Грим ждал его на входе. При появлении Арсения он расстроенно рыкнул, осторожно, но крепко сжал челюсти на запястье, потянул куда-то в темноту.
— Грим, подожди! Дай осмотреться! — Арсений включил фонарик.
Обсерватория! Вот куда они попали — в обсерваторию Наты. Как-то не так представлял себе Арсений телескоп. В его понимании телескоп — это такая подзорная труба на треноге. А тут настоящая махина! И не понять даже, с какой стороны к ней подступиться и куда смотреть, чтобы разглядеть, есть ли жизнь на Марсе. Рядом с махиной — рабочий стол, большой, красивый, совершенно пустой. Дорогое кожаное кресло на колесиках небрежно отодвинуто к стене. Сразу видно, что хозяйка всего этого научного великолепия давно не появлялась в своих владениях, если вообще когда-нибудь появлялась. Уж больно здесь все нежилое и бездушное, вот, может, только старинная этажерка с книгами вносит нотку уюта. Арсений пробежался пальцами по корешкам книг, нарисовал загогулину в пыли на рабочем столе. Если в сам павильон обитатели поместья еще иногда заглядывали, то здесь, наверху, царило запустение. Обсерватория Наты при всем своем величии и масштабности была похожа на заброшенный старый чердак. Точно в подтверждение мыслей Арсения, Грим громко, совсем по-человечески, чихнул, и из-под его лап взмыло и заплясало в свете фонарика облачко пыли.
— Будь здоров! — Арсений уже собирался отойти от стола, когда рядом с собственной загогулиной увидел еще кое-что…
«Убирайся вон!» — Слова были написаны торопливо и размашисто. Буквы наползали одна на другую, так и норовили соскользнуть со стола. Вот и послание. Арсений задумчиво поскреб подбородок. Только вопрос — от призрака ли?
По крыше обсерватории хлестал дождь, от громкого «тарарам» ощущение, что находишься на чердаке, только усиливалось. Рядом, напоминая о себе, рыкнул Грим, потрусил куда-то к стене. Там обнаружилась небольшая незапертая дверца, ведущая на узкую, опоясывающую обсерваторию смотровую площадку. Здесь наверху ветер, казалось, усилился в разы. Ветви старого клена цеплялись за кованые перильца, дождь сек их косыми струями, обрывая листья, обламывая молодые побеги. На одном из таких листьев Арсений поскользнулся и едва не упал. Спасло ограждение, невысокое, но надежное с виду. Так же, как клен, он ухватился за перила, посмотрел вниз. Высоко! Упадешь — костей не соберешь. Значит, тот, за кем гнался Грим, не мог просто спрыгнуть, значит, должен быть еще один выход.
Выход нашелся с противоположной стороны купола. Вниз, оплетая одну из колонн павильона, спускалась винтовая лестница. Когда-то выкрашенная в белый цвет, а сейчас облезшая, с проступившей ржавчиной. Вход на лестницу преграждала решетчатая дверь. И эта дверь была заперта. Арсений подергал за ржавые прутья, попытался дотянуться до лестницы, держась одной рукой за перила, — ничего не вышло. Тот, кто воспользовался этой лестницей, не оставил ему ни единого шанса.
Арсений тихо выругался. Словно в ответ небо разразилось раскатом грома, а кленовая ветка плетью ударила по лицу. Щеку обожгло болью. Горячие капли крови смешались с холодными дождевыми. Арсений стер их рукавом, обернулся к замершему у самого края площадки Гриму:
— Все, пойдем, друг. Нам здесь больше нечего делать.
Грим согласно рыкнул, первым прыгнул в черный провал двери. Арсений шагнул следом.
Что бы там ни думала Ната, его миссия в этом доме, скорее всего, подошла к концу. Он почти уверен, что виновника своих бед ей нужно искать среди живых, а не среди мертвых, но, чтобы убедиться в этом окончательно, нужно довести дело до конца. Флейта привычно легла в ладонь, Арсений улыбнулся ей, как давнему другу…
Мальчишка… Крысолов оставался в доме недолго, ограничился беглым осмотром. Может, особенным своим охотничьим чутьем почуял, что искать Савву нужно в парке, а не здесь. Пусть бы так! Пусть бы хоть в доме не было ничего такого, от чего невозможно уснуть и хочется без конца оглядываться по сторонам. Она устала. Столько лет жить с этим тяжким грузом, одновременно ждать и бояться, что когда-нибудь ее тайна будет раскрыта.
Дождь, неистовый и, казалось, вечный, бился в запертое окно с такой силой, что дребезжали стекла. А там, под дождем, в мутном свете фонаря стояли двое: Крысолов и его адский пес. Ната поежилась, щелкнула зажигалкой, прикуривая уже которую по счету сигарету. Завтра Зинаида непременно станет ругаться, когда увидит, сколько она выкурила. Да бог с ним — с завтрашним днем! Ей бы сегодняшнюю ночь пережить…
Пока Ната прикуривала, Крысолов исчез.
— Вот и посмотрим, — сказала она, выпуская облачко дыма. — Слышишь, Савва?! Я не сдамся без боя, ты меня знаешь!
Желание обернуться и заглянуть в черные глаза мертвого мужа было сильным, но Ната себя поборола. Ей не впервой. Она справится.
Свет погас внезапно. Хрустальная люстра беспомощно мигнула, и дом погрузился во тьму. Страшную, кромешную, наполненную особенной, неведомой обычному человеку жизнью.
