Деметры» – русского корабля, на котором Дракула отправляется в Англию.
«Упавший на судно луч прожектора заставил всех вздрогнуть: к штурвалу на рулевом мостике был привязан труп, обвисшая голова которого моталась в такт содроганиям палубы»[101].
Затем на протяжении книги Стокер предпочитает упихнуть Дракулу куда-то в закулисье, оставив нам безумного энтомофага[102] Ренфилда, страдалицу-невесту Харкера Мину Мюррей, квазиевропеизм Ван Хельсинга и еще более изможденную, чем вначале, Люси Вестенру. Но «Дракула» без Дракулы куда менее интересен, а потому повествование становится несколько скучным, пока к гранд-финалу не начинается обратная гонка в Трансильванию. Первоначально Стокер замышлял уронить Дракулу в жерло вулкана, но разум в итоге возобладал.
Любопытно, но аналогичная проблема присутствует и во «Франкенштейне» Мэри Шелли, хотя, поскольку она начала писать его в совсем юном возрасте – ей было девятнадцать, – небольшой стилистический дрейф здесь, разумеется, допустим. (В 2014 году мне повезло увидеть оригинальную рукопись «Франкенштейна» на выставке Британской библиотеки с громким названием «Готическое воображение: ужас и чудо». Меня несказанно удивило то, что гениальное произведение было написано чуть ли не в школьной тетради и выглядело как домашнее задание по литературе.)
Даже сейчас роман Шелли не перестает изумлять читателей. Юная Мэри Шелли достигла невиданных высот!.. Правда, в ту пору критики едва ли сталкивались с чем-либо подобным и потому так и не смогли определить, с каким стилем соотнести «Франкенштейна». Рецензент «Британской критики» признавал, что произведение наделено определенной силой, «но сила эта столь злобна и порочна, что лучше ей предпочесть слабоумие… Нам должно восстать против галлюцинаций ужаса, возбужденного противоестественными симуляторами новоявленной школы… Прочтение сих трех изнуряющих дух томов вселяет ощущение тревожности, словно бы ум отуманен опиумным зельем или мучим кошмарами». «Эдинбургский журнал Блэквуда» отнесся к автору благосклонно, оценив его «врожденный талант и блаженную силу слога», однако рецензент пребывал в заблуждении, что автор произведения – мужчина (первоиздание вышло без указания имени).
Раскрывается «Франкенштейн» чудесной панорамой действия: экспедиция Уолтона углубляется все дальше и дальше на север, пока путь ей не преграждают льды, и вдруг на плавучей льдине обнаруживается Виктор Франкенштейн. Он делится с Робертом Уолтоном своей историей, а Уолтон пересказывает ее уже в Англии – своей сестре. «Франкенштейн», как и «Дракула», написан преимущественно в эпистолярном жанре. Для английской готической литературы характерно использование писем, документов и вымышленных исторических хроник, побуждающих читателя проникнуться духом повествования. Парадоксально, но сама книга почти незнакома читателям! Подавляющая часть образности, связанной с Франкенштейном и его детищем, поступает к нам не от писательницы Мэри Шелли, а из кино.
Шелли даже не сообщает нам, как Виктор Франкенштейн оживляет чудище. Мы косвенно догадываемся, что к этому причастно электричество, но лишь потому, что Франкенштейн повествует, как видел в детстве расщепленный молнией дуб, и об ощущении некой могучей силы, но не более того. Нет ни величавой картины создания, ни молнии, бьющей в стержень, проходящий через глыбищу неживого тела, ни криков: «Оно ожило!» Все спецэффекты привносятся из одноименного фильма классика жанра Джеймса Уэйла (1931). А у Мэри Шелли в пятой главе мы читаем следующее:
«Однажды ненастной ноябрьской ночью я узрел завершение моих трудов. С мучительным волнением я собрал все необходимое, чтобы зажечь жизнь в бесчувственном создании, лежавшем у моих ног. Был час пополуночи; дождь уныло стучал в оконное стекло; свеча почти догорела; и вот при ее неверном свете я увидел, как открылись тусклые желтые глаза; существо начало дышать и судорожно подергиваться».
Тоже по-своему драматично, но гораздо скромней, чем изображено в кинематографе – а ведь сцен рождения монстра в экранизациях представлено немало. Нам неизвестно даже, как Франкенштейн обзавелся необходимыми частями тела для своего монстра, а уж внешность чудовища разительно отличается от канонического образа, введенного в обиход английским актером Борисом Карлоффом, – приплюснутая голова и торчащие из шеи болты. Между тем рост монстра у Шелли составлял восемь футов (два с половиной метра), однако при этом «члены его были соразмерны, и я подобрал для него красивые черты. Красивые – боже великий! Желтая кожа слишком туго обтягивала его мускулы и жилы; волосы были черные, блестящие и длинные, а зубы белые как жемчуг; но тем страшнее был их контраст с водянистыми глазами, почти неотличимыми по цвету от глазниц, с сухой кожей и узкой прорезью черного рта»[103].
