Городская песня в глазах народа имела только один недостаток: не несла социально значимой информации, потребность в которой была весьма острой. Сформировался социальный заказ на новый жанр. Определены и требования к нему: способность оперативно откликаться на любые события общественной и личной жизни, бытовая полифункциональность, предельный лаконизм выражения мысли, поэтическая и мелодическая простота, общедоступность. Появление частушки было предопределено, и она появилась и в течение ста лет была одним из ведущих жанров фольклора.
В советскую эпоху быстрое развитие профессиональных видов искусства коренным образом изменило как культуру в целом, так и удельный вес, соотношение ее составляющих. Варваризация социальных отношений в нашей стране в начале 30-х годов, безжалостная ломка традиционных институтов и традиционных нравственных представлений народа, особенно крестьян (раскрестьянивание), привели к угасанию обрядности и обрядовой песенности, к забвению хороводных и вечёрочных песен, ко многим другим утратам. Ориентация на профессиональные виды искусства и сцену разделила общество на далеко не равные и не равнозначащие части: носителей и потребителей культуры. Большая часть творцов и носителей народной культуры была обречена на пассивное потребление культуры, меньшая часть — взяла на себя функции «культурного обслуживания» населения.
Только праздничные застолья кое-как еще поддерживали народную песенность. Но в репертуаре молодых песельников все больший удельный вес приобретали советские массовые песни. К существенным сдвигам в культуре привела Великая Отечественная война. Она способствовала возрождению многих утраченных традиций, в том числе песенных, народными становились и начинали жить по фольклорным законам лучшие песни, созданные профессиональными поэтами и композиторами. Некоторое время после войны сохранялась еще эта тенденция. Профессиональные и самодеятельные исполнительские коллективы требовали и получали от поэтов и композиторов новые и новейшие песни о советской действительности, как бы не замечая трагических разломов жизни, вызванных не только войной, но и социальной несправедливостью. Большинство этих песен — мотыльки-однодневки — погибали сразу же после своего рождения. Это закономерно. Это были песни-восхваления, песни-любования, не пропущенные через души поэтов и композиторов, а потому не могли взволновать исполнителей и слушателей, оставались для них красивыми, звонкими, но лишенными подлинной жизни игрушками-побрякушками. Выживали единицы. Действительно великолепных произведений. Если песни лишены подлинных чувств, идей, переживаний народа — петь не о чем. Если в силу сверхцензурного пуританизма наполненные страстями песни не могли увидеть свет, зазвучать официально и не было легальной формы для выражения социальных переживаний, изыскивались формы нелегальные.
Широкое распространение получили анекдоты и гитарные песни. Этому в немалой степени способствовало создание десятков тысяч производственных микроколлективов (полярные летчики, метеорологи, геологи, рыбаки и т. д.), развитие туризма, альпинизма, оздоровительной системы (курорты, дома отдыха, профилактории). Обеспечение психологической совместимости, комфортных условий для отдыха оказалось невозможным без общедоступных, не требующих профессиональной выучки средств эстетических коммуникаций. Возникали и становились общенародными песни туристов, студентов, изыскателей трасс, в основе которых лежали гитарные ритмы — гитарные песни.
Называть их авторскими песнями, на мой взгляд, неправомерно. Явлением народной культуры они становились только тогда, когда теряли своих авторов, начинали жить по фольклорным законам. Песни той поры носили интимный, костровой характер. Только в узком кругу единомышленников изредка можно было услышать наполненные смертельно-ядовитой иронией песни типа:
Товарищ Сталин, вы — большой ученый,
В языкознанье знаете вы толк.
А я — простой советский заключенный,
И мой товарищ — туруханский волк.
За что сижу, и сам того не знаю,
Но прокуроры, как всегда, правы:
Я это так, конечно, понимаю,
Как обостренье классовой борьбы...
За подобные песни, как и за рассказывание политических анекдотов, теряли головы или расплачивались долгими годами каторжного труда на Колыме. Скованное страхом общество уносило их в глубокое подполье. Но и интимные костровые песни противостояли официальной песенной помпезности, разрушали старательно возводимые десятилетиями идейно-эстетические устои общественной жизни. Оппозиционность усиливалась по мере освоения новоявленными «бардами и менестрелями» эзоповского языка.
