старых советских спектаклей – пока они еще не запрещены.
Интересно, что за пьесу написал бы Горький, окажись он сегодня в современной России. Живо представляю себе: вот Алексей Максимович заканчивает набирать на компьютере последние страницы текста, бормоча что-то себе под нос; распечатывает текст на принтере, ходит, сутулясь, по комнате, перечитывая, что получилось. Потом вспоминает: ах да! Насильственная смерть запрещена! Кряхтя, садится, достает из кармана пиджака старую, проверенную шариковую ручку и принимается вычеркивать куски текста. Хлопает себя по лбу: ну конечно! О папиросах и водке тоже нельзя! Зачеркивает еще несколько страниц. Огорченно закуривает. Открывает сайт Госдумы, читает, озадаченно чешет в затылке, потом просто выбрасывает в корзину еще несколько листов. «Семейное насилие, понимаешь… Пороки человеческие, романтизация преступного элемента», – произносит он, окая на нижегородский манер.
…Через пару часов работы Горький со взлохмаченными волосами и опустошенным взглядом выходит из прокуренной комнаты. Нервно посасывая папиросу, он останавливается напротив большого зеркала и долго смотрит в него. На письменном столе остается лежать один-единственный листок, на котором дрожащим стариковским почерком выведен заголовок: «На дне».
Середина лета
– Виноградники померзнут!..
Не знаю, вслух я это прокричал или во сне. И о каких виноградниках могла идти речь, если все мои эксперименты с виноделием были тогда только в планах, в будущем? Ничего не помню. Однако зябко мне было на самом деле: с чернильно-лиловых гор, которые уже можно было различить на фоне предрассветного неба, в приоткрытое окно моей комнаты текла вязкая прохлада.
Плохой сон приснился. Странно: вчера был прекрасный день.
Я прикрыл плотнее окно. Маленький семейный отель посреди обычного итальянского городка, похоже, не услышал моего вскрика. Или деликатно сделал вид, что не услышал. Через пару часов рассветет, а еще через час эти горы и улицы затопит жара, и некуда будет от нее деваться – только мечтать о вечерней прохладе. Конец июня, скоро середина лета.
Жаль, заснуть больше не удастся. Самое время для сна – вот в такие часы перед рассветом.
За окном виднелась неровная линия крыш соседних домов. Как и в сотнях других таких городков, дома здесь были невысокие, в два-три этажа. Повсюду белело развешенное для сушки белье. Днем вся эта мозаика станет разноцветной и пестрой; сейчас серые фасады были залеплены пятнами висящих простыней и полотенец, как лицо боксера после поединка – пластырем. Вчерашний дом, возле которого я остановился, был точно такой же: непримечательный, аккуратный и чистенький европейский домик со следами своей собственной истории на стенах. Я и сейчас его не узнаю, наверное, если возьмусь искать то место, не зная адреса. Разве что белья там не было.
Когда я вчера остановился рядом с этим домом, я сделал это не потому, что он привлек мое внимание своим внешним видом. Меня поразило другое. Во дворе, напротив заросшей каким-то кустарником калитки стоял пожилой мужчина в берете. Его берет невозможно было не заметить. Потому что он был большой, прикрывал ухо мужчины и одним своим краем спускался почти до плеча. И еще он был густо-бордового, потрясающе насыщенного и глубокого цвета. Мужчина был одет вполне обыденно, но берет превращал его фигуру в оживший памятник эпохе Возрождения. Пройти мимо было нельзя. Тем более что за спиной этого удивительного человека виднелась небольшая витрина с винными бутылками.
Мужчина оказался хозяином магазина, в котором он продавал собственное вино. В свободное время. А чем он занимался, кем он был по профессии, я почему-то так и не удосужился спросить.
– Зайдете?
– Конечно, большое спасибо.
На стенах висели картины и графика, играла музыка – и никого из посетителей. Хозяин принялся рассказывать про свое вино, приглашая попробовать. При этом он очень хорошо открывал бутылки с вином. Очень правильно – спокойно и красиво, со знанием дела. Человек-«памятник» в вине разбирался очень неплохо. Я тут же вспомнил, как в последний раз, когда я был в московском ресторане, меня буквально раздавило то, как официант открывал для нас бутылку вина. Он ее буквально изнасиловал. Хорошо хоть, в том месте не пользовались пневматическими штопорами и прочими новомодными приспособлениями – они вызывают у меня стойкие ассоциации с гинекологическими инструментами. Здесь, слава Богу, было все иначе. Я попробовал вино и понял, что день удался. Кстати, где те четыре бутылки, что я в результате купил?
На белесой скатерти стола в моей комнате стояли только большой керамический чайник да пара винных бокалов. В полутьме я побрел в дальний угол – да, вот они, все четыре, я забыл, что поставил их на полку шкафа. Ночная прохлада, поднявшая меня с постели, остудила бутылки как раз до нужной температуры. Нет, теперь я не скоро открою это вино. Пусть дождется подходящего момента.
В темноте почти совсем не были видны этикетки, но я помнил, что на них нарисован этот город – эта самая неровная линия крыш, эти дубы и кипарисы, эти улицы, поднимающиеся по склонам невысоких холмов, и позади, фоном – горы, будто театральные декорации. Я очень живо вспомнил эти рисунки. Это были именно рисунки на этикетках: хозяин собственноручно их рисовал. Может быть, он художник? Жаль, я не спросил. Хотя – какая разница. Он – винодел. А значит, художник.
Я пробовал его вино, а он стоял рядом с бокалом в руке. Потом он открывал новую бутылку. Перед тем как я пробовал новое вино, он шел куда-то в угол и включал другую музыку. Каждый раз, для каждого нового вина – новую мелодию.
– Теперь пробуйте.
Я вряд ли ушел бы оттуда до вечера, если бы не день рождения друга. Он ждал меня в гостинице. Ждал для того, чтобы совершить поступок. Мы решили отметить его день рождения бутылкой «Петрюса». Того самого, дорогущего французского вина, которое считается одним из лучших в мире. Тогда мы еще не знали, насколько непросто сложится вся эта праздничная история, и просто готовились. Готовились либо встретиться с мечтой, либо вкусить разочарования. Ну, и расстаться с очень приличной суммой.
В магазинах на нас смотрели с удивлением: искать в Италии французское вино, да еще немыслимо дорогое, когда вокруг столько прекрасных местных вин по нормальной цене – зачем? Купить «Петрюс» удалось ближе к вечеру.
Вот как раз в этой самой комнате мы сидели вдвоем и смотрели на заветную бутылку.
– Ну… – первым нарушил благоговейную тишину виновник торжества.
– Да уж – ну. Где теперь декандер брать?
Это было худшее из всех возможных начало празднования дня рождения. Перед нами на столе стояла бутылка лучшего в мире вина, а выпить его мы не могли. Слишком поздно мы сообразили, что покупка «Петрюса» влечет за собой целую цепочку последствий – всех тех необходимых священнодействий, которые сопровождают правильное употребление такого нерядового напитка. Теперь надо было открыть буты