инобытийного материала для творчества инеобходимого ограничениясебя этим самым инобытийным материалом.
Или: музыка есть свободно ставшая необходимость действия алогического эйдоса и необходимо свободное действие алогического эйдоса.
Или: музыка есть отождествление причины и действия, или так или иначе напряженное самопротивоборство.
Распространяться о том, что художник всегда чувствует в своем произведении и свою и чужую волю, я не буду. Это – примитивный факт психологии творчества, и я ограничусь лишь его констатированием.
d) Наконец, эйдос есть чувство, т.е. полагание иного в себе самом, но уже в определенной границе, так что тут получается как бы круговращением самоотнесенности в самой себе, тождество субъекта и объекта.
В теоретическом разуме эйдос полагает только себя, в отличие от иного; в практическом эйдосе полагает только иное в отличие от себя.
В чувстве, или в эстетическом разуме, эйдос полагает себя и иное как некое абсолютное тождество или, вернее, самотождество, тáк различное в себе, что различие не приводит его к уходу от себя в иное, но лишь к вращению в самом себе.
В гилетической логике тут получается, стало быть, интеллигентное вращение в самом себе алогического предмета, или чистая предметность чувства как алогического эйдоса.
Отсюда наше шестое основоположение.
Основоположение чувства. Чистое музыкальное бытие есть сплошная и взаимопроникнутаяслитостьалогически становящегосясубъекта с самим собою.
Только в понятии чувства мы достигаем полной характеристики того необходимого диалектического момента в музыке, который мы в § 4 назвали выражением. Выражение и есть тождество логического смысла вещи с ее алогическим инобытием. В диалектической категории чувства именно это и достигается, ибо только в ней и содержится необходимое тут тождество логического и алогического, внутреннего и внешнего.
Чувство как смысловая предметность и есть чистая выраженность эйдоса, или интеллигентный эйдос, взятый не сам по себе, но в своем самотождественном различии со всеми своими возможными вне-эйдетическими оформлениями [12].
6. Резюме и система.
Теперь мы можем обозреть весь пройденный нами путь и зафиксировать его в немногих тезисах.
Мыслимость всякой вещи предполагает, что она есть нечто одно, отличное от всего другого. Этот резко очерченный и отличенный от всего прочего смысл также необходимо тождествен себе, ибо иначе он уже не был бы самим собой. Точно так же ему свойственны категории покоя и движения.
Итак, каждый предмет мысли есть единичность (сущее) подвижного покоя самотождественного различия.
В определении предмета мысли как единичности подвижного покоя самотождественного различия можно выделять каждую из входящих в нее категорий и в ее свете рассматривать всю эту единичность.
Единичность подвижного покоя самотождественного различия, –
· рассмотренная как единичность, есть понятие, или смысл, точнее же и первоначальнее, – эйдос;
· та же единичность, рассмотренная как самотождественное различие, есть топос, или говоря грубее (оттенки этого понятия нас сейчас не интересуют), геометрическая фигура;
· рассмотренная как подвижной покой, есть множество (в смысле «Mengenlehre») или, говоря грубее, число.
Эйдос (т.е. смысл, фигура и число) требует для своего определения отличия от иного, т.е. не-эйдетического, равно как и отождествления с ним.
Рассматриваемый в отличие от иного, он дает вышеупомянутые три смысловые категории.
Рассматриваемый в отождествлении с ним, он дает становление, где как раз одно и иное диалектически сплетены в одно неразрывное целое.
Становление есть иное и потому держится исключительно на счет самого смысла. Становление есть становление смысла, или – становление понятия, фигуры, числа.
· Становящаяся единичность есть величина;
· становящееся самотождественное различие есть пространство;
· становящийся подвижной покой есть время.
Вся эта структура понятия, фигуры и числа, или – величины, пространства и времени, как чисто логическое определение смысла вещи, может заново соотноситься со всем тем, что окружает вещь как целое, со всем алогическим, что не есть логос вещи и что ее как бы окружает, играя роль фона и определяющей границы.
Эта соотнесенность логической структуры вещи с алогическим ее инобытием есть выраженность смысла. И мы получаем, следовательно, выраженность
· понятия и величины,
· фигуры и пространства,
· числа и времени.
