— Затворник?
— Может, и так. Я убедил себя, что мне нравится, чтобы только я, мои книги, моя башка. — Он пожал плечами. — И моя боль.
— Ты и дальше хочешь так жить?
Он покачал головой.
Он знал всех птиц, все травы и цветы.
Называл без запинки все сопки и речки.
Рассказывал про сражения, которые здесь происходили.
Они вместе грозили кулаками низколетящим самолётам.
И проклинали глухие взрывы, доносившиеся с полигона.
В один из дней они шли-шли и дошли до берега озера — того самого, с затопленной деревней. И опять завели речь о разрушении и созидании. Они понимали, что озеро разрушило деревню, но само оно и его окрестности были прекрасны.
— Что-то умирает, — сказала Сильвия. — А что-то рождается взамен.
Она тряхнула головой. И даже немного поплакала.
До чего же проста и очевидна эта истина. До чего же глубока…
Когда они возвращались, наступила ночь. Небо было усеяно звёздами. Фермерские дома на сопках сияли, как далёкие галактики. На южном горизонте светился Ньюкасл.
Сильвия кивнула в направлении города.
— Смотри, как красиво, Габриель, — сказала она. — В Ньюкасле очень красиво.
— Так же красиво, как здесь? Твой Ньюкасл красив, как лес, как сопки, как озеро, как звёзды?
— Всё это нужно и важно. И город, и вересковые пустоши. И тьма, и свет.
— Может, я и приеду к вам, — сказал он. — Вывезу башку на простор.
— Приезжай, Габриель! Ты нужен и важен.
Наступило субботнее утро. Сильвия прибрала в доме, упаковала одежду, сняла со стен фотографии.
Сложила мамины рисовальные принадлежности. Отдельно завернула скребок, нож, молоток. И полую кость. И фото Андреаса-подростка. Заварила чай, сделала тосты. И стала ждать маму.
Мама налетела как смерч.
— Называется «отдохнула»! — сказала она. — Встала чуть ли не затемно, и сейчас даже присесть некогда, назад кубарем.
Мама положила в папку наброски, которые успела сделать: портреты Сильвии, Андреаса, Энтони, Габриеля и Колина. Холмы, лисица, олень на далёком склоне.
— Не отдохнула, не порисовала… — сказала она.
— Спасибо, что привезла меня, мама.
— Ха! Ты-то как раз сюда и не рвалась.
— Да что я понимала-то?
— А что ты теперь понимаешь?
Сильвия засмеялась.
Она показала маме полую кость.
— Теперь я умею делать вот такое, — сказала она.
— Забавная штучка.
— Сейчас нет времени объяснять, что это. По дороге расскажу.
Они положили вещи в багажник, закрыли дом и пошли по деревне — прощаться.
Энтони они застали у часовни. На приставной лестнице, с молотком в руке.
— Сейчас спущусь, погодите, — сказал он. — Я давно, ещё как сюда переехал, собирался его поправить. Руки не доходили.
Он прижал вторую руку Иисуса к кресту.
Прибил гвоздём. Подёргал: крепко ли держится?
— Теперь порядок. Никуда не денется, — сказал Энтони и спустился на землю.
Из дома вышли Габриель с Колином.
Сильвия и Габриель отошли в сторонку.
Поцеловались.
— Я приеду, — сказал Габриель.
Вернулись оба с пунцовыми щеками.
Энтони с мамой обсуждали, как скоро их семьи встретятся снова.
Все обнялись, попрощались.
На обратном пути завернули к Андреасу.
Постучали. Он открыл.
Попрощались.
Андреас взял Сильвию за руку.
— Спасибо, что выслушала, — сказал он. — И спасибо, что не возненавидела.
— Мы ещё встретимся, — сказала мама.
— Кто знает… — Андреас улыбнулся.
Они сели в машину. Проехали мимо клуба, мимо тотемных столбов, мимо крепко прибитого Христа. Мимо качелей, мимо тропы и дорожного знака с изображением шагающего человечка. Её увозят прочь от леса, тьмы, тишины. От наскальных рисунков и древней музыки. От лисиц, оленей и канюков.
Прочь от прошлого? Нет, Сильвия всё это заберёт с собой.
Оно уже в ней, внутри.
Машина ехала быстро. Вот они уже на гребне холма, и впереди спуск в следующую долину.
На самом верху мама затормозила. Они открыли окошки и посмотрели назад. В вышине парили хищники. И жаворонки. Пониже летали кроншнепы. Трава клонилась под порывами ветра.
Земля простиралась вширь. Небо простиралось ввысь. Без конца и края.
Вдруг на дорогу, прямо перед машиной, выскочила пара оленей. Их тела вытянулись в прыжке — чёткие контуры на фоне неба. Приземлившись, они тут же помчались дальше, топча траву и вереск. Потом замерли, оглянулись на Сильвию с мамой.
До свидания.
Вперёд.
Они съехали вниз, в долину.
Вскоре тёмной полосой на горизонте показалось море. На нём — силуэты кораблей. И ветряков с вращающимися лопастями. И рваный абрис замка Данстанбург на утёсе.
Вот и холмы остались позади. Вокруг — заброшенные угольные шахты.
— Может, музыку включим? — спросила мама.
— Я сама сыграю! — сказала Сильвия.
Она достала полую кость, поднесла её к губам… Звук. И ещё звук.
— Дщерь! Какой удивительный инструмент!
— Мы с Габриелем сделали его из птичьей кости.
— Как это?
