доме, где когда-то жили лесники? Да и не хочется ей никуда, ей хорошо здесь, в этом месте, в это время, с этим мальчиком.
Она широко улыбнулась. Кивнула на мышей и пауков и прошептала:
— Хорошие у нас слушатели?
— Да, — шепнул он в ответ.
Она знала, что музыка их сближает: они дышат в унисон, а тела их раскачиваются в такт. Иногда их плечи соприкасались. И они улыбались, глядя друг другу в глаза. А потом они смотрели друг другу в глаза без улыбки — заглядывали в глубины, созданные и раскрытые музыкой. Но границу она больше не переходила.
Достаточно того, что творится у неё внутри. Там столько перемен…
Когда за окном окончательно смерклось, она отложила кость.
Мыши исчезли. Пауки уползли. Галки улетели.
— У нас всё получится, — сказала она.
— Конечно.
— Только я на людях стесняюсь.
— Я тоже. Но всё будет хорошо.
— Конечно.
Он смотрел на неё, не сводя глаз.
— Мы всё отрепетировали, — сказала она. — Наверно, на сегодня всё.
— Как скажешь. — Он пожал плечами.
Она проводила его к двери.
Они поцеловали друг друга. В щёку.
Он ушёл.
Девушка не возвращалась. Мама не возвращалась. Сильвия осталась одна. Она играла на полой кости в кухне, в маленькой гостиной, в спаленке наверху. Стояла и играла. Ложилась на пол и играла. Иногда ей казалось, что она поднимается с пола, взлетает, парит, что она превращается в канюка, из кости которого сделан её инструмент.
По ночам ей снилось, что на ней и внутри неё растут леса. Что леса растут по всему миру. Ей снилось, что все живые, все мёртвые и все ещё не родившиеся танцуют вместе на лесных полянах.
Однажды ночью её спальня превратилась в лесную поляну.
Она лежала там, как сбитый выстрелом канюк. Из-за деревьев вышли люди с кремнёвыми ножами. Они опустились на колени или присели на корточки рядом с ней. Её распилили, разрезали, разделали и разложили её кости на земле.
Потом взяли локтевую кость, вычистили оттуда костный мозг, вырезали отверстие-мундштук и дырки для пальцев.
И тут девушка всё-таки появилась. Именно она взяла инструмент, сделанный из локтевой кости Сильвии, и заиграла. Играла она очень красиво, и люди стали танцевать под музыку, исходившую из кости Сильвии.
И девушка превратилась в ту птицу, из которой вынули полую кость. В птицу по имени Сильвия Карр. Девушка стала Сильвией Карр. Её кости были костями Сильвии. Её плоть была плотью Сильвии. А сама Сильвия Карр была счастлива, что эта девушка держит её в руках, дышит ею, стала ею…
Она была Сильвией, Сильвия была ею.
Проснувшись, Сильвия знала, что всё меняется и со временем изменится ещё больше.
Проснувшись, она познала счастье, которого никогда раньше не ведала.
Сильвия взяла альбом и нарисовала скалу, а у скалы девушку. С длинными волосами, с бусами из ракушек. Её взор, спокойный и ясный, был устремлён вдаль. В одной руке — кремнёвый нож, в другой — каменный молоток.
Сильвия вздохнула. Рисунок далеко не идеальный, но лучше у неё не получится. Она закрутила его в рулончик и пошла к Андреасу.
Было холодное утро. Моросил дождь.
Она постучала. Медленные, шаркающие шаги. Наконец дверь открылась.
Андреас стоял на пороге, опираясь на палку трясущимися руками.
— Холод плохо переношу. Вообще, день на день не приходится. — Он улыбнулся. — Заходи, Сильвия.
Она села в кресло. Он принялся уговаривать её выпить чаю: он заварит.
— Я тут для вас нарисовала, — перебила она Андреаса и развернула рулон.
Сейчас, когда на картинку смотрела ещё одна пара глаз, она понравилась Сильвии больше: яркая трава рядом с тёмной скалой, узоры на скале, да и сама девушка выглядела более реальной. Живой.
Такой, какой она была на самом деле.
— Замечательно! — воскликнул Андреас.
Он всмотрелся в изображение, потом внимательно посмотрел на неё.
— Это ты, Сильвия?
Как объяснить?
— Думаю, что да, Андреас. Какой я была пять тысяч лет назад.
— Значит, точно ты. Спасибо.
По стенам комнаты — книги, книги, книги. Ещё на полках лежали разные древние орудия труда. На полу у ног Андреаса стояла старая картонная коробка.
— А я тут ворошу своё прошлое, — сказал он и глубоко вздохнул. — Я считал, что осилю это в одиночку. Но кто знает? Ты пришла, Сильвия, и в этом что-то есть. Ты в самом начале пути. Я близок к концу.
Он кивнул на коробку.
— Помоги-ка.
Она подняла коробку, поставила на стол. Он снял крышку.
Внутри были бумаги и фотографии.
— Это я, — сказал он. — Таким я был пять тысяч лет назад. Или восемьдесят лет назад.
Он достал одну фотографию. И прижал картинкой к груди.
— Может, ты меня возненавидишь, — проговорил он, глядя вдаль, волнуясь, но стараясь побороть волнение. — Я много раз собирался уничтожить эти вещи… Только от них никуда не деться. Прошлое нужно знать.
Он перевернул фото. Поблёкшее цветное изображение. Мальчик. Ни тени улыбки. Одет в шорты, ботинки, коричневую рубашку с галстуком. На голове пилотка.
