— Габриель, только посмотри… Как красиво.
— Это и придаёт мне сил. Думаю, красота меня и спасла. Только она. Красота мира.
— Ещё бы!
— Как можно даже помыслить о том, чтобы всё это бросить? Как люди на это решаются?
— Может, тут всё же останется горстка людей, — сказала она. — И они начнут заново. Может, у них получится?
— Наделают те же ошибки.
— А вдруг не наделают?
— А вдруг быть человеком — это и значит совершать те же ошибки?
— А вдруг где-то во Вселенной есть существа, которые не совершают ошибок?
— А они точно люди?
— А что значит быть человеком?
Они шли, очарованные и растревоженные своими мыслями, которые метались от пылинок под ногами до звёзд в далёких галактиках.
Они блуждали по лесу и по тайным закоулкам своих душ.
Они двигались сквозь время. Миг за мигом постигали настоящее. Ещё миг — и они уже в будущем. Ещё миг — и они вернулись в прошлое.
Иногда их руки и плечи соприкасались. Кто это с ней? Она никогда раньше таких людей не встречала. Что влечёт её к нему, что заставляет так свободно идти с ним рядом, думать с ним рядом, делиться с ним своими раздумьями? Куда это её заведёт?
Она отвлеклась от идеи самоубийства и жертвы. Сейчас она думала о мальчике, шедшем рядом с ней, о своих друзьях дома, в Ньюкасле: Максин, Микки и Франческе, — друзьях, с которыми танцевала, с которыми стояла у Памятника во время протестов.
— Вовсе не факт, что мир будет разрушен, — сказала она.
— Мы — не разрушители, — сказала она.
— Мы можем всё изменить, — сказала она.
— Кто «мы»? — спросил Габриель.
— Те, кто изменит мир. Странные и страстные. Неравнодушные. Любящие. Юные.
Они шли и шли.
Сильвии хотелось найти другую поляну, где они снова сядут бок о бок на древнем камне и будут длить и длить этот разговор, этот поиск надежды, её семян и корней.
Но нашли они не поляну, а нечто совсем другое. Остановились, замерли.
Он застрял меж ветвей. И чуть покачивался.
— Канюк, — прошептал Габриель.
Крылья птицы были широко распахнуты, словно — уже в смертельной агонии — канюк рвался выпростаться и улететь.
Габриель снял рюкзак. Залез на дерево.
Осторожно высвободил тело птицы, наклонился и протянул Сильвии. Она приняла его обеими руками.
Бережно опустила на землю.
Размах крыльев был огромен — шириной с её разведённые руки.
Хищник. Носитель смерти. Перья, клюв и когти. Мощь, красота и беззащитность.
Канюк отчасти сгнил, отчасти засох.
В груди у него зияла дыра.
Огнестрельная рана.
— Охотники твердят, что идут на кроликов, уток или крыс, — сказал Габриель. — А сами, как завидят что-то прекрасное, недосягаемое для них, убогих, просто не могут этого вынести. Они должны это прекрасное уничтожить.
Широко раскинув руки, она провела ладонями по перьям, костям, плоти, ощутила всё это кожей.
Такой красивый, такой свирепый, такой совершенный.
Из глаз у неё закапали слёзы: никогда прежде она так близко не сталкивалась с беззаботной жестокостью людей.
— Надо его похоронить, — сказала она.
— Зачем? Он скоро распадётся и превратится в землю. Или его съедят. Собственно, вот, смотри: им уже питаются черви и насекомые.
Она разглядела червей и насекомых.
— Да, вижу, канюк своей смертью поддерживает другую жизнь.
— Разрушение и созидание, — сказал Габриель. — Рука об руку. Вместе.
Она погладила мягкие перья, дотронулась до острых, как кремень, когтей и клюва. Она не могла отнять ладоней от этого создания, такого прекрасного даже в смерти.
— Может, тебя-то он и ждал, Сильвия? — сказал Габриель. — Может, вот она, твоя полая кость?
Она растерялась, но всё же необъяснимо поняла, о чём он.
— Давай скажем канюку спасибо за его жизнь, — продолжил Габриель. — И извинимся за тех, кто его убил.
Они встали на колени. Сильвия закрыла глаза и зашептала. Когда она была маленькой, в школе их заставляли молиться богу, в которого она не верила даже тогда, в детстве. Слова той молитвы всегда были для неё бессмысленны. Но слова благодарности и восхищения, которые она шептала сейчас этому существу, казались самой что ни на есть истинной молитвой.
Потом она извинилась перед канюком и перед всеми земными и небесными тварями.
— Прости нас всех, — прошептала она.
— Эх, жаль, я нож не захватил, — сказал Габриель.
Сильвия вытерла слёзы и открыла рюкзачок.
— Зато я захватила.
Она достала нож.
— Нам нужно крыло, — сказал Габриель.
Она недоумённо подняла глаза.
— Там полая кость, — пояснил он.
Она начала отрезать крыло.
А потом она шла через лес с крылом в руке — оно было почти такой же длины, как её рука, такой же ширины, как её плечи.
Огромное, но лёгкое-лёгкое. Казалось, оно состоит почти исключительно из воздуха.
Они молча шли обратно — мимо мертвенно прямых деревьев, мимо полян, мимо наскальных рисунков и сияющего пруда. Вокруг её ноши жужжали мухи, приходилось их отгонять. Крохотные существа переползали с крыла ей на пальцы. Она нежно смахивала их свободной рукой.
