Чтобы пояснить, что я имею в виду, задам вопрос: давно ли вы видели захватывающий фильм, читали интересную книгу, посвященную будущему? С книгами, может быть, картина еще не настолько очевидная (Пелевин трудится один за всех, подтверждая своим исключением всеобщее правило), но кино как будто позабыло, что существует такой жанр – фантастика. То, что его, кино, вообще у нас сегодня мало, – это еще полбеды. Беда еще в том, что в отечественном кинематографе умерло целое направление. И именно то, в котором, казалось бы, поле для творчества особенно широкое: фантастика.
Тридцать лет назад у нас была кинофантастика для детей – «Гостью из будущего», «Приключения Электроника» до сих пор пересматривают нынешние школьники; были фильмы для подростков – «Отроки во Вселенной», «Москва – Кассиопея»; были картины для взрослой аудитории – «Солярис», «Кин-Дза-Дза». Что сегодня? Сегодня отечественное кино стремительно, однозначно и единодушно стремится в прошлое. И содержательно, и концептуально. Мы несемся в прошлое, фактически живем им – не сказать, чтобы уж стараясь его как-то переосмыслить. История важна, не спорю. Но жизнь устроена так, что она движется только вперед, из прошлого, через настоящее – в будущее. Внимательно рассматривая прошлое и иронизируя (на грани глумления) над настоящим, наше кино сегодня как будто не хочет знать будущего. Фантастических фильмов нет, никаких – ни смешных, ни страшных, ни утопических, ни антиутопических. Ни для взрослых, ни для детей.
Уж, казалось бы: ну взяли за образец Голливуд – так копируйте! Между прочим, там с этим жанром все в порядке: киностудии создают огромное количество фантастических фильмов, очень серьезных по художественному и даже научному уровню – вон, говорят, в процессе работы над «Интерстелларом» ученый-консультант даже открытие сделал. В Голливуде снимают «Бегущий по лезвию 2049» – просто шедевр с точки зрения картинки. Господи, они даже мультик сделали фантастический – такой, в котором смысла заложено больше, чем в 99 % современных «взрослых» отечественных фильмов; имею в виду «Валл-и».
У нас за последние годы на ум приходит один только покойный Герман-старший с его «Трудно быть Богом». Понятно: Стругацкие выручают. Но Стругацкие формулировали свои пророчества уже десятки лет назад! Это было видение будущего – оттуда, из 60-х и 70-х годов прошлого века! Они пытались угадать, каким станет человек будущего, как он изменится, как изменится мир. Вообще-то, они пытались понять, как будем жить мы с вами. Потому что мы уже живем в их будущем. Где – наши попытки заглянуть в наше будущее? Их почти нет. Во всяком случае, их нет ни на ТВ, ни на киноэкране.
У нас понятие будущего как будто выпало из системы координат. Взрослые люди не загадывают дальше даты очередной зарплаты или пенсии, молодежь погружена в виртуальную реальность компьютерных игр, комиксов и соцсетей. Фэнтези не в счет: сказочные миры и настоящая фантастика – не одно и то же. Мечтать и фантазировать о реальном будущем стало как-то неуместно. Немодно? Неэффективно?
У меня есть вариант объяснения – почему так вышло. Страх. Нам страшно. Мы боимся заглянуть в завтрашний день. Это двойственное состояние: с одной стороны, мы онтологически, нутром ощущаем угрозу – а вдруг завтра мир схлопнется, как карточный домик? С другой – наша трусость вызвана куда более примитивными, «житейскими» соображениями: ну, допустим, плюнул ты на все, махнул сто пятьдесят для храбрости – и давай гадать-фантазировать о будущем родного государства. Во всю ширь, по-нашему: эх, раззудись, плечо! …А вдруг угадаешь? Да не дай Бог!
Как это случилось с нами – тема отдельного разговора. Люди прошлого были устремлены в будущее гораздо сильнее, чем мы – люди настоящего. Звучит коряво, но куда деваться: мы так живем. Да, вера советского человека в светлое будущее во многом была инструментом манипуляции, когда ради сияющего завтра людей заставляли жертвовать нормальной жизнью сегодня. И все же: если сравнить эту веру – наивную, иррациональную, ни на чем реально не основанную (на то она и вера!), и сегодняшнюю нашу циничную уверенность, что будущее светлым быть не может ни при каких обстоятельствах, – я не знаю, что хуже.
В любом случае мне больше нравятся движение вперед, поиск, выдумка, творчество. И, если мы будем больше думать о будущем, возможно, изменится и наше настоящее.
Ушел фантазировать.
Х.Х. Хроники худрука
За кулисами
Кулисы – это как шлюз на космической станции. Космонавты-артисты вплывают в него перед выходом в открытый космос – на сцену. Именно здесь совершается переход из одного состояния в другое. Нервное возбуждение, торжественное ожидание, напряжение, – это состояние между двумя жизнями: твоей собственной и твоего героя. Это состояние междупутья: если повезет, в последнюю секунду все напряжение спадет, ты проживешь следующие два часа в «открытом космосе» и вернешься героем; нет – твой кислород может закончиться неожиданно быстро, и тогда – проблема.