Вскоре становится ясно, что это фактически сверхчеловек, наделенный не только невероятной мощью, но и прытью и ловкостью. Вот что позволяет монстру бежать после того, как создатель его отвергает! К тому же он обладает и разумом (как раз в эту сторону делает крен сюжет во втором томе). Во время путешествия к швейцарским Альпам он встречается со своим созданием вновь. Здесь мы узнаем, что чудовище долгие месяцы пряталось в пристройке к сельскому домику и сумело не только подслушивать его обитателей, но и читать сворованные книги!
Не вдаваясь в подробности, как все-таки восьмифутовому чудищу удавалось скрываться незамеченным, мы убеждаемся, что лингвистические способности у него оказались поистине уникальны. Жаль, что вскоре монстр становится обыкновенной балаболкой, и когда он пускается в многочасовые россказни о беспечном житье-бытье за стенкой, творцу его уже не унять. Далее роман делает поворот на более хоженые тропы, и монстр ублажает создателя историей о несчастных влюбленных и коварных турках, после чего переходит к ключевому для себя вопросу: ему угодно, чтобы Франкенштейн сотворил ему пару. И вот здесь роман вновь загорается теперь уже сексуальными красками, напоминая нам, что его автор – одаренная, не по годам развитая молодая девица – девица, которая на семнадцатом году жизни понесла от английского поэта Перси Биши Шелли, бросившего ради Мэри свою беременную жену Хэрриет и бежавшего с юной избранницей во Францию.
Первенец Мэри умер вскоре после рождения, но она быстро зачала другого, несмотря на попытки Шелли сбыть возлюбленную своему другу Томасу Джефферсону Хоггу. Тогда-то еще незамужняя, но именующая себя миссис Шелли (а не Мэри Годуин), молодая особа оказалась в Швейцарии на вилле Диодати в романтической компании Перси Шелли, лорда Байрона (который сам, бросив жену и как минимум одного ребенка, бежал из Англии от череды финансовых и любовных скандалов, среди которых была и амурная связь со сводной сестрой Августой Ли), а также личного врача поэта – Джона Полидори. Кстати, Полидори позднее напишет «Вампира» – первую новеллу о представителе племени кровососов. Каждому из гостей Байрон полушутя предложил сочинить рассказ о привидениях. Мэри, мучаясь от бессонницы и желания ответить на вызов знаменитого поэта, пребывая «в плену иллюзий», замыслила историю про Франкенштейна. (Сам манускрипт явно свидетельствует о редакторских подсказках и правках, вносимых ее возлюбленным по мере того, как рукопись близилась к завершению.)
В июле 1822 года Перси Шелли утонул в Средиземном море. Отметим, что его страсть к Мэри охладела, и поэт увлекся Джейн Уильямс (в своих любовных привязанностях они с Байроном были, мягко говоря, переменчивы). Тело поэта-романтика сожгли на берегу Виареджо в присутствии лорда Байрона. А через год после смерти Мэри Шелли (1851) в ее бюро среди прочих предметов обнаружился шелковый мешочек с пеплом и остатками сердца Шелли.
«Франкенштейн» опосредованно, через науку и сновидения, связан с поздним образцом английской готики, романом Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886). Как и роман Мэри Шелли, «сенсация за шиллинг/ползучий ужас» Стивенсона являлся отчасти порождением кошмара.
Однажды в 1885 году жена Стивенсона Фэнни[104] всполошилась от сдавленных криков мужа и разбудила его, как и подобает благоверной супруге. Стивенсон побудке не обрадовался: Фэнни, оказывается, вырвала его из иной реальности (то была первая сцена превращения, фигурирующая в романе). Будучи человеком крепкого склада, Стивенсон сел за писание и, говорят, свой первый черновик повествования завершил через три дня.
В научном плане «Франкенштейн» обязан расцвету медицинских исследований, особенно интереса к процессам, происходящим в человеческом организме. Это в крайнем своем проявлении привело к «беркингу» – заказным убийствам с целью поставки трупов для анатомирования. В основе данного термина лежит имя Уильяма Берка. Мистер Берк вместе со своим сообщником Уильямом Хэйаром за один лишь 1882 год умертвили в окрестностях Эдинбурга шестнадцать человек, а трупы продали доктору Роберту Ноксу. Берка за его злодеяния повесили, а изобличившего его Хэйара помиловали (что с ним было дальше, история умалчивает). После казни Берка публично расчленили, а скелет выставили в анатомическом музее Эдинбургского университета медицины, где его можно видеть и поныне.
Роман же Стивенсона отталкивается от неодарвинистской теории дегенерации, суть которой состоит в том, что цивилизация содержит в себе семена собственного вырождения. Изучая двойственность человека, данная теория предполагает, что он, развившись из первобытного существа, удерживает в своем естестве буйные атавистические позывы и наклонности, ждущие некоего катализатора, дабы показаться на поверхность.
Таков был и принцип ранних работ по криминальной антропологии, в том числе воззрения итальянского психиатра Чезарио Амброзо. Сей ученый муж считал, что зачатки криминальности и безумия (с нравственной точки зрения) были свойственны человечеству еще на ранней стадии его развития.