с поняла, что Крысолов тоже за ней наблюдает, рассматривает с чувством легкого недоумения и, кажется, какой-то личной заинтересованности. Не так он на нее раньше смотрел, совсем не так. Что же изменилось?
Марта не спешила отводить взгляд, улыбнулась вежливо и отстраненно. В ответ Крысолов отсалютовал ей бокалом с вином, рассеянно побарабанил пальцами по столешнице. Пес его приоткрыл глаза, обвел присутствующих внимательным взглядом, снова положил голову на лапы. Определенно, пес нравился ей больше хозяина.
Ужин не задался. Да и с чего бы ему задаться, если за столом собрались совершенно чужие друг другу люди, даже кровные узы, связывающие некоторых из присутствующих, были лишь ненужной формальностью! Эдик, и без того нетрезвый, напился еще больше, Илья многозначительно молчал, несколько раз выходил из-за стола, чтобы переговорить с кем-то по мобильному телефону. Наверняка консультировался с адвокатом. Анастасия заметно нервничала, шпыняла Зинаиду за плохо приготовленный ужин. Зинаида лишь вяло огрызалась да искоса поглядывала то на Марту, то на Крысолова.
Впрочем, на Крысолова поглядывала не только Зинаида. Верочка, сидящая от него по левую руку, устала одергивать брата и полностью переключила внимание на гостя. Гостя ли?! Теперь они с Крысоловом самые богатые и самые перспективные из присутствующих, а дом принадлежит им всем в равных долях. Нет больше гостей, есть хозяева.
А Верочку можно понять. Крысолов, конечно, не ее типаж, но если вспомнить о фонде, то про мелкие издержки и странности можно запросто забыть. Да она ведь и не знает, кто такой Крысолов на самом деле. Никто из них не знает. Ната умела и любила интриговать. Пожалуй, интриги она любила даже больше, чем своих внуков. Она жила этим зыбким чувством опасности и неопределенности, именно она, а не Макс заразила им Марту. Когда вокруг холод и пустота, когда близкие люди близки лишь формально, жизнь выцветает, и, чтобы ее заново раскрасить, приходится совершать безумства.
Приходилось… Все, больше никаких безумств. Ната умерла, так и не простив ее, не попытавшись понять. Марта и сама себя не простила. Разве можно такое забыть, отвернуться, откреститься! Ната умерла, а Марте с этим жить до конца дней, ненавидеть себя и наказывать. Может, наследство, эти чертовы шестьдесят процентов, тоже наказание? Ната не могла не знать, как воспримут такое решение остальные ее внуки, как отнесутся они к Марте.
А ей ничего не нужно! Сколько лет она жила своим умом и своими силами, не брала у Наты ни копейки! Пусть остальные считали ее главной фавориткой, обвиняли в том, что она тянет на себя одеяло бабушкиной любви, Марта знала правду, знала, что нет больше никакой любви, события двух ночей перечеркнули всю ее жизнь. Первая ночь была темной и страшной, она разлилась в крови черным ядом, который не вытравить никогда. А вторая… что случилось второй ночью, Марта так и не поняла. Ната, и без того холодная и равнодушная, отдалилась от нее окончательно, оставила в списке наследников, но вычеркнула из другого, куда более важного списка. Наты больше нет, а она так и не поняла, так и не решилась спросить за что.
Загадки! Ната любила загадывать загадки. Иногда на них удавалось найти ответ, а иногда, вот как сейчас, разгадка пряталась за туманом неведения. Все не просто так. И ее шестьдесят процентов, и фонд для Крысолова. Это не наследство, это плата. Понять бы только за что.
Крысолов больше не смотрел в ее сторону, он внимательно слушал щебетание Верочки. Глупец! Верочку не нужно слушать, на Верочку достаточно смотреть. Она хороша особенной, просто чертовской красотой. И она была совершенно права, когда говорила, что не пропадет без наследства Наты. Пока на свете есть вот такие… крысоловы, Верочке нечего бояться. Мысль эта была колкой и неожиданно неприятной. Какое ей дело до Крысолова и Верочки?! У нее есть куда более насущные проблемы. Такие проблемы, о которых никому не расскажешь. Марта попыталась рассказать, но ее не стали слушать.
Ната умерла от остановки сердца, Макс покончил жизнь самоубийством… Злой рок… Может, и злой рок, но на душе неспокойно, а от страшных подозрений останавливается дыхание. Интересно, если бы она рассказала Крысолову то, о чем собиралась, он бы поверил?
Синие глаза в обрамлении угольных ресниц смотрели на нее очень внимательно. И даже не на нее саму, а на что-то поверх ее головы. Верочка продолжала щебетать и хихикать, но Крысолов ее больше не слушал, он словно бы прислушивался к чему-то внутри себя, и взгляд его, еще секунду назад сосредоточенный, сейчас сделался расфокусированным. По спине, перескакивая с одного позвонка на другой, пробежала волна не страха даже, а паники. Что он там видит? На что смотрит таким страшным взглядом?
Словно прочтя ее мысли — а может, и прочтя? — Крысолов встрепенулся, нацепил на нос очки с желтыми стеклами и из интересного молодого человека снова превратился во фрика.
— Что? — спросила Марта одними губами. Не смогла не спросить, так силен был пережитый ужас.
— Ничего. — Он недоуменно пожал плечами, ухмыльнулся своей кривоватой улыбкой, и Марта его почти возненавидела.
