Один глаз он неусыпно держал на колонках некрологов, и говорят, что только мухи могли опередить его в броске на труп очередного почившего библиофила. Мэггз маячил на всех распродажах имущества, кружил возле родственников коллекционеров, которым скорбь мешала сосредоточиться на продаже авуаров или же которые изначально имели поверхностное, а то и просто нулевое представление о ценности букинистических коллекций. Мэггз расчетливо торговался за тома малой значимости, отвлекая внимание от тех, что интересовали его в действительности…
Свой день он считал прожитым зря, если бывал вынужден выложить сумму бî`льшую, чем половина реальной стоимости того или иного экземпляра.
Моменты пробуждения у него затмевались обложками и страницами, и они же ночами бороздили его сны.
Специализировался Мэггз на том, что уклончиво именуется словечком «эзотерика» – термин, способный вмещать в себя все, от эротики до оккультизма. Существом он был, можно сказать, бесполым, поэтому первое его не интересовало, и при этом ярым атеистом, а значит, последнее его не страшило. Вообще покупателей он считал людьми в чем-то испорченными и старался особо с ними не якшаться. Если провести разделительную черту, то ценители порнографии, которые соглашались почти на любую цену той или иной книжонки, хотя и были для Мэггза душевно нечистоплотными, – не шли ни в какое сравнение с оккультистами. По мнению Мэггза, оккультисты с трудом укладывались в какие-либо рамки этого бренного мира и были напрочь лишены человеческих качеств (хотя и он не мог ими похвастать).
Разумеется, среди них попадались и выдающиеся персонажи, поскольку ряды оккультистов насчитывали и таких, для кого деньги ничего не значили: все, что нужно, у них уже было. Но, к сожалению, они имели обыкновение выискивать уникальные экземпляры, к примеру, частные издания, а то и выцветшие рукописи. Вдобавок некоторые из книг в перечне их пожеланий за истекшие века погибли в огне от рук клириков и теперь существовали лишь в виде продымленной молвы – и не более.
Но иногда Мэггзу везло, хотя удача давалось ему исключительно за счет цепкости и упорства. За последние годы он дважды выкапывал доподлинные бриллианты оккультизма из обычных, казалось бы, коллекций. Родственники покойных (а бывало, и сами покойные, учитывая одиночный характер тех находок) совершенно не сознавали уникальности своих пыльных, потрепанных книжек, о которых шла речь.
Порой Мэггз получал наводки через сеть мелких информаторов – мол, там-то и там-то в собраниях определенных коллекционеров (библиофилы почти поголовно были мужчины) хранится редкое по своей ценности издание. Владельцы подобных шедевров даже не попадали в поле зрения «мировой общественности», поскольку жизнь их была тихой и вроде бы ничем не примечательной.
Однако Мэггз держал и перечень своей частной клиентуры, чтобы с уходом этих лиц в мир иной можно было выкупить проданные им при жизни книги обратно, из расчета пенни за фунт.
Букинистическая коллекция одного такого заказчика – покойного Сэндтона из Хайбери, выражавшего интерес к иллюстрированным изданиям восемнадцатого-девятнадцатого века Среднего Востока, изобилующим флоральными орнаментами с уклоном в легкую эротику, – теперь стояла в коробках на полу скромной меблирашки Мэггза. Кое-какие из книг он в свое время продал Сэндтону лично и сейчас принимал все собрание у себя – как старых дебиторов с просроченными векселями в карманах. Другие книги были ему знакомы меньше, но он, основываясь на знании схожих фолиантов, мог вполне четко оценить их стоимость. Правда, сынок Сэндтона дураком не был, и Мэггзу пришлось выложить за изрядную часть коллекции больше, чем хотелось бы, хотя он понимал, что все равно не прогадает.
Сейчас Мэггз взыскательно оглядывал каждый экземпляр, изучая помятости и потертости, проверяя корешки и края. Над любым из сравнительно недавних пятен он укоризненно покачивал головой.
Сэндтон был одним из самых бережливых клиентов, но на нескольких томах были следы небрежного обращения. Наверняка это негодяй Сэндтон-младший!
Мэггз засиделся за полночь и лишь когда взялся перепаковывать книги, то вдруг обнаружил в одной из коробок небольшой фолиант, завернутый в тонкую ткань. Ничего себе! В момент переговоров со Сэндтоном-младшим он точно ничего от него не получал и уж безусловно не отдавал за это деньги. Привезенные в Хайбери коробки для транспортировки книг были пусты, а загружал их Мэггз лично, чтобы случайно ничего не испортить. Сложно представить, чтобы в партию затесался неучтенный «кирпичик», если только его не подложил Сэндтон-младший – но зачем и как он это проделал, спрашивается? Мэггз терялся в догадках. Молодой брюзга держал дистанцию, относясь ко всему процессу как к обузе, за которую он вдобавок выручает лишь мелкую сумму, и почти неприкрыто выражал свою неприязнь к назойливому книжному старьевщику.
Мэггз аккуратно развернул ткань. Он увидел переплет из коричневой кожи (в неплохой сохранности, хотя и явно старинный), а еще – необычную застежку, состоящую из пары концентрических колец темного серебра с выбитыми на них странными символами. Кроме того, каждое колечко можно было отдельно вращать. Мэггз вытащил лупу из ящика письменного стола и принялся рассматривать фолиант. Затем он взял с этажерки энциклопедию, нашел в ней искомую статью и возвратился к столу.