Здесь, за кулисами, артисты проживают, возможно, самые содержательные, самые наполненные минуты своей сценической жизни, – минуты перед выходом к зрителю, минуты, когда еще не прожиты и не пережиты мысли и чувства их героев, когда они все, целиком – в тебе, когда, как кажется, возможно все. Если бы мы могли помнить наши ощущения перед моментом собственного рождения – думаю, это были бы очень близкие ощущения.
Это состояние настоящей невесомости. И именно в этой невесомости совершается вся магия театра. Здесь, за кулисами, враги становятся друзьями, потому что всем им сейчас выходить в открытый космос – на сцену – и жить там. А выжить на сцене одному очень трудно.
Здесь отступают проблемы, которые мучают тебя в обычной жизни, потому что твоя жизнь остается там, позади. Она, конечно, никуда не денется, она подождет тебя, пока ты не вернешься на свою «космическую станцию». Но здесь, перед кулисами, она смиренно отходит в сторонку.
Каждый артист встречается со своим «космосом» – сценой – по-разному. Ритуал у каждого свой: прикоснуться к подмосткам, прижаться щекой к занавесу, посидеть у края сцены. И я не знаю ни одного человека сцены, который воспринимал бы кулисы как техническое пространство. Многие артисты, особенно старшего поколения, привыкли к тому, что если есть «за кулисами» – то, значит, обязательно должны быть «сепаратные переговоры», тайны, секреты. Да, таинственное нечто, происходящее за кулисами театра, принято скрывать от посторонних глаз, но вовсе не потому, что это – стыдно. Это просто очень личное.
Это пространство преображения, трансформации. Я своими глазами видел, как хорошие, большие артисты перед выходом на сцену менялись в комплекции и росте. Они как будто растворялись в сумраке, а вместо них появлялись, проявлялись, как на фотобумаге, новые лица, личности. В такие моменты меня не оставляет ощущение, что я присутствую при родах.
И, может быть, правильно, что эта магия скрыта от глаз зрителей. Потому что пережить мгновения за кулисами, как и невесомость, нужно только самому. Нельзя рассказать – как это: стоять в тени театрального занавеса за минуту до выхода на сцену. Как нельзя рассказать о том, что происходит внутри человека, который, к примеру, стоит в церкви. О чем он думает, что переживает, о чем молится и молится ли вообще – это все сокрыто от посторонних глаз. И со стороны это не выглядит никак, просто человек стоит в церкви. То же самое и здесь.
И идея развернуть театральную сцену кулисами к зрителю, изменить привычный ракурс, поставить эту «избушку» «к лесу задом, ко мне передом» – она, несмотря на кажущуюся простоту и очевидность, до сих пор не реализована в полной мере, во-первых, потому что это задача невероятной сложности (это все равно что научить человека видеть руками, наощупь), а во-вторых, потому что, возможно, это не позволяет сделать сама природа театра. Я человек, не чуждый мистики, и в данном случае я подозреваю, что театр просто устроен таким образом, что какие-то его законы нарушить невозможно.
Как невозможно нарушить законы космоса.
Почему жив русский театр?
Самое удивительное для меня в нынешнем театре – то, что он вообще сохранился, каким-то непостижимым образом. Мало того: значение театра в России возросло. Это очень вдохновляет. Я далек от того, чтобы говорить – мол, в современном российском театре все прекрасно. Но уже не редкость, когда какая-то постановка в региональном театре вызывает общероссийский резонанс, о ней говорят, спорят, она заставляет людей думать – это уже хорошо. Кто-то, конечно, получает такой резонанс через скандал, переходит черту, срывается. Но причина резонанса в таких случаях все равно в интересе публики к театру, а не к скандалу. Если бы людям был неинтересен театр, никакой скандал на сцене не вызвал бы серьезного отклика. В целом же театр живет, и это здорово. Кому сказать спасибо за то, что российский театр жив? В первую очередь энтузиастам, которые вместе с театром пережили и переживают порой очень непростые времена. Государству, которое поддерживает современный театр.
Недавно, будучи в Париже, я решил сходить в театр. Выбрал очень приличную постановку, с хорошими артистами и прессой – четыре с половиной звезды. Неожиданно легко купил билет. Тридцать евро. В Москве средняя цена билета выше. И попасть на хороший спектакль не так-то просто.
Пришел я на Монмартр. Обычный парижский театр – хороший, уютный, небольшой, с историей. Попутно замечу: большие драматические театры у нас – это тоже советское наследие: только в СССР строили театры-храмы. Этот факт тоже оказал влияние на формирование отношения к театру в обществе. Во всем мире только оперные театры могут похвастаться большими, помпезными, вызывающими восхищение зданиями, а в России это обычное дело даже для областного театра драмы.
Так вот. Что меня поразило в том парижском театре: среди собравшейся там публики я был самый молодой. Заметно выделялся своим юным возрастом. Впрочем, тот же самый опыт был у меня и в других европейских странах. В Европе в театры ходит публика в диапазоне 60+. В такие моменты я всегда возвращаюсь к своим ощущениям от встречи со зрителем, который приходит на мой спектакль «Цветы для Элджернона» в московском РАМТе. Это в большинстве молодые люди. Разумеется, в Европе существует экспериментальный, молодежный театр, с теми же непременными скандалами, но он находится где-то в стороне от общего течения. В основном же это – серьезный разговор с очень взрослым зрителем.