…Военное училище давно осталось позади. Теперь я уж сам веду мужской разговор с разведротой десантников.
— Жора Ратников, приказываю!..
Вот влип так влип… Ведь это же не Жора, а лейтенант Горбунов. А Жора, то есть Георгий Ратников, уже пятнадцать лет рыбачит на Черном море, под началом своей рыжей «щучки», голубоглазой Тонечки, ставшей недавно капитаном рыболовецкого судна. И сын у них есть, Жорка. В письмах жалуются — отбивается от рук, заявляет: «То, что было, поросло быльем». Но я написал Жоржику-младшему:
«Как только поднимешься до призывного возраста, давай ко мне в разведроту, и тут мы с тобой, Георгий Георгиевич, будем толковать по-мужски».
— Охламон! — вырвалось у меня громко. Лейтенант Горбунов весь скривился и говорит:
— Это кто охламон, товарищ майор?
— Фу! Фу! Извините, лейтенант, это я отклонился.
А у самого перед глазами людская цепочка, самолеты с черными крестами пикируют на женщин и детей. И где-то в этой скорбной людской цепочке я сам, ухватившись ручонками за подол…
— Мама! — вырвалось у меня уже громче. Горбунов посмотрел, посмотрел на меня и говорит:
— Нам взлет, товарищ майор.
— Рота! По местам!
Мы летим над полями, над горами.
«Мама, мы ведем мужской разговор, чтобы не повторилась беда, свалившаяся на нас в 1941 году. И вообще, в этом «чтобы» — вся наша армейская жизнь».
ЗНАКОМЫЙ РУБЕЖ
Капитан Колесов стоял на насыпи, курил папиросу за папиросой. Насколько видел глаз — всюду потемнело, будто окружающая местность попала под мутный стеклянный колпак. Видимость резко ограничилась. Где-то впереди вспыхивали огни, и время от времени слышались глухие хлопки взрывпакетов. Каждая вспышка тревожно отзывалась в груди. Колесов делал глубокие затяжки и нервно покусывал губы.
Рядом стоял представитель штаба дивизии майор Никулин. Он тихо, будто рассуждая про себя, говорил:
— На войне как на войне. Бой без конца не бывает: или ты его, или он тебя. А скорее всего — он тебя.
Колесов растоптал окурок, взглянул на майора. «Это мы еще посмотрим, — подумал он. — Рано предвещаете исход преследования».
Никулин извлек из кармана часы, взглянул на циферблат, щелкнул крышкой.
— Четырнадцать. К двадцати должна подойти сюда головная колонна. — И, застегнув полы плащ-накидки, стал спускаться вниз, где стояла машина.
Еще в начале преследования Колесов был твердо убежден, что капитан Мухин, зная данную местность только по карте, непременно прельстится земляным валом, чтобы на этом рубеже подольше задержать наступающих. Вал тянулся по фронту на несколько километров, и не требовалось особой тактической грамотности, чтобы оценить его выгодность для обороны. «Вал, как магнит, притянет тебя, капитан Мухин, — рассуждал Колесов. — Здесь ты непременно остановишься, ну и… попадешь в ловушку: скрытые подступы к валу для тебя неведомы, а на изучение местности у тебя времени не хватит…»
Эти предположения подтвердила разведка. Из ее доклада было видно, что Мухин «клюнул» на земляной вал, приступил к спешной отрывке окопов и установке огневых точек. Колесов, предчувствуя победу, вопреки железному закону преследования — не отрываться от противника, не давать ему возможности закрепляться на промежуточных рубежах — ослабил темп продвижения…
И вот теперь все сложилось не так, как хотелось… Мухин сдал рубеж без боя. Попросту говоря, он обманул Колесова, произвел блестящую демонстрацию работ по отрывке окопов, ввел в заблуждение наступающих, выиграл время для того, чтобы оторваться от наседавшей на него роты Колесова и закрепиться на более выгодном рубеже.
Колесов посмотрел в бинокль. Сквозь сетку дождя виднелась ровная местность.
— Как на футбольном поле — ни одной складочки, — прошептал он и, вложив бинокль в футляр, снова закурил, бесцельно блуждая взглядом по набухшей и почерневшей равнине.
Колесов великолепно знал этот рубеж по опыту прошлых тяжелых боев. В дни войны ему вместе с другими пехотинцами пришлось вложить немало труда и воинской сметки, чтобы сбить гитлеровцев с земляного вала.
На этом дело не кончилось. Противник, оставив вал, сумел зацепиться за небольшой перешеек, расположенный между двумя непроходимыми болотами, как раз там, где сейчас закрепился капитан Мухин со своей ротой. Наша пехота предприняла несколько попыток сбить врага с перешейка. Они ни к чему не привели. Только умелый фланговый обход решил исход дела. Но подобный маневр не по плечу роте, а идти в лобовую атаку бесполезно: подступы к перешейку совершенно открыты, атака захлебнется.
Сомневаясь в собственном практическом знании местности, Колесов выслал разведку на фланги обороняющихся с целью найти ближайшие пути обхода Мухина, личным наблюдением изучил прилегающую к перешейку местность. Но это занятие ничего утешительного не принесло, только лишний раз убедило его в непроходимости болот, прилегающих к перешейку.
«Трудную задачу поставил мне Мухин, — подумал Колесов. — Ловко он спутал мои расчеты!»