Итак, знаки были арабскими числительными, а буквы – из какого-то восточного алфавита, по всей вероятности, персидского или урду. Перед Мэггзом было не что иное, как древний кодовый замок. С такой находкой он прежде никогда не сталкивался! Несколько минут он экспериментировал с кольцами, но безуспешно, и в итоге сдался. Пусть подождет до утра. Однако он уже сгорал от любопытства. Мелькнула мысль, не возвратить ли реликвию Сэндтону-младшему, но, поразмыслив, он отказался от этой идеи. Нудные, желчные переговоры о покупке книг до сих пор вызывали у него раздражение. Будь Мэггз человеком верующим, он бы, возможно, счел фолиант даром Божьим – некоей компенсацией за недополученную прибыль. Книгу он прихватил в спальню и положил на прикроватный столик. Она была последним предметом, на который он посмотрел перед тем, как выключил свет.
В своих ночных грезах Мэггз трудился над замком. Во сне он постоянно шевелил пальцами – пробовал, поворачивал.
Когда на прикроватном столике раздался щелчок, то еле слышный звук не потревожил его сна.
Проснулся Мэггз поздновато, с ощущением безотчетной тревожности. На кожаный том он едва взглянул: надо было делать деньги. Мэггз исподлобья оглядел небо: дождя вроде бы не намечается. Торопливо одевшись и сжевав ломоть хлеба с маслом, Мэггз поставил на тележку две коробки с наиболее ценными экземплярами из коллекции Сэндтона и двинулся на выход.
Промысел Мэггза охватывал в основном книжные лавки вдоль Чаринг-Кросс-Роуд, где располагались бесчисленные букинистические лавки. Дела с владельцами магазинчиков шли по заведенному распорядку. Свои товарные запасы Мэггз загодя распределял, намечая, какие именно книги подойдут тому или иному торговцу, а затем раз в неделю наносил всем визиты: этому – в понедельник, тем двум – во вторник, а тому – в среду. А в конце недели он затихал: сундуки букинистов могли быть уже выпотрошены вездесущей книжной плотвой, и подбить сидельца на хорошую цену становилось затруднительно.
Однако Мэггз не чурался предложить по пятницам кому-нибудь выпить – эдак перед закрытием лавки и за дружеской беседой наживить на крючок как потенциального клиента.
Хотя сидельцы были не слишком-то общительны. Мэггза и ему подобных они воспринимали как обузу в своем ремесле и демонстрировали это всем своим видом. Кое-кто считающий себя «господином от книготорговли» и к себе-то подпускал его ровно настолько, чтобы он скинул на ознакомление пачку томиков и катил себе дальше подобру-поздорову. Конечно, с деньгами расставались с показной неохотой, как будто вовсе и не Мэггз привез им интересные экземпляры, от которых у них иной раз слюнки текли. А еще хорохорились, дескать, именно они делают ему, Мэггзу, одолжение, потому что его улов берут! А ведь платили они Мэггзу сущие гроши! Поэтому Мэззг предпочитал таких, как он сам. Гораздо приятнее общаться с настоящими ребятами! Вот они-то не боятся рыться в грязи, вынюхивая сокровища со всей грубоватой энергичностью свиней, выискивающих во французских лесах трюфели.
Как раз таким дельцом и был Аткинсон. На Чаринг-Кросс он держал букинистическую лавочку, и никто не мог попрекнуть его в отсутствии радения. Интерьер он спланировал сам, и каждый пятачок полезной площади здесь занимали полки. Можно было подумать, что Аткинсон располагает лишь одной рубашкой в красно-белую полоску, тканью и текстурой напоминающей пляжный шезлонг. (Мэггз давно догадался, что Аткинсон просто прикипел к этому фасону и расцветке.) Кстати сказать, раз в год – точнее, на неделю в августе – Аткинсон запирал свою лавочку, чтобы позагорать в Брайтоне. (Мэггз бы не очень удивился, узнав, что в это время где-то в городе пропал полосатый шезлонг, из нужды Аткинсона в обновлении гардероба превратившись в набор голых деревяшек.)
Курения в своих владениях Аткинсон не допускал, утверждая, что это вредит бумаге. Чай он пил в каморке позади прилавка, опять же из опасения, что, случайно плеснув не туда, можно погубить книгу. Даже когда Аткинсон чаевничал, то отхлебывал прямо из термоса, между глотками неизменно затыкая горлышко пробкой. Говорили, что где-то в наличии имеется и миссис Аткинсон, но на протяжении многих лет ее никто не видел – возможно, и сам мистер Аткинсон, поскольку лавку он открывал первым, а закрывал последним.
И его всегда можно было увидеть за прилавком, за изучением очередного сокровища или же у себя в каморке, за чтением и прихлебыванием чая.
Аткинсона, в частности, интересовали экземпляры вроде тех восточных томов, которые имелись в коллекции Сэндтона. Его знания в этой области были получше, чем у Мэггза, а круг покупателей соответственно шире. Мэггзу же хотелось провернуть сделку побыстрей (он уже положил глаз на распродажу имущества в Бате, которая должна была состояться на следующей неделе), а Аткинсону он доверял больше, чем любому другому торговцу в Лондоне.