— Мне было пятнадцать лет, — сказал Андреас. — Как тебе сейчас.
Оправившись от первого потрясения, она взяла фото в руки. Да, это Андреас. В лице старика сохранились черты этого мальчика.
Он достал ещё одну фотографию. Группа мальчишек в форме, с рюкзаками марширует по лесной тропе.
Он ткнул пальцем.
— Опять я. Видишь, как я счастлив?
Она кивнула.
— Гитлерюгенд, — произнёс он.
Повторил. Сделал паузу. Она молчала.
— Ты не уходишь, Сильвия?
Она покачала головой. Она не могла говорить.
— В гитлерюгенде были все. Все дети. Мы были счастливы. Я слышу топот наших ног. Наши песни. Мы любили петь, жить в палатках, маршировать, митинговать. Быть вместе. Мы чувствовали себя свободными.
Он помедлил. И взял дрожащей рукой следующую фотографию.
— Мы его любили, — сказал он.
Сотни мальчиков с суровыми лицами стоят шеренгами на стадионе. Перед ними, подняв руку в характерном приветствии, вышагивает Гитлер.
— Да, — повторил Андреас. — Мы его любили.
Он указал на мальчика в первом ряду.
— Гляди, какой я счастливый, Сильвия. Какая радость сияет в моих глазах.
Она смотрела на мальчика Андреаса, на старика Андреаса. И не могла выдавить ни слова.
— Довольно скоро я бодро и радостно отправлюсь на войну. И встреть я тебя тогда, я бы попытался тебя уничтожить.
Он закрыл крышку. В руке у него остались три фотографии.
— Ну что? Ненавидишь меня теперь? — спросил он.
Как разобраться? Как вместить это в голову? Этот мальчик… и этот добрый старик?
— Это не вы, — сказала она. — Сейчас вы другой.
— И тем не менее. Тот маленький Андреас жив в нынешнем. Юный и жестокий жив в немощном старце.
— Вы изменились.
— Да. Я изменился. Вместе с миром. Я попал в плен, и это меня спасло. Я оказался в Нортумберленде. Меня спасли леса, музыка, жаворонки и каменные топоры. И они продолжают меня спасать.
Он наклонился к ней чуть ближе.
— И ты меня спасаешь, Сильвия.
Он выпил чаю.
— Это история длиною в жизнь, — сказал он. — И скоро конец. Но чем ближе к концу, тем яснее, что, возможно, это история о надежде. Тот заблудший паренёк и нынешний трясущийся старец… История вселяет надежду.
— Конечно, Андреас!
— Остерегайся взрослых, которые хотят, чтобы дети ходили строем, — тихо произнёс он.
Потом они пили чай. Молча, вместе.
Дождик тем временем кончился, показалось солнце.
Андреас протянул ей фотографии.
— Забери их, пожалуйста, — сказал он. — Надеюсь, ты мне не откажешь.
Она приняла этот странный дар от этого странного парадоксального человека.
— Уничтожь их, если хочешь, — добавил он.
Она понятия не имела, зачем ей эти снимки, но чувствовала, что они останутся с ней навсегда.
Она положила их в карман куртки.
— Спасибо за замечательный рисунок, — сказал он. — Я буду его хранить.
Они пожали друг другу руки, и она вышла на улицу.
Ярко светило солнце.
Свет просачивался из окон и дверей клуба на тёмную улицу.
Сильвия и Габриель вошли вместе. С ними были ещё Энтони с Колином. Мама так и не вернулась.
Они подсели за столик к Андреасу. Перед стариком стояла кружка светлого пива, которую он поднял в знак приветствия.
Высокий мужчина, Майк, возился на сцене с микрофоном.
Повсюду музыканты: сидят за столиками, подпирают стены, пьют в баре. Там и сям спевки — поют приглушёнными, красивыми голосами. Музыка несётся со всех сторон: скрипки с аккордеонами, свистульки с барабанами. В тёмном углу старик жмёт на мехи, и его волынка жалобно стенает в ответ. На каждом пустом пятачке бесится ребятня.
К ним подсели Оливер и Дафна Додд. Он всё в том же старом твидовом костюме, она — в своём блестящем платье с красно-коричневыми цветами.
Оливер засмеялся.
— На том же месте в тот же час, — сказал он.
— Детка, привыкаешь потихоньку? — спросила Дафна у Сильвии. — К нам ко всем? И к этому месту?
Сильвия кивнула. Она не знает места лучше. Она отвечала и одновременно слышала себя как бы со стороны.
— Вот и мы всё тут любим, — обрадовалась Дафна. — Хотя мы, конечно, не много других-то мест повидали. Это вы, молодые, по всему миру путешествуете.
К Габриелю подошли приятели, спросили, будет ли он им сегодня аккомпанировать. Он ответил: да, возможно, но попозже.
И добавил, что сначала будет играть с Сильвией. Парни заулыбались.
Она покраснела. Они снова улыбнулись. Она снова покраснела.
— На чём играете? — спросил Оливер Додд.
Сильвия вынула из кармана свой инструмент и робко положила на стол.
— Господи боже! Полая кость! — воскликнула Дафна. — Можно потрогать?
Дафна взяла кость двумя руками — ровно так, как девушка тогда, в ночи.
— Это был канюк, — сказала Сильвия и повернулась к Андреасу. — Я выточила кость ножом, который вы мне подарили.