…Знакомый рубеж, знакомые предметы. Что-то остановилось в горле, часто-часто забилось сердце. Будто наяву, в мыслях возник фронтовой сержант Николай Орлов, вот здесь, как раз на этом валу, погибший в горячей схватке с врагом. Он имел удивительно музыкальный голос, все говорили, что из него выйдет прекрасный певец. А когда смертельная рана стала сдавливать ему дыхание, он поднял голову и, словно виноватый во всем, что произошло, тихо сказал: «Вот и не вышел из меня певец. А жаль! Какая жизнь впереди… Петь бы только…»
И вдруг, набравшись сил, крикнул:
— Что стоите? Идите вперед! Вперед!..
Колесов вздрогнул. «Да, Никита, нужно идти вперед, — пронеслось в голове. — Вперед… Но как, как идти, когда кругом такая местность?! А идти надо, останавливаться нельзя».
Раздумывая, он стал искать выход из создавшегося положения, перебрал десяток вариантов решений… Вывод напрашивался один — частью сил идти в тыл Мухину через болото, а одним взводом вести наступление, отвлекая обороняющихся от совершаемого маневра.
Но тотчас возник вопрос: как преодолеть непроходимое болото? И снова Колесов мучился в поисках решения… Вдруг в его глазах вспыхнул огонек, на лбу расправились морщины, взгляд устремился вдаль, вместо знакомой панорамы местности в мыслях возникла картина: он в числе разведчиков направляется в тыл гитлеровцам. Путь пересекает река. Поверхность ее схвачена непрочным ледком: наступи на него — и он под тяжестью немедленно затрещит, лопнет. Но не тут-то было. Разведчики ложатся на животы и по-пластунски ползут вперед. Лед трещит, но не ломается. Кто-то говорит: «Площадь давления велика, сосредоточишь тяжесть на одной ступне — к водяному пойдешь. А вот если бы доски были, тогда совсем надежно: клади их попеременно и смело шагай — даже самый тонкий лед выдерживает».
Колесов отвлекся от воспоминаний. Подул ветер. Вместе с его дыханием откуда-то со стороны прилетела песня. Молодые голоса, полные силы и красоты, славили родные просторы.
Позади послышался шорох. Колесов обернулся. Перед ним стоял связной от первого взвода рядовой Нестеров. Солдат доложил о прибытии и, широко улыбаясь, кивком головы показал в сторону, откуда лилась песня:
— Пятихатские поют, товарищ капитан. Здесь я жил до учебы в ФЗО. Очень хорошо знаю эти места.
— Жили, говорите?
— Так точно. А знаете, товарищ капитан, это село во время войны фашисты дотла сожгли. А нынче-то вон как они поют! Слушать одно удовольствие.
«Пятихатка! — молнией пронеслось в голове Колесова. — Как же мне не знать этого села». И капитан вслух сказал:
— Разор Пятихатки я видел, товарищ Нестеров, своими глазами. Помню, что было в сорок третьем, как мы входили в это село. Сожженные дома, обгорелые трубы да вихри пепла, поднятые ветром, — вот все, что тогда нас встретило в Пятихатке…
Колесов умолк. Его лицо сделалось сосредоточенным. Он торопливо достал карту, что-то наметил там карандашом и так же торопливо захлопнул планшет.
— Значит, товарищ Нестеров, эти места вам знакомы?
— Я ведь вырос здесь, товарищ капитан.
— Отлично. Вот вам срочное задание: сходите в колхоз к председателю, да как можно быстрее, скажите ему: не может ли он дать нам десятка три досок или горбылей? Завтра они будут возвращены. Словом, товарищ Нестеров, доски должны мы иметь…
А дождь все шел и шел. Проводив взглядом быстро удаляющегося солдата, Колесов подошел к краю насыпи и стал смотреть в направлении перешейка. Вдали время от времени вспыхивали огни взрыв-пакетов. Мокрые, потяжелевшие кусты шиповника льнули к земле, внизу, под насыпью, переговаривались солдаты. Колесов прислушался.
— Ты вот, Гвоздев, говоришь: «Чего сидеть, в атаку надо идти». Броситься в атаку немудрено! А что из этого выйдет? Видишь, какая местность: одним пулеметом можно всех атакующих покосить. Понимать надо. Эх ты, горе-тактик! — корил кто-то рядового Гвоздева.
Тот отвечал:
— Да я и сам это понимаю. Сидеть неохота. Что-то надо делать…
— А что делать, — отвечали Гвоздеву, — капитан знает. Через болото поведет, а в противной стороне спину не покажет.
— Верно! Наш ротный такой, — отозвался ефрейтор Николаев. — Поди, он сейчас уже и решил, что нам делать. Факт!
Колесову стало приятно от услышанных слов. Они как бы подтверждали его решение. Раз солдаты думают то же, что и командир, они пойдут на все.
Капитан стал спускаться с насыпи в направлении голосов. Вдруг он остановился и подумал: «Трудно будет в самом узком месте, болото имеет около двухсот метров в ширину. А все же пройдем. Это для Мухина будет неожиданностью. Очень хорошо». И он сел писать донесение.
Солнце только что спряталось за лес, а на болоте уже стемнело. Хилые кустики травы, кочки, видневшиеся до того, теперь слились с черным бархатом вязкой грязи. С каждым новым шагом путь становится труднее. Колесов, продвигаясь в середине цепочки, внимательно следил за направляющими сержантом Нестеровым и ефрейтором Николаевым. Сейчас от них зависит многое: на