Художественная выраженность понятия и величины есть поэтическая форма;
художественная выраженность фигуры и пространства есть живописная форма;
художественная выраженность числа и времени есть музыкальная форма.
Стало быть, в музыкальной форме содержится по крайней мере три слоя:
1) число, которое есть единичность подвижного покоя самотождественного различия, рассмотренная как подвижной покой;
2) время, которое есть единичность подвижного покоя самотождественного различия, данная в аспекте алогического становления и рассмотренная как подвижной покой;
3) выражение времени, которое есть единичность подвижного покоя самотождественного различия, данная в аспекте алогического становления и рассмотренная как подвижной покой,
причем вся эта структура опять соотносится с инобытием, материально определяясь им и получая от него для себя как бы смысловую картинность в виде новой сконструированности.
Отсюда делается понятной вся многосторонняя зависимость, существующая между музыкальным и математическим предметом. К чертам несомненного сходства надо отнести следующее:
1) то, что оба они относятся не к физико-физиолого-психологической сфере, но – к чисто смысловой, и суть те или иные чисто смысловые же модификации смысла;
2) в частности, музыка, как выражение алогического становления, имеет ближайшее отношение к математическому анализу, трактующему в понятии числа также только его функционально-становящуюся стихию, его составляемость и разлагаемость на сплошно становящиеся, взаимопроникнутые, неотделимые друг от друга, бесконечно малые приращения;
3) там и здесь, в математике и в музыке, в основе лежит чистое число – последний предмет и опора их устремлений, первичное зерно и скрепа всех их конструкций.
С другой стороны, близость и даже тождество музыки и математики в разных отношениях не должно заставлять нас игнорировать все то огромное различие, которое существует между этими двумя совершенно разнородными областями человеческого творчества.
1) Залегает непроходимая бездна прежде всего в формах сконструирования выраженности музыкального и математического предмета.
Выражение музыкального предмета основано на чистом алогическом соотнесении смысла ее с инобытием, так что число и время, лежащие в ее основе, или, употребляя единый термин, жизнь чисел, лежащая в ее основе, берется, в порядке выражаемости, как соотнесенная с инобытием и только соотнесенная, без всяких добавочных моментов, берется как алогически-инобытийно выраженная и рассматривается только в своем алогически-инобытийном качестве.
Такое конструирование предмета, когда и его выражение берется только с алогически-инобытийной стороны, мы называем гилетическим, и оно имеет свои твердые законы, точно выводимые путем введения алогического момента из категорий самого смысла.
Напротив того, математический предмет выражается на основе фиксирования чисто логических, смысловых, вне-выразительных моментов; математика заинтересована не в том, чтобы дать гилетическую, аноэтическую логику смысла и чтобы нарисовать картину алогического становления числа алогическими же средствами, но чтобы дать чисто логическую структуру числа как в его логической, так и в его алогической данности.
Далее, необходимо отметить, что
2) математика конструирует как самое число вне его выражения, так и алогически-становящееся число, вне его выражения, так и выражение чисел всех типов, рассматривая это выражение чисто логически же, но не выразительно.
Музыка же конструирует только выраженные числа, и притом числа не сами по себе, взятые в своей отвлеченной логичности, но обязательно числа, перешедшие в результате алогического определения во время.
Далее, музыка, как искусство, необходимым образом конструирует
3) интеллигентную стихию смысла и
4) дает не просто выражение смысла, но художественное выражение смысла (в чем оно заключается, это – другой вопрос).
Математика же конструирует числа вне их интеллигенции и вне художественности.
Имея точную руководящую нить к получению музыкального предмета как аноэтически, инобытийно-алогически становящегося выражения (или жизни) чисел, как числовой инаковости (беря последнюю в ее чистейшей природе, без всякого постороннего привнесения), мы можем диалектически вывести в более развитой форме все главные основоположения музыкального предмета, или музыкальной формы.
1) Число есть самотождественное различие. След., музыкальный предмет, как алогическое инобытие числа, есть слитно-взаимопроникнутое тождество внеположных различенностей.
2) Число есть подвижной покой. След., музыкальный предмет, по той же причине, есть слитно-взаимопроникнутое тождество текучих, или последовательных, различенностей.