кла к этому гулу и перестала замечать его, тем более что он ничуть не заглушал музыку окружающих болот.
Первое, что я почувствовала и заметила, – это, конечно, запах. Тот самый, который так поразил меня, когда я впервые вместе с мистером Уильямсом вступила во двор дома Хейвардов. Так пахнет болотная грязь, объяснил он мне. Как же он называл ее? Пыхтящая грязь? Или пыхтящий ил? Такой специфический запах зелени и земли с привкусом солоноватой морской воды. Для меня совершенно чужой, экзотический запах, почти неприятный, но странным образом притягивающий к себе и даже немного опьяняющий. Ничего подобного я не встречала дома, в Мэне.
Но вот лодка выплыла в более широкий рукав. Высокие заросли травы, сквозь которые мы продирались только что, отступали от бортов лодки все дальше и дальше, по мере того как мы приближались к чистой воде. Однако Гиббс сдержал свое слово. От большой воды мы держались на приличном расстоянии. Почти всегда рядом с берