Он перевел взгляд с Холмса на Ватсона, затем снова на Холмса. Правая рука у него непроизвольно пошевелилась, как будто он для проверки материальности хотел ткнуть в персонажей пальцем, вероятно, даже чавканье Ватсона пока не убедило его в реальности героев.
– Ничего удивительного! – отозвался мистер Хедли. – Вот оно – истинное свидетельство мощи вашего воображения и правдивости ваших образов! Прежде в Кэкстонской истории еще ни один писатель не доживал до того, чтобы при жизни лицезреть своих персонажей.
Конан Дойл опять отхлебнул виски.
– Для многих писателей, – сдавленно прореагировал он, – это было бы чревато смертным часом.
Холмс отодвинул в сторону тарелку.
– Сэр Артур, – сухо произнес он, – мистер Хедли охарактеризовал ситуацию максимально детально. Мы находимся в донельзя трудном положении, однако выход у нас есть. Я крайне вам сочувствую, но настоятельно прошу вас удовлетворить наше пожелание. Итак, вам следует перестать писать о Шерлоке Холмсе.
Конан Дойл покачал головой.
– Я не могу, – промолвил он. – У меня заключено соглашение с «Кольеровским еженедельником»[86]. И не только это. Публика меня просто распнет! Я пошел у читателей на поводу и создал продолжение, и вдруг через месяц поставлю на нем крест! Это же крушение всех надежд. Кроме того, джентльмены, есть и финансовая сторона вопроса. У меня – больная жена, двое малолетних детей, содержание двух особняков. Если бы успехи мне приносили мои другие литературные старания… Но мой исторический роман о Родни Стоун не сравнится с Холмсом и Ватсоном, а отзывы критиков на «Дуэт»[87] я и вовсе не могу выслушивать без желания спрятаться в подвале.
– Поймите же вы: чем больше историй о Холмсе вы создадите, тем сильнее вероятность того, что вы воплотите в жизнь второго Холмса… да и Ватсона – тоже, – заявил Холмс.
(– Благодарю вас, Холмс, – успел вставить Ватсон.)
– А вам бы хотелось, чтобы по лондонским улицам разгуливал второй сэр Артур? – продолжал Холмс. – А если бы он поселился в вашем доме? Вспомните Вильяма Вильсона[88]. Может кончиться тем, что вы от безысходности вонзите в себя меч!
Мистер Хедли встрепенулся.
– Сэр Артур, – заискивающе-ласковым голосом произнес он, – теперь вы знаете, что ткань реальности столь тонка и деликатна, что может измениться в любую секунду. Может статься и так, что две версии физического наличия Холмса и Ватсона – это не смертельно, хотя и чревато для персонажей определенными физическими и персональными затруднениями. Но, возможно, это пагубным образом отзовется на Кэкстонской библиотеке во всей ее совокупности, и тогда подорвутся устои. А если читающая публика проникнется верой в новую инкарнацию Шерлока Холмса, нам всем грозят крупные неприятности, сопряженные с риском для жизни!
Конан Дойл мрачно кивнул. Внезапно на его лице проступила усталость, и он стал выглядеть старше своих лет.
– Что ж, полагаю, у меня нет выбора, – тихо проговорил он. – Холмс должен будет пропасть, и на сей раз – безвозвратно.
Внезапно доктор Ватсон многозначительно кашлянул. Остальные с изумлением уставились на него. Бравый доктор на всем протяжении беседы невозмутимо хлебал гороховый суп (надо сказать, что здесь он был отменным – поистине кулинарный шедевр), но разговор слушал с неослабным вниманием. Между прочим, доктор Ватсон был намного мудрей, чем ему подчас предписывалось, – его просто затмевало неистовое сияние Холмса.
– По-моему, это в значительной мере вопрос веры, – рассудил он. – Как вы, мистер Хедли, сами изволили заметить: читатели не меньше самих авторов причастны к оживлению персонажей. Поэтому решение…
Окончание его фразы повисло в воздухе.
– Решение в том, чтобы сделать нового Холмса не таким достоверным, как старый, – завершил Холмс и так хлопнул компаньона по спине, что тот поперхнулся (хорошо хоть, Ватсон в данный момент не жевал). – Ватсон, а вы гениальны!
– Весьма признателен, – скромно ответил тот. – А теперь как насчет пудинга?
В Кэкстонскую частную библиотеку Конан Дойл никогда не наведывался, хотя мистер Хедли выдал ему именное бессрочное приглашение. По словам писателя, он считал благоразумным дистанцироваться от Кэкстона, а с великими литературными героями он предпочитал общаться с помощью книг. Ну а с Холмсом и Ватсоном он тоже никогда более не встречался – знаменитые персонажи и так жили в его воображении. Зато он четко сориентировался на то, чтобы подточить веру во вторую инкарнацию своих креатур. Конан Дойл намеренно пересыпал поздние рассказы о Шерлоке событиями столь невероятными и сюжетами такими мыльными, что читатели могли или усомниться в их подлинности (взять, к примеру, «Вампира в Суссексе»), или разочароваться («Пропавший регбист», «Пенсне в золотой оправе», «Человек с побелевшим лицом»)[89]. А Ватсону он вообще уготовил несколько жен, которых даже не называл по именам! Публикация подобных историй не слишком интересовала Конан Дойла, и, уставая изощряться в каждом последующем опусе, он с тихой отрадой ощущал, что способствует выживанию Кэкстонской библиотеки и безмятежному счастью ее коренных обитателей. Ну а странное знакомство Конан Дойла с Холмсом и Ватсоном придало ему мужества (через некоторое время после той встречи писатель потерял свою жену, а буквально за месяц до окончания Первой мировой войны лишился и сына Кингсли).
