Насколько позволяют судить свидетельства Аристотеля и Досиада (см. выше, стр. 141 слл.), средства, поступавшие в сисситии в критских городах IV—III вв. до н. э., складывались из трех основных компонентов: отчисления из государственных доходов, взносы граждан в размере 10% от годового дохода каждого и, наконец, взносы (φόροι) периеков resp. рабов по одному эгинскому статеру (в год?) с каждого. Таким образом, помимо ренты, которую они выплачивали своим хозяевам [614], рабы на Крите несли еще особые повинности в пользу всего господствующего сословия в целом [615]. Повинности этого рода можно объяснить как пережиток той эпохи, когда принципиальной разницы между государственными и частными рабами еще не существовало и все они составляли единую нерасчлененную массу порабощенных -мноитов. По мере того как шел процесс накопления частной собственности и социального расслоения внутри самой дорийской общины, значительная часть принадлежавшей ей земли вместе с сидевшими на ней крестьянами могла перейти в руки родовой знати как путем прямого захвата, так и с помощью закабаления. Предел экспроприации общины был положен только с возникновением в VII-VI вв. до н. э. примитивных полисов. В рамках полиса система общинного землевладения была восстановлена, хотя и с известными отклонениями от своего прототипа. Земля была поделена на неотчуждаемые клеры, переданные в пользование семьям граждан. Значительные площади пахотной земли были, однако, изъяты из этого раздела [616]. Их по-прежнему обрабатывали общинные рабы-мноиты (все прочие были поделены между членами господствующего сословия вместе с землей)[617]. На этой основе и возникла та форма сисситий, которая известна нам по источникам IV—III вв. до н. э.[618]
Как полагает Кихле, нераздельная собственность общины на землю играла весьма значительную роль также и в экономике ранней Спарты. Уже в период завоевания Лаконии многие земли остались неподеленными на клеры и служили в дальнейшем базой материального обеспечения для спартанских сисситий (андриев)[619]. Кихле не останавливается специально на вопросе о юридическом статусе населения этих земель. Можно, однако, предположить, что первоначально он лишь немногим отличался от статуса позднейших периекских полисов в составе Лакедемонской федерации [620]. Мессения после ее завоевания спартанцами во второй половине VIII в. еще около ста лет (вплоть до ΙΙ-й Мессенской войны) оставалась, по мнению Кихле, на положении «вассального государства», население которого платило Спарте дань в размере половины всего урожая [621]. Доходы, поступавшие с территории Мессении, считались коллективной собственностью всей общины спартиатов и использовались опять-таки для устройства сисситий. Роль посредника в сношениях спартиатов с покоренным населением Лаконии и Мессении, очевидно, играла родовая знать [622], что создавало благоприятную почву для разного рода злоупотреблений (присвоения дани, прямой захват общинной земли и т. д.).
В период, непосредственно предшествующий ΙΙ-й Мессенской войне (первая половина VII в. до н. э.), спартанский демос уже не представлял собой какой-то однородной массы воинов-земледельцев, как это было, вероятно, во времена вторжения в Лаконию. Процесс имущественного расслоения общины зашел уже довольно далеко [623]. Судить об этом позволяют дошедшие до нас образчики ранней спартанской поэзии. Таков известный 49-й фрагмент Алкмана (Diehl3 = 17 PMG): «Я подарю тебе котел на трех ножках, в который ты будешь собирать пищу. Он еще ни разу не стоял на огне. Скоро он наполнится гороховой похлебкой, до которой, если она горячая, такой охотник всеядный Алкман (ό παμφάγος Αλκμάν) после солнцеворота (т. е. зимой). Ведь он не ест изысканных кушаний. Ему подавай что-нибудь попроще (τά κοινά), то, что ест народ» [624]. Здесь ничто еще не говорит о позднейшей спартанской уравнительности с ее знаменитой черной похлебкой. Образ жизни, питание простого народа резко отличается от образа жизни знати [625]. Фиасы андриев, о которых Алкман говорит в другом, цитированном выше отрывке, по-видимому, представляли собой замкнутые, корпоративные сборища спартанской знати наподобие обедов женихов у Гомера или попоек молодых аристократов в изображении Алкея и Феогнида [626].
