— Ох, мам.
— Ты поедешь?
— Я? Почему?
— Чтобы не быть тут одной.
— А ты надолго?
— Не знаю. На день-два. У него никого нет, Сильвия.
— Мать же есть?
— Ты просто не знакома с его матерью.
Сильвия вздохнула. Её собственная мама всегда жертва, в любой ситуации.
— Значит, остаёшься? — уточнила мама. — И ты тут одна справишься, правда?
— До города всего пятьдесят миль, — сказала Сильвия. — Я всё-таки не во Внешней Монго…
— И семья Габриеля рядом. Я предупредила Энтони. Ещё есть Андреас.
— Да, мама. Всё будет хорошо. Поезжай к своему мальчику. Твоих проблемных мальчиков никто, кроме тебя, не спасёт.
— Да. Тебе не страшно?
— Мам, ну…
— Ладно, дщерь, поняла. Я туплю. И нежничаю.
— Мам. Ты любимая.
— Да?
Сильвия потянулась и поцеловала маму в щёку.
— Да. Ты очень любимая. Езжай осторожно.
— Хорошо. Ты справишься?
— Да, мам.
— Ты точно не боишься?
— Мам!
Мама села в машину, захлопнула дверцу и уехала. Сильвия смотрела, как машина взбирается по извилистой дороге и выезжает из деревни.
Она стояла там, пока мамина машина не скрылась из виду. Колин стоял рядом.
— Ты знаешь этого Малкольма? — спросил он.
— Нет.
— Мы о тебе позаботимся.
— Обо мне не нужно заботиться.
Она нащупала в кармане полую кость.
Вокруг воцарилась тишина.
Она вздрогнула.
Её внезапно охватил страх.
И она пошла качаться на качелях с Габриелем.
Цепи грохотали, скрипели, а они раскачивались взад-вперёд, взад-вперёд.
Молча.
Габриель напевал какую-то народную песенку в ритме качелей.
— Мне мама рассказала про твою маму… — сказала Сильвия.
— Ну да…
— Ужасно.
— Иногда мне кажется, что я её почти не помню. А потом помню. Мы о ней часто говорим. Тогда она с нами.
— Это хорошо.
— Люди обычно не знают, что сказать, — добавил он. — Да что тут скажешь? Она умерла. Давно.
Верно. Сказать было нечего.
Они раскачивались взад-вперёд, взад-вперёд.
— Дурацкая штука, — сказал он. — Долой смерть!
— Да, — подхватила она. — Долой!
Стая скворцов разом вспорхнула и с криками улетела прочь.
Они качались, они улыбались, цепи скрежетали, а их мысли катились дальше.
— Девушка… — начала было Сильвия.
— Девушка?
Она засмеялась. И поняла, что не знает, как рассказать. Она просто качалась и смотрела вперёд, за холмы, в небо.
— Да, — сказала она, — жила-была девушка, вот и всё.
— Так начинаются сказки. Или песни.
Он запел.
Жила-была девушка, вот и всё.
Её звали Сильвия Карр.
Её занесло в нортумбрийскую глушь,
И это был сущий кошмар.
Он раскачался сильнее, и качели поднялись выше, скрипя и скрежеща.
Она познакомилась с олухом,
Надышалась там чистым воздухом,
А потом нашла птицу,
Канюка — не синицу,
Взявши полую кость,
Чтобы сделать не гвоздь,
Чтобы музыке литься…
Он захихикал.
— Называется «Баллада о Сильвии Карр», — пропел он и добавил: — Жизнь всегда можно спеть.
— Пой, — сказала она.
Ростом — крошечная птичка,
Силой — вылитый медведь,
А умище… а умище…
Как… трагедь или комедь…
Он расхохотался.
— Может, вся твоя жизнь — баллада! И вообще жизнь любого человека — баллада. И если подобрать правильные слова и мелодию, люди будут петь её вечно!
Он запел:
Ла-ла-ла, маленькая Сильвия Карр,
Ла-ла-ла-ла-ла, великая Сильвия Карр!
Его песня вместе с их хохотом взмыла вверх, как вихрь, над деревней, над холмами и унеслась в безбрежное небо.
Взад-вперёд качались они. Вверх-вниз.
Скрип-скрип. Вжик-вжик.
Да, я сказка, подумала Сильвия. И баллада.
Взад-вперёд, взад-вперёд.
Взад-вперёд, вверх-вниз.
Скрип-скрип. Вжик-вжик.
— Да здравствует жизнь, — пел Габриель. — А смерть — долой, долой, долой!
Ужинала она в тот вечер у Габриеля.
Энтони готовил рагу. Красное месиво — помидоры, лук, свёкла и горох — булькало в чёрном котле, источая чесночный аромат. Вот он насыпал туда перец. Вот поставил в духовку противень с огромными картофелинами.
Запахи еды сшибали с ног.
Колин расставлял на столе тарелки и чашки, раскладывал ножи и вилки, а ноги его словно танцевали под какую-то рок-музыку, которую слышал только он.
За каминной решёткой горел огонь.
Сильвия сидела на диване перед камином. С Габриелем. В руках у него были ручка и блокнот. Он писал, зачёркивал, смотрел в пространство, закрывал глаза, вздыхал, прищёлкивал языком, качал головой, снова строчил, смеялся, снова вздыхал, снова писал, зачёркивал, писал…
— Хочу быть птицей, — сказал он.