Но новое слово в этом жанре не могло быть сказано обескровленным репрессиями 30 — начала 50-х годов и Отечественной войной старшим поколением. Нужны были новые люди, не испытавшие ужасов повседневности своих отцов, не скованные смертельным страхом перед небытием. Нужны были выразители дум, чаяний и отчаяния народного. Должен был появиться, не мог не появиться и действительно появился Владимир Высоцкий. Феномен Высоцкого — феномен пророка. Он не был первоклассным поэтом, не создавал шедевров как композитор да и не обладал от природы голосом певца. Феномен в том и состоит, что при слабости слагаемых рождалось удивительное, колоссальное явление отечественной культуры. Но невиданный до этого успех за всю историю российскую был обеспечен не только этим. Высоцкий первым в полный голос заговорил о трагических разломах нашей жизни, о социальной несправедливости, о человеческом достоинстве. Это был действительно «луч света в темном царстве». На смену беспросветности приходила вера в неминуемость рассвета. Вот почему его бунтарские песни вызвали к жизни «катушечную индустрию», разлетались благодаря ей по всему свету. Бдительные цензоры старательно вымарывали его имя даже из научных работ, а хриплый голос от Курил до Невы звал, будил рассвет. Не добудился. За ним пошла лишь небольшая часть творческой интеллигенции. Для остальных песни его были желанным глотком родниковой воды, глотком свежего воздуха в задымленном, отравленном газами городе. Впавшее в духовную спячку общество разбудить было непросто.
Невиданная от сотворения мира бюрократия глушила любые проявления духовных исканий, всякую критику существующих социальных институтов. За громкими лозунгами скрывалась зияющая пустота. Люди государственного ума, с колоссальными потенциальными возможностями и развитым чувством человеческого достоинства практически были лишены возможности подняться по служебной лестнице и реализовать свои потенции. В то же время люди, вооруженные только идеальной приспособляемостью, угодничеством, хамелеонской мимикрией, достигали головокружительных высот, неограниченных совестью и законами власти, и превращали в ничто творческую энергию масс, а общественную жизнь — в застойное болото.
Критически мыслящее поколение конца 60 — начала 80-х годов, лишенное розовых грез своих отцов и дедов, видело эти кричащие противоречия и собственное бессилие перед ними. Принимая социалистические идеалы, не могло принять псевдосоциалистическую данность. Это порождало в массах чувство безысходности, духовного тупика. Люди, низведенные до положения винтиков огромной государственной машины, не могли подняться до организованного протеста против всесилия бюрократии. Это привело к ощущению безысходности и ее естественным следствиям, таким, как массовое пьянство, алкоголизм, наркомания, общественный инфантилизм. С медицинской точки зрения — это болезни, с нравственных позиций — падение. Объективный социолог увидел бы в этом пассивную форму социального протеста. Шли же тысячи старообрядцев, протестуя против Никоновской реформы, на самосожжение? Путь в никуда, путь к забвению...
В социально-психологическом плане рок-культура не выпадает из этого ряда. Как вытекает из вышесказанного, для его неудержимого развития была хорошо подготовлена национальная почва, на него был четко выраженный социальный заказ. И если бы рок не пришел с Запада, он возник бы в нашей среде, родился на отечественной основе.
Жизнеспособность рока в наши дни обеспечена целым рядом объективных факторов:
— и поклонники рока и его творцы вполне могут обходиться без предварительной художественной подготовки;
— рок имеет исключительно сильное воздействие на психику, на подсознание людей;
— рок способен сплотить в едином порыве огромную массу молодых рокеров;
— клубы и объединения рокеров способны к самоуправлению и к самофинансированию;
— рок способен к борьбе за существование и на волне перестройки все чаще от бездумной ритмизации уходит к социальным проблемам.
Ни один вид профессионального искусства и ни одна из форм художественной самодеятельности не имеет подобных достоинств. Они не могут ни собрать, ни повести за собой столь многочисленную аудиторию, ни обойтись без дотаций, без помощи со стороны. Рок-клубы могут! Когда я высказал эти соображения глубоко уважаемому мной профессору-медику, он хитро улыбнулся и спросил:
— А вам известны отменные качества алкоголя? Высокая калорийность, легкая усвояемость, веселяще-бодрящее воздействие на человека; его можно применять для обеззараживания ран, для гигиенических целей, чтобы согреть иззябшего человека, поставить банки и многое другое. А недостаток всего один: алкоголь — яд, наркотик!
О разрушительном влиянии гипертрофированного звучания и жестких металлических ритмов рока на физическое и психическое здоровье людей написано нашими и зарубежными исследователями немало (см. работы Г. Чедда, А. М. Фаруки, А. Д. Уоллис, Дж. Даймонда, Л. П. Новицкой, К. Г. Мяло, В. Е. Семенова и мн. др.). К сожалению, эта литература почти не известна не только широкому кругу читателей, но и самим рокерам. Что же касается теоретиков, защитников рока, то они стараются уйти от медицинской проблематики рок-движения. С одной стороны, это вполне понятно: они считают себя специалистами иного профиля. Но, с другой, те же медики, если самое чудодейственное лекарство дает серьезные побочные эффекты, излечивая одну болезнь, приносит другую, никогда не внедрят такое лекарство в практику. Следовательно, и «рок-культуру» нельзя рассматривать только на эстетическом уровне, без учета ее медицинских аспектов. Проблема рока давно из эстетической переросла в медико-физиологическую.