На опушке леса остановились.
Так странно было снова увидеть простор, ручей, мост, упавшие тотемные столбы, деревню.
День клонился к вечеру. На западе солнце быстро скатывалось за горизонт. Скоро начнёт темнеть.
— Что теперь с ним делать? — спросила Сильвия.
— Положим к отцу в сарай, — ответил Габриель. — Попробуем завтра отчистить.
Они отнесли крыло к дому Габриеля.
Положили на скамью в сарае.
Заперли сарай.
До этого момента она двигалась как заворожённая, но теперь увидела сад. Точно впервые.
Там росло много овощей.
Там была теплица.
А ещё — небольшая ветряная турбина, лопасти которой так и мелькали.
— Отец поехал за Колином, — сказал Габриель. — Скоро вернётся.
Они стояли, будто не зная, что ещё сказать друг другу напоследок, как расстаться.
— Я расскажу отцу, почему крыло попало в сарай, — сказал он. — Если спросит.
Она молчала, внезапно охваченная прежней привычной, сильной робостью.
Всё это было так ново… этот мальчик, эта птица, это место.
— Я пойду, — пробормотала она.
Но медлила.
За один день она стала каким-то совсем другим человеком, непохожим на Сильвию, которая встала поутру. Новые мысли, новые ощущения, новые токи в её уме и теле.
Этот новый мальчик.
Она вздохнула, снова пробормотала «я пойду» и снова не двинулась с места.
Они смотрели друг на друга.
Золотое закатное солнце сияло в его глазах. Отсвечивало у него в волосах.
Она хотела сказать: «Ты очень красивый, Габриель».
Она хотела, чтобы он сказал: «Ты очень красивая, Сильвия».
Запели вечерние птицы.
Она заметила оленя — совсем рядом, за забором сада.
— Мы ещё увидимся, — пробормотала она. — Завтра.
— Да. До завтра, Сильвия.
— До завтра.
Они с усилием разомкнули взгляды.
Вернувшись домой, она не могла усидеть на месте. Но мама ждала подробностей.
— Да, мама, — ответила Сильвия. — Я чудесно провела время.
— Значит, он тебе нравится?
Сильвия покраснела.
— Да, мам. Мы гуляли в лесу.
Мама улыбнулась.
— Просто бродили, — добавила Сильвия. — Видели оленей и белок. И древние рисунки на камнях.
Как рассказать, что и сама она превратилась в лес? Как рассказать, что она отрезала крыло канюку и собирается смастерить из него флейту? Она ведь даже не знает, что и зачем делает.
— Мы видели тотемные столбы, — сказала она. — И малышку на берегу, она при нас сделала первый шаг.
— Он о себе рассказывал?
— Немного.
— Я так понимаю, что эта семья тут временно. Его отец плотник. Но сейчас они как бы… взяли паузу.
Сильвия почти не слушала. Мысленно она снова шагала с огромным, но невесомым крылом в руке. Ей хотелось шагать и шагать или снова взять нож и начать резать.
— Энтони сам растит мальчиков, — продолжила мама. — Их мать умерла вскоре после рождения Колина.
Сильвия ахнула.
— Он не сказал. Бедный Габриель.
— Бедные они все.
— Откуда ты узнала?
— Я же с его отцом кофе пила.
— Ой, да. Забыла.
— И я немного его порисовала. Видишь?
Она показала карандашные наброски: Энтони сидит в кресле. Энтони в профиль, Энтони анфас.
— Очень похоже вышло, мама.
— Он хороший человек.
— Ага…
Мама отложила эскизы и рассмеялась.
— Где ты витаешь, Сильвия?
Сильвия захлопала глазами.
— Прости. Новостей, конечно, нет?
— О папе? Нет. Скоро будут. С ним всё в порядке, занимается любимым делом.
— Фотографирует ужасы.
— Да. Фотографирует ужасы.
Они уселись с книгами, включив бра. Но Сильвия не могла читать. Слова чернели на ярко-белой странице бессмысленными закорюками.
И опять в руке огромное и невесомое крыло. Под ногами тропа, усыпанная иглами и сучьями. Рядом идёт Габриель. Она видит его лицо, его глаза, поры на его коже. Слышит его голос.
— Дитя, ты в порядке? — окликнула мама.
— Да.
Ей хотелось сказать: Мама, со мной творится что-то странное.
Но как объяснить, что она имеет в виду?
Может, в здешних краях в ней просто проявилась та странность, которая всегда таилась внутри? Может, тут любой становится странным. Или самим собой.
Чего ж ей так неспокойно-то?
Свет за окном померк окончательно.
— Знаешь, я пройдусь, — внезапно сказала она.
— Куда? К Габриелю?
— Нет. Поднимусь на холм, посмотрю на звёзды.
Мама засмеялась.
— Не заблудись.
— Ни за что.
Вверх по залитой звёздным светом тропе — на вершину, к звёздам.
Дозвонилась!
— Я вижу тебя, Максин! — закричала Сильвия.
— Где?
— Я вижу вдали огни города. Ты там!
— Ты напилась, что ли?
— Максин, сегодня такая отличная связь! Я сейчас на холме, тут тьма кромешная. Нет, не такая уж кромешная. Тут звёзды, Максин! Целые галактики! Они танцуют прямо над головой! Вот протяну руку и потр