– Нет. Не совсем понятно. – Симаков полез за платком, чтобы вытереть пот, градом льющийся, казалось, отовсюду, даже с ушей.
– Что вам не ясно?
– С какой стати я должен идти к какой-то Авдотье Колчиной? Я ее плохо знаю, практически совсем не знаю. Никаких дел с ней я не имел. При чем тут Колчина?
– Разумеется, другой реакции от вас я не ожидала. Поэтому заранее подготовилась. У меня с собой копия с одного старого документа, который, если его опубликовать, откроет односельчанам глаза на истину. Наверное, вы полагали, что переписать историю села заново можете единолично, причем в выгодном для вас свете? Достаточно лишь пролезть в народные депутаты, затем на место главы администрации, и дело в шляпе? Но факты, подтвержденные подлинными документами, уже не изменить. Взгляните на эту бумагу!
Симаков, вытирая физиономию платком, испуганно и торопливо начал читать протокол собрания партячейки. Когда он поднял глаза на Татьяну, она поняла: он совершенно деморализован. И такое ничтожество стоит у руля ее родного села, где родились и прожили жизнь дед с бабушкой, появились на свет ее родители!
– Что скажете, Симаков? Когда я показала этот документ своему дяде, Павлу Федоровичу, он с сомнением покачал головой, мол, с помощью шантажа действуешь, племянница. Но ведь это как посмотреть. Если это рассматривать не как шантаж, а как последнюю для вас возможность совершить благородный поступок? Кстати, вы можете возразить, мол, фамилия вашего деда в протоколе еще ни о чем не говорит. Но ведь я побывала лишь в областном архиве, где хранятся общедоступные документы. А если копнуть поглубже, например, в архивах НКВД?
Симакова будто током ударило. Он отшатнулся, побледнел, тяжело задышал. Татьяна мысленно обругала себя: «Кажется, переборщила. Еще не хватало инфаркта. Вот грех на душу!»
– Где у вас аптечка? – взволнованно спросила она.
Симаков вяло махнул рукой в сторону шкафа. Татьяна подошла к шкафу, открыла его и на верхней полке нашла коробку с лекарствами. Быстро накапав в стакан с водой валокордина, подала его Симакову. Тот жадно выпил, глубоко вздохнул, расслабленно откинулся на спинку стула.
– Я пойду, – сказала Татьяна, подходя к двери, – но разговор не окончен. Через день мы встретимся, и вы доложите, какие шаги предприняли для реабилитации Федора Кармашева. До свидания!
После семи, когда они с Дашей пекли оладьи прямо во дворе, поставив электрическую плитку на стол, пришел Виталий.
– Привет, хозяюшки! У-у, какая вкуснятина! Да еще со сметаной!
– Садись за стол, сейчас будем пить чай, – пригласила Татьяна.
– Но сначала вымойте руки! – строго сказала Даша.
– Ты прям как Мальвина, – расхохотался Виталий.
– Тогда вы – пес Артемон, – не задумываясь парировала Даша.
– Даша, это невежливо, – сделала замечание Татьяна, сама с трудом сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.
– Эх, женщины, женщины! Чего, кроме насмешек, от вас ждать?
– Тебе чай с молоком или с лимоном? – спросила Татьяна, взглянув на Виталия.
– С лимоном, – ответил он и опустил глаза.
– А вам оладьи с вишневым вареньем или земляничным? – спросила, в свою очередь, Даша, держа наготове блюдце и ложку.
– С земляничным, – улыбнулся Виталий. – Ну-у, меня давно таким вниманием не баловали. Я сейчас растаю от удовольствия.
Он взял румяный оладушек, положил на него немного сметаны, а сверху ложку земляничного варенья и отправил в рот целиком.
– М-м! Вкуснотища! А можно мне еще и на блины напроситься?
– Можно. Мы как раз завтра хочем, ой, то есть хотим печь блины с мясом и творогом, правда же, тетя Таня?
– Правда. Так что приходи. Всегда рады, – сказала с улыбкой Татьяна, прихлебывая чай.
После чая Даша убежала с мячом в сад, а Татьяна с Виталием сидели на крыльце, от которого вкусно пахло нагретым на солнце деревом. Они говорили о делах, которым сами же дали необратимый ход, и отступать назад теперь не имели права.
– Я ведь накануне вечером дежурил в Красном бору. Там есть куча валежника, в нее-то я и зарылся с фотоаппаратом. Гляжу: приехали два «зилка», с интервалом в сорок минут, вывалили мусор, а когда разворачивались, я и успел заснять их сзади. Номера видно четко, а также местность вокруг легко определяется. Пока еще не знаю, чьи это машины, но это дело времени. Узнаем.
Своим ребятам, в комиссии которые, поручил сходить на предприятия насчет документации. Пока результатов нет.
– Я думаю завтра съездить к прокурору. Объясню ситуацию, заручусь его помощью.
– Если, конечно, он не в одной связке с этими волками.
– Ты не исключаешь и это?
– А что сейчас можно исключить? Коррупция-то проросла во все ветви власти. Чем наш прокурор лучше своих более высоких коллег?
– И все же будем надеяться на то, что честных людей больше, чем преступников.
– Будем.
Татьяна, поправляя подол сарафана, нечаянно задела ладонь Виталия. Она отдернула руку, отвернулась, чтобы скрыть смущение.
– Вообще-то я не кусаюсь, – сдавленным голосом произнес он.
– Да я… Это случайно получилось.
– Ты, наверное, не простила меня за тот случай в бору? Таня, я обещаю тебе: больше такое не повторится.
– Я верю.
– Ты его любишь?
– Да, – после паузы едва слышно ответила Татьяна.
– Что ж. Я желаю тебе только счастья.