Вызывающая роскошь, отличавшая повседневную жизнь аристократии в Спарте этого времени, не могла не породить самого резкого протеста среди массы рядовых граждан. Свое выражение этот протест находит в призывах к умеренности и самоограничению, что в конце концов должно было привести к мысли о перестройке всего образа жизни спартиатов на основе демократической уравнительности. Одним из основных лозунгов, выдвигавшихся демосом, было, по всей вероятности, запрещение аристократических трапез частного характера и установление единой общеобязательной формы коллективного обеда с умеренным рационом, доступным одинаково для всех его участников [627]. Вопрос о сисситиях наряду с вопросом о земле был, по мнению Кихле, главным поводом раздора между народом и знатью во время II-й Мессенской войны [628]. Окончательное завоевание Мессении дало возможность правящей верхушке Спарты наиболее безболезненным для себя способом решить все эти противоречия. Мессенская земля, захваченная спартанцами, вместе с ее порабощенным населением была поделена на приблизительно равные по доходности клеры. Эти клеры, распределенные между обезземеленными спартиатами, запрещено было продавать и делить при передаче по наследству [629]. Одновременно была проведена радикальная реформа системы сисситий. Все граждане Спарты независимо от их происхождения и имущественного положения были объединены в небольшие товарищества сотрапезников (фидитии), спаянные суровой военной дисциплиной и подчиненные безраздельному контролю и авторитету центральной власти [630]. Необходимые средства новым сисситиям давали индивидуальные точно нормированные взносы их участников. В противовес расточительности аристократических пиршеств потребление продуктов в фидитиях было строго ограничено законом и обеспечивало каждому из участников обедов лишь весьма скромный прожиточный минимум [631]. По мысли создателей системы это должно было способствовать утверждению принципа равенства среди граждан Спарты.
Переход от централизованного снабжения сисситий из единого общегосударственного или общеплеменного фонда к складчине свидетельствует, как думает Кихле [632], о глубоко укоренившемся недоверии спартанского демоса к посредничеству знати и государства в его сношениях с побежденными [633]. Не отрицая правильности этой мысли, заметим, однако, что в той обстановке, которая сложилась в Спарте после ΙΙ-й Мессенской войны, установление постоянного контроля над всей массой порабощенного населения с помощью одного только государственного аппарата, к тому же довольно примитивного, едва ли было возможно. Эксплуатация илотов, численность которых намного превосходила численность самих спартиатов, требовала участия всех вообще свободных, а не только специально назначенных для этого должностных лиц.
Таким образом, распределение между гражданами захваченной земли вместе с прикрепленными к ней рабами в условиях Спарты было наиболее рациональным способом организации рабовладельческого хозяйства. Индивидуальные взносы сотрапезников в фидитиях были лишь естественным дополнением этой формы землепользования.
Иное положение вещей сложилось на Крите. При незначительности территории даже самых крупных полисов острова и сравнительно небольшой численности порабощенного населения в каждом из них установление контроля над жизнью и трудом рабов было относительно простой задачей и не требовало такого напряжения всех сил гражданской общины, какое мы наблюдаем в Спарте.
В этих условиях выделение части зависимого населения в особую категорию государственных рабов-мноитов при сохранении части общинной земли в качестве неделимого государственного домена было, несомненно, выгодно для всего господствующего сословия, так как таким способом была обеспечена надежная материальная база для его совместных обедов - сисситии.
Мужские союзы и спартанский государственный аппарат
Сисситии и агелы - не единственный пример того приспособления древних племенных институтов к нуждам рабовладельческого государства, которое мы можем наблюдать, изучая спартанское общество. В эпоху первобытнообщинного строя уходят своими корнями также основные государственные учреждения Спарты. Настоящую историческую окаменелость представляет собой спартанская герусия. Подобно ареопагу в Афинах и сенату в Риме, она сохраняет некоторые черты древнего племенного совета старейшин (пожизненное членство, сочетание чисто политических функций с судебными и т. п.). Однако в организации герусии эти архаические черты выражены еще более рельефно, чем в организации ареопага или сената. В то время, как оба последних органа пополнялись автоматически из числа магистратов, сложивших с себя свои полномочия, вне зависимости от их возраста, выборы в герусию производились по строго возрастному принципу: геронтом не мог стать человек моложе 60 лет (Plut. Lyc., XXVI). Герусия, таким образом, несет на себе отчетливо выраженный признак возрастного класса «старцев», тогда как ареопаг этот признак уже утратил, а сенат продолжает сохранять его лишь номинально. Своеобразие герусии как реликтовой формы возрастного класса, становится совершенно очевидным, если вспомнить, что наряду с нею в состав государственного аппарата Спарты входил так называемый «корпус всадников», в котором можно видеть модификацию другого возрастного класса - класса «юношей».