— Видишь, Марточка, ты пустое место даже для таких, как наш новый родственник. — Анастасия неспешно облизнула пурпурные губы, и Марта удивилась, что язык у нее самый обыкновенный, а не по-змеиному раздвоенный. По ядовитости Анастасия даст фору самой опасной гадюке. По ядовитости и коварству…
— А ты хороша, Настена! — Задремавший прямо за столом Эдик вдруг встрепенулся. — Одним махом семерых убивахом! И младшую сестренку уделала, и нового родственничка приложила. — Он радостно хрюкнул, спросил заговорщицким шепотом: — А может, ты и сама бы не прочь с ним… за такие-то деньжищи?!
— Урод! Семейка уродов! — Анастасия швырнула столовый нож, вскочила из-за стола. — Спать пошла! Надоели!
— Ага, давай! — Эдик прощально взмахнул салфеткой. — Тебе ж еще в Париж лететь! Или с Парижем ты теперь пролетаешь?
— Как фанера над Парижем… — пропела Верочка.
— Сволочи! — Анастасия раздраженно дернула обнаженным плечом, едва не споткнувшись об дремлющего у камина пса, выскочила из столовой.
Следом, не говоря ни слова, встал Илья. Наверное, переговоры с адвокатом не принесли желаемого результата, потому что выглядел он еще мрачнее, чем днем.
— А где «до свидания, дорогие родственники»? — поинтересовался Эдик, до самого края наливая в бокал неразбавленное виски. — Где пожелания спокойной ночи?
— Пошел к черту! — буркнул Илья и громко хлопнул дверью.
— Нервные все какие стали. — Эдик опрокинул в себя содержимое бокала, зажевал виски куском ветчины, сказал задумчиво: — Ну, к черту так к черту! Пойду я, ребятки.
Он встал, чтобы не упасть, ухватился за скатерть, едва не сбросил со стола посуду, постоял немного, ловя равновесие, отвесил оставшимся шутовской поклон и снова едва не свалился.
— Не могу сказать, что вечер удался, но бывало и хуже. Я тут прикинул, десять процентов — это еще не самый плохой вариант. Это даже кое-что на орешки останется.
— На какие орешки, Эдик? — Верочка раздраженно поморщилась.
— На золотые, — сказал он и подмигнул Марте. — Удаляюсь, сестренки и братишки. Скучно с вами.
С уходом Эдика в столовой сразу стало пусто и тихо. Вязкую предполуночную тишину разбавляло лишь монотонное тиканье настенных часов.
— А ты уже устроился в доме, Арсений? — Ладошка Верочки многозначительно легла на руку Крысолова, а в голосе добавилось томных ноток.
— Не успел пока. — Он не спешил убирать руку, он улыбался вежливо-заинтересованной улыбкой. От улыбки этой Марте стало вдруг тошно, захотелось поскорее уйти.
— Так я тебе покажу, если не возражаешь. — Верочка легонько царапнула коготками скатерть. Звук получился мерзкий, зубодробительный.
— Не возражаю. — Из-за желтых стекол было не понять, куда смотрит Крысолов. — Наоборот, я буду тебе очень признателен.
Вот и сговорились… Марта аккуратно, стараясь не выдать своего раздражения даже жестом, встала из-за стола. Мужчина может быть трижды медиумом, но если за него возьмется такая профессионалка, как Верочка, он не устоит. Крысолов вот не устоял…
Когда Марта проходила мимо собаки Баскервилей, та недовольно рыкнула, обнажая устрашающего вида клыки.
— Спокойной ночи, Марта! — послышался вслед вкрадчивый голос Крысолова. — Хороших снов.
Она замерла, пытаясь понять, чего в голосе больше, насмешки или угрозы. Интуиция вопила, что с последней их встречи Крысолов изменился, что от прежней его бесшабашности не осталось и следа, но разум не хотел верить интуиции, пытался найти происходящему разумное объяснение. Ей просто пожелали спокойной ночи. Проявление вежливости, не более того. Тогда отчего же так тошно и муторно?
— Спокойной ночи, — сказала она, не оборачиваясь, боясь столкнуться взглядом с непроницаемой броней желтых стекол.
Творец, 1941 год (Терпсихора)
Анна стала ему хорошей женой, любящей и любимой, но не это важно. Гораздо важнее то, что даже спустя три года волшебного света, который она, сама того не ведая, дарила Савве, не становилось меньше. Этого света хватало и на картины, и на новую страсть — скульптуру. В этой его страсти было что-то мистическое. Собственными руками создавать нечто прекрасное, почти неотличимое от живого — это ли не высшая радость творца?! Соучастие в зарождении новой жизни, новой вселенной ошеломляет и опьяняет, заставляет работать без отдыха, днем и ночью, искать то тайное знание, которое почти живое сможет сделать действительно живым.
Оно должно быть непременно — это знание, равняющее скульптора с Господом Богом. Надо только прислушиваться и присматриваться, довериться своим рукам и сердцу. Надо только, чтобы свет его музы не гас никогда.
Дома, в подаренной тестем пятикомнатной квартире, Савва бывал редко. Забегал переодеться, перекусить да с благоговейным трепетом коснуться губами высокого лба своей Терпсихоры, вдохнуть запах ее кожи, пробежаться пальцами по старинному серебряному гребню, скрепляющему ее густые волосы, до самого края наполниться дивным светом.