– Спасибо. И ты, если сможешь, тоже прости.
– За что?
– За все. Тогда, в молодости, я не должна была…
– Глупости! Ничего ты не «не должна»! Если бы не ты… Если бы тебя не было, то ничего бы не было. Понимаешь? Я вспоминаю то лето как лучшую пору в своей жизни. Лучше уже никогда и ничего не будет.
Он резко встал и, не оглядываясь и не прощаясь, быстро ушел.
Через час пришел Андрей. Он помылся в бане, переоделся в выглаженную Татьяной чистую рубашку, сел за стол. Даша, расставляя на столе посуду, щебетала без умолку:
– А завтра мы блины заведем. Ты, папа, какие больше любишь – с творогом или с мясом?
– Да я бы и от тех, и от других не отказался, – говорил Андрей, любуясь маленькой хлопотуньей.
– Она молодец сегодня. – Татьяна ласково потрепала по плечу девочку. – Сама поставила дрожжевое тесто и пекла почти без моей помощи.
– Ничего себе «без помощи»! Я только десять штук сама испекла. У меня, знаешь, папа, сначала вместо оладий какой-то огромный пирог получался, во всю сковороду, – смеялась над собой Даша.
– Как говорится, первый блин комом, – резонно заметил Андрей, помешивая ложкой горячий чай.
– Ой, папа! Ты что? Без варенья же не вкусно. Давай я тебе земляничного положу в блюдце! Знаешь, как дядя Виталий сегодня ел оладьи? Вместе со сметаной и земляничным вареньем.
Андрей замер, не донеся чашку до рта. Потом посмотрел на смутившуюся Татьяну, которая покраснела, как школьница, и с нескрываемой иронией произнес:
– Да у вас тут, как я погляжу, нескончаемые чаепития.
– Он приходил по делу, Андрей.
– Кто бы сомневался! Он вообще родственник. И волен приходить сюда хоть каждый день.
– Андрей!
– Папа, а ты уже закончил образ Девы Марии?
– Почти. Завтра я начинаю писать Марию в детстве, и ты будешь мне позировать. Хорошо? Так что пойдем вместе рано утром. Поэтому сейчас ложись спать, а то сонная натурщица мне не нужна.
Андрей, так и не попробовав оладий, встал из-за стола и пошел в дом. На Татьяну он не взглянул.
Она постирала в бане Дашины платья и шорты, умылась и пошла в дом. Андрей и Даша уже давно спали. Татьяна постояла в комнате, где спал Андрей, а потом направилась к Даше и легла на «свою» кровать. Она долго лежала с закрытыми глазами, но сон не шел. На душе было муторно. Как он может так, легко и безжалостно, все разрушить? Неужели не понимает, что она не каменная и не железная, что ей больно, невыносимо больно и одновременно стыдно? Стыдно за себя, за него, стыдно перед ни в чем не повинной Дашей, которая, как ей показалось, что-то почувствовала и даже пожалела ее. Татьяна печально улыбнулась, вспомнив, как девочка помогала ей мыть посуду. Она бережно брала из рук Татьяны чашки, чтобы протереть их полотенцем, и заглядывала ей в глаза с надеждой, что та улыбнется, как прежде, весело и непринужденно. Но Татьяна была расстроена поведением Андрея и не нашла в себе силы улыбнуться.
За окном забрезжил рассвет. Татьяна отвернулась к стене, тяжело вздохнула и начала считать рыжих коров. В ее воображении возникло целое стадо буренок с круглыми боками, тяжелым выменем, влажными розовыми носами и почему-то грустными глазами. Татьяна считала, сбивалась и снова начинала подсчет. Вдруг скрипнула половица. Татьяна напряглась, прислушалась. Послышались осторожные шаги Андрея. Он остановился возле ее кровати, помедлил, затем дотронулся до ее плеча:
– Таня, ты не спишь, я знаю. Из-за меня? Я, конечно, сволочь, но…
– Никакая ты не сволочь, – повернулась она к нему. – Я тебя вполне понимаю.
– Тогда зачем легла на эту жесткую койку? Пойдем на нашу, а?
– Нет, я так не могу.
– Как?
– Вот так, сразу. Я уже не сержусь на тебя, но что-то произошло. В общем, пусть пройдет немного времени, чтобы снова стало легко, как прежде. Ладно?
– Неужели тебе не жаль меня? Ведь мне скоро на работу, а я полночи не сплю. Подумай о моих невосстановленных силах.
– Эгоист.
– Я знаю.
– Себялюбец.
– Ты повторяешься.
– Самовлюбленный…
– Осел?
– Нет.
– А кто? Жираф?
– Нет.
– Гусь?
– А мне эта игра нравится.
– Еще бы! Я униженно перечисляю фауну, стараясь похлеще обозвать себя, а ты и рада.
– Тише, разбудим Дашутку. Ладно, пойдем в ту комнату, – прошептала Татьяна, поднимаясь с кровати. – Я вспомнила. Знаешь, кто ты? Самовлюбленный индюк!
– Что?!
Он подхватил ее на руки. Татьяна взвизгнула от неожиданности, обхватила руками его шею и прильнула к нему, вдыхая уже ставший родным и любимым аромат его кожи.
Утром она не разрешила будить Дашу, пообещав, что через два часа приведет ее в мастерскую. Андрей, крепко поцеловав ее возле калитки, ушел. Татьяна долго не могла успокоиться, ходила как потерянная. «Надо ему сказать, чтобы не целовал так чувственно. Ни о чем не могу думать, кроме этого поцелуя и его объятий. Вот дурочка! Бабе пятый десяток пошел, а до сих пор будто девственница, у которой либидо пробудилось», – посмеивалась она над собой, но сердце ныло сладкой болью.