— Пробки! Надо сказать Акиму, чтобы перепроверил. — Собственный голос показался Нате слабым и испуганным. Страх в ее нынешнем положении недопустимая роскошь. Ей нельзя бояться, у нее просто нет на это права. Сейчас придет Марта и принесет свечи.
Секунды складывались в минуты, а внучка все не шла. Глаза уже начали привыкать к темноте, а в сердце росла тревога. Про мобильный телефон Ната вспомнила, когда нервы, и без того расшатанные происходящим, были уже натянуты до предела.
Телефон Марты молчал, так же как молчал и телефон Акима. А больше звонить некому, она всех отослала. Оставила только Акима, да и то лишь потому, что ему некуда идти. Может, Марта уехала? Обиделась и решила показать характер? Пусть лучше так. Нужно было сразу отправить ее обратно в город, как только приехал этот… Крысолов. Девочке здесь нечего делать, особенно сейчас, в темноте. Ната отшвырнула бесполезный телефон, в последний раз затянулась уже догоревшей почти дотла сигаретой, снова подкатила коляску к окну.
Снаружи бушевала гроза. От раскатов грома закладывало уши, а от вспышек молний уже рябило в глазах. Не нужно смотреть, не нужно слушать. Ей надо только дождаться возвращения мальчишки, чтобы услышать его вердикт. Вердикт или свой смертный приговор — это уж как повезет. Она везучая. Она продержалась дольше всех остальных, сумела выжить и победить того, кого победить почти нереально. Дай бог, чтобы та битва была последней, чтобы не пришлось снова сражаться с собственными страхами и призраками из прошлого.
Из раздумий Нату вывел тихий, едва различимый шорох. Кто-то шел — или скорее крался? — по коридору. Легкая, осторожная поступь, тихое поскрипывание паркета… Чудится?..
— Марта? Марта, это ты? — Ната развернулась спиной к окну, слезящимися от напряжения глазами уставилась в черный проем двери.
Скрип-скрип… Уже и шагов не слышно, только это поскрипывание. Может, и нет никого, может, просто рассохся паркет, а она, старая дура, выдумывает себе бог весть что.
— Марта! — Голос громкий и требовательный. Чего ей стоит держать себя в руках, никто не узнает. Несгибаемая Ната, ослепительная Урания! Она всегда такой была и такой останется.
— Урания… — не то шорох, не то шепот, а может, и вовсе завывание ветра. — Уже скоро…
Чудится! В таком месте в эту грозу примерещиться может что угодно.
— К черту! — Серебряная зажигалка подпрыгивает в дрожащих руках, сигареты одна за другой падают на ковер. Иногда собственные демоны в разы страшнее демонов внешних. Вот их бы обуздать!
Синий огонек пламени наконец перепрыгивает с зажигалки на сигарету, успокаивающе потрескивает. Горький табачный дым выбивает из горла кашель. К черту!
Шаги уже совсем близко, и черная тень на пороге гостиной. Стоит, ждет приглашения.
— Ну, входи же! — Слова слетают с губ вместе с дымным облачком. — Я так давно тебя жду.
…Звук, странный, потусторонний, вплетается в слова, превращает их в песню. Флейта. Там, в бушующем за окном ненастье, какой-то сумасшедший музыкант взялся играть на флейте. Мелодия незнакомая и знакомая одновременно, тревожная, вынимающая душу. И даже дождь аккомпанирует невидимому музыканту, и даже гром стихает, чтобы можно было слушать и наслаждаться.
Тень на пороге покачивается из стороны в сторону, точно загипнотизированная. Тень тоже слушает флейту.
— Кто ты? — Ей уже не страшно. Как же можно бояться, когда где-то совсем рядом рождается такое чудо?! — Ну же!
Ответом ей становится не то стон, не то вздох, незваный гость растворяется в темноте, где-то в глубине дома хлопает дверь…
Наваждение закончилось внезапно, оборвалось грубой и настойчивой телефонной трелью.
— Хозяйка? — В до сипоты прокуренном голосе Акима слышалась тревога. — Что-то случилось?
Он почти никогда не называл ее по имени, всегда только хозяйкой. Нату это одновременно и раздражало, и обижало, но спорить с Акимом не было смысла. На все ее упреки он отвечал неизменное: «Как тебе будет угодно, хозяйка». А она так до сих пор и не смогла понять, чего в этом слове больше — горечи или насмешки.
— Где ты был? — Облегчение разлилось по телу теплой волной, больше она не одна во вселенной. Верный Аким где-то рядом.
— В подвале. Запускал генератор. Там неполадки, пришлось повозиться.
— А трубку почему не брал?
— Звонок на вибрации, не услышал. — Аким, как всегда, был немногословен, но эта его немногословность успокаивала.
— Починил?
— Секунду! — В трубке что-то щелкнуло, и вслед за этим люстра под потолком зажглась нестерпимо ярким светом.
Ната прикрыла глаза ладонью, впервые за этот долгий вечер вздохнула полной грудью. Сердце тут же отозвалось уже привычной болью.
— Горит? — просипела трубка голосом Акима.
Ната открыла глаза, обвела взглядом гостиную. Свет теперь горел не только в доме, но и в парке. Оранжевыми шарами зажглись вдоль аллей фонари, гигантским белым подсвечником вспыхнул павильон. Нате казалось, что она даже видит черные силуэты статуй.