— Птицей?
— Ага. Им не нужно сочинять песни, они просто поют. Просто открывают клюв, и из него льётся музыка.
Он вытянул губы. Свистнул.
— Раз и готово!
Он снова засмеялся.
— Хочу я в небо взмыть, как птица, — произнёс он. — Вполне себе начало песни, да?
Из огня с треском вылетели искры. Сильвия их затоптала.
Мама позвонила на местный телефон.
И сообщила, что с Малкольмом вроде обошлось. Он уже намного спокойнее. Конечно, покончить с собой он на самом деле не хотел. Просто сигналил: нужна помощь. Она пока побудет в городе, с ним рядом.
— Кстати, отец звонил, — сказала она.
— Папа? Где он?
— У чёрта на куличках. В Риме! Фотографирует скворцов, жрёт спагетти и снова намылился в Сирию.
— В Сирию?
— Дурак.
— Ох, мам…
— Не умнее Малкольма и… остальных. Как у тебя дела?
— Очень хорошо. Энтони готовит рагу.
— Чудесно. Передай-ка ему трубку.
— Кому? Энтони?
— Да. На пару слов.
Она окликнула Энтони, отдала ему трубку.
Энтони сразу заулыбался.
— Да-да, она в порядке. Глупости, Эстелла. Ты бы моих тоже приютила.
Он тихонько рассмеялся, сказал «до встречи» и вернул трубку Сильвии.
Голос у мамы помягчел.
— Может, останешься сегодня у Энтони? — предложила она.
— Может, и останусь, — сказала Сильвия, но знала, что не останется.
Ей и дома хорошо.
— Не волнуйся, мам, — сказала она. — И о папе не тревожься.
— Ладно. Не буду.
— Я тебя люблю.
— А я тебя. Спи спокойно, дитя.
— Договорились. Спок-ночи.
Она снова села на диван. Габриель всё строчил в блокноте.
Остановился, пропел себе под нос.
Она пыталась разобрать слова. Но не могла.
Он ей улыбнулся.
— Сложится, — пробормотал он.
Потом он куда-то ушёл, а вернулся с фотографией.
— Это она, — сказал он.
Темноволосая женщина в джинсах и клетчатой рубашке смеялась, прикрывая глаза от солнца.
— Красивая, — сказала Сильвия.
— Была, да. И останется. Её звали Ребекка.
— Ты на неё похож.
— Ага. Похож.
Он вздохнул.
— Вот и всё, — сказал он.
Он отложил фотографию.
На диване уютно, от камина идёт тепло. Он сидел совсем близко. Их бёдра и плечи соприкасались.
Им дышалось легко и свободно.
Он напевал. Её мысли блуждали. Но непременно возвращались к той девушке, к её нереальной реальности.
— Налетай! — сказал Энтони.
Они уселись за стол.
Сама себе удивляясь, Сильвия с жадностью умяла две порции рагу и две огромные картошки, словно впрок, словно готовилась к путешествию или подвигу. Ей налили белого вина. На сладкое ели вкусный лимонный пирог.
Энтони спросил, останется ли она ночевать.
Она покачала головой:
— Спасибо, но я домой. Не волнуйтесь.
— Уверена?
— Да я же тут, совсем рядом.
— Ну, смотри сама. Вообще, деревня у нас тихая, бояться нечего.
Она надела куртку и пожелала всем спокойной ночи.
Габриель пошёл её провожать.
Они вместе смотрели на восходящую луну.
И твердили, что луна очень красива.
— Жила-была девушка Сильвия Карр, — тихо пропел Габриель. — И странный парень, с которым она качалась на качелях, сказал, что она красивая.
— Так и сказал? — спросила она.
Он улыбнулся, и в его глазах блеснула луна.
— Так и сказал. Он даже сказал: очень красивая.
Она вздохнула. Но глаз поднять не могла.
Не сейчас, сказала она себе.
Подошли к её дому.
— Замечательный был день, — сказала она.
— Это точно.
— Спокойной ночи, Габриель.
Он вздохнул. Разочарованно?
— Спокойной ночи, Сильвия, — сказал он. — Если что, зови. Мы тут близко.
— Спокойной ночи.
Он ушёл. Его светлые волосы сияли под луной.
Она вошла в маленький тёмный домик. Одна.
Поднялась в спальню, не раздеваясь.
Включила свет. Занавески были раздвинуты.
Окно состояло из чёрных прямоугольников, где отражалась она сама вместе с комнатой.
Она выключила свет, и отражения исчезли.
Она прижала ладони к стеклу и всмотрелась в ночь.
Там были луна и бессчётные звёзды.
Там был Ньюкасл — тусклое зарево на юге.
Она представила маму в центре этого зарева.
А где, интересно, Рим?
Ещё южнее?
Сколько придётся ей топать, чтобы увидеть сияющий на горизонте Рим?
И будет ли папа всё ещё там, в сияющем Риме?
Она села на край кровати, в эпицентре северной тьмы, в эпицентре северной тишины.
И поняла: она ждёт ту девушку.
Именно поэтому она вернулась домой. Поэтому осталась одна.
Она закрыла глаза.
— Приходи, — прошептала она.
И открыла глаза.
Ничего не изменилось.
Она взяла полую кость и заиграла. Тихо-тихо.
Внезапно раздался смех, а снаружи донёсся надтреснутый крик совы.