Много лет Конан Дойл провел в поисках доказательств загробной жизни, но так ничего и не нашел, зато знание о существовании Кэкстонской библиотеки стало для него откровением. Сила веры, переносящая вымышленных персонажей в наш мир, подарила Конан Дойлю отзвук иной реальности и вселила в писателя надежду, что то же самое возможно и по отношению к тем, кого он продолжал любить до сих пор. Кэкстон оказался вселенной, превосходящей по размерам нашу суетную земную обитель, – и это была вселенная полноценная, гармоничная и созидательная. А если в таком мироздании способен обитать один, то почему не могут и другие?
Вскоре после кончины Конан Дойла в июле тысяча девятьсот тридцатого года в библиотеку поступили первоиздания книг о Холмсе, включая и «Воспоминания Шерлока Холмса» вкупе с манускриптом, проливающим свет на всю историю.
Тогда библиотекарем был уже мистер Гедеон, который вместе с Холмсом и Ватсоном пережил пару довольно нервозных дней (а вдруг план, выношенный Ватсоном и приведенный в действие Конан Дойлем, не сработает?). Однако новоявленные Холмс и Ватсон на пороге не появились, а в недрах книгохранилища пронесся таинственный порыв ветра, как будто непостижимо огромное, старое здание издало вздох облегчения.
Нынче на стене внутри Кэкстонской библиотеки можно видеть скромную синюю табличку, как раз над полкой с собранием произведений Конан Дойла. Надпись на ней гласит: «В память о сэре Артуре Конан Дойле (1859–1930), за заслуги перед Кэкстонской частной библиотекой и книгохранилищем».
Я живу здесь
Эта история правдива. Может, я и подретушировал пару деталей, но не более того. Мне показалось уместным вставить в слегка потустороннее чтиво нечто, вымыслом совсем не являющееся.
Писатели, в общем-то, являются затворниками. О да, мы общаемся с друзьями, с семьей и друг с другом. Кому-то из нас порой удается сформировать связи столь длительные, что впору произвести потомство. Однако в глубине каждого из нас неотъемлемо присутствует часть, предпочитающая одиночество. Мы будто воздвигает вокруг себя защитную стену – и данный скрытый аспект как раз и позволяет нам быть писателями.
В прошлом издателей все вполне устраивало, и они даже предоставляли авторам право быть самими собой! Можно сказать, что они позволяли нам творить и не отнимали у нас драгоценное время (помимо, пожалуй, редких интервью с каким-либо серьезным литературным журналом или газетой, или дописки пары-тройки страниц для издания ограниченным тиражом, расходящимся через подписку, или ланча с редактором под вино, или же – увы! – выслушивание претензий и сглаживание трений с соперниками по перу).
Но теперь нам полагается быть торговцами, зазывалами и спекулянтами. Нам приходится рекламировать товар. Нам вменяются встречи с аудиторией. Кому-то из писателей это дается легко и непринужденно, и их буквально хлебом не корми, лишь дай покрасоваться перед публикой. Меня рекламный аспект, в принципе, не тяготит, однако я не желаю тратить попусту свое время – поскольку чем больше часов я провожу не за письменным столом, тем меньше я пишу[90].
Кстати, мне кажется, что сомнительному удовольствию общения со мной читатели предпочли бы чтение моих романов и повестей. А еще я замечаю, что цейтнот со временем у меня возрастает соразмерно числу моих произведений. Сегодня, будь на то настроение, я бы мог согласиться весь год провести в разъездах по разным странам и стойко заниматься раскруткой своих книг.
Для кого-то из нас такие турне – своеобразный способ извлечь дополнительный доход за презентации, семинары и неизрасходованные суточные. Для других такие поездки означают возможность развеяться. Согласитесь, что у немногих есть шанс бесплатно попутешествовать или встретиться с друзьями и коллегами в каком-нибудь экзотическом уголке нашей планеты! Но все это, естественно, предполагает, что писатель, о котором идет речь, любит подобные мероприятия и умеет устраивать для публики развлекательные шоу – а так бывает далеко не всегда. Некоторых писателей лучше вообще никогда не выпускать из дома, не говоря уже о том, чтобы приглашать их на встречи с жаждущей аудиторией (от «спектаклей», которые они устраивают, определенно не выиграет ни одна из сторон).
Я видел писателей, которые со своими читателями держатся хуже некуда – вероятно, им неизвестны самые примитивные правила соблюдения хорошего тона. Как-то на фестивале во Франции я сидел меж двумя детективщиками со Среднего Запада, которым не хватало ни воспитанности, ни такта снять ковбойские шляпы в очаровательной переоборудованной церковке, где проходило мероприятие. Видел я и то, как будущий лауреат престижнейшего Букера повернулся к остальным членам жюри и, спесиво указав на немногочисленную аудиторию, которая на ночь глядя притащилась послушать их словоблудие, спросил: «Вас не тошнит от всех…