Сильвия заиграла. Нежно-нежно. Но достаточно громко, так что шум двигателя не заглушал музыку. Мама вздохнула.
— Это очень красиво. Намного лучше, чем старая хриплая магнитола.
Сильвия искоса взглянула на маму. Что-то мама слишком разволновалась.
— Мам, всё хорошо?
— Да. Конечно. Играй-играй!
— Но ты всё же смотри на дорогу, мам.
— Смотрю, не бойся.
И Сильвия снова заиграла, соединяя тьму леса с сияющим сердцем Ньюкасла.
Проехали Уорк, Саймонберн, Чоллерфорд, Уолл. На шоссе A-69 — плотный поток машин в сторону города: грузовики, легковушки, фургоны. Полицейская машина с мигалкой и воющей сиреной. Вдали появились городские крыши и шпили.
— Возврат к цивилизации, — сказала мама. — Ты играй-играй. Это прекрасно.
Перед последней кольцевой развязкой все сбрасывают скорость. Указатели, светофоры, стрелки — над шоссе, на обочинах, на асфальте.
Они въехали на эстакаду и дальше, в западную часть города, мимо магазинов, пивных и ресторанчиков восточной кухни, мимо церквей, храмов и мечетей. Тормоз, газ, снова тормоз. А Сильвия всё играла. А мама всё улыбалась.
Повсюду много молодёжи — пары и компании, у некоторых в руках транспаранты и самодельные плакаты.
ТРЕБУЕМ ПРАВА ГОЛОСОВАТЬ!
НАМ 16! МЫ — БУДУЩЕЕ!
У НАС НЕТ ДРУГОЙ ПЛАНЕТЫ!
БУНТ РАДИ ЖИЗНИ!
Одежда на них — прикольнее некуда. Одни стоят в обнимку и раскачиваются, другие распевают песни. Глупые, серьёзные.
— Мы такие, мама, — сказала Сильвия. — Сегодня наш день.
А вот и родной дом — в ряду таких же аккуратных домов.
Сильвия сняла ботинки и куртку. Надела кеды, джинсы, ковбойскую рубашку.
Быстро сделала бутерброд.
— Максин, я успеваю, — крикнула она в телефон, выбегая из дома.
— Ура! Добро пожаловать в реальный мир! Встречаемся на Хеймаркете!
Бегом до метро. Сколько же тут народу!
В основном — молодёжь, подростки. Попадаются знакомые. Они улыбаются, машут.
Вокруг так много людей. И так шумно. И так всё быстро… Совсем недавно людей вокруг неё было очень мало. И было тихо. Может, она отсутствовала пять тысяч лет?
Состав остановился. Она выскочила. Поднялась по эскалатору.
Вот они все. Максин, Микки, Франческа и остальные.
— Добро пожаловать в настоящее! — объявляет Максин. — Тебя прям миллион лет не было!
Максин чмокает её в губы.
Радость. Вкус радости. Вкус общности. Вкус безумия.
Все они спешат к Памятнику. Так много молодёжи, плакатов, баннеров. Вокруг Памятника — огромной колонны с фигурой Чарльза Грея, которая уже больше века высится над Ньюкаслом, — гудит толпа.
Перед Памятником возведена сцена. Группа подростков настраивает инструменты. Рядом поэты, музыканты и политики. Девчушка лет десяти говорит в микрофон, что настало время молодых.
Толпа всё растёт. Люди пришли целыми семьями — с малышнёй и младенцами. Со старушками и стариками. Сильвия и её друзья взволнованно болтают, смеются. У Микки под мышкой барабан, он похлопывает по нему ладонью.
Музыканты начинают играть.
Все танцуют и подпевают.
Толпа колышется в такт.
Выступают дети, подростки.
Взрослые их ободряют, аплодируют.
Песня закончилась. Внезапно Сильвия понимает, что пробирается сквозь толпу к сцене. Поднимается на сцену. Перед ней сам собой оказывается микрофон.
— Я хочу для вас сыграть, — произносит она.
— Громче!!! Не слышно!!!
— Я хочу для вас сыграть.
Как, почему она вышла на сцену? Она совершенно не собиралась этого делать, но вот она — стоит перед морем людей в самом центре города, слышит их голоса, видит их лица: вон Максин — рот до ушей, вон лица её друзей и ещё множество изумлённых лиц. Они ждут, они смотрят на неё, на маленькую застенчивую Сильвию Карр.
А в руке у неё только эта хрупкая вещь.
Но не зря же она сюда вышла. Надо просто сделать то, ради чего она это затеяла. Она подносит кость к губам, наклоняется к микрофону и начинает играть. Толпа тут же стихает, толпа хочет расслышать музыку.
Тишина растекается от сцены к краям толпы, а Сильвия играет. И музыка из птичьего крыла, из полой птичьей кости, из северных лесов и горла маленькой девочки пронзает сердце города.
Сильвия забывает обо всём.
Так уже было однажды. Она покидает своё тело. Взмывает ввысь, как птица, смотрит вниз и видит играющую Сильвию, видит толпу вокруг неё. Видит спирали, в которые все они сливаются: спирали галактик, времени, скал и людских душ.
И вот она снова летит вниз по спирали и поёт, поёт, как жаворонок, как канюк, который возвращается на землю.
Она снова стоит на сцене с полой костью у губ.
И продолжает играть.
Вон она, та девушка, среди жителей Ньюкасла. То же лицо, те же глаза, те же волосы, те же бусы из ракушек, те же серьги из ракушек. На ней белая футболка с принтом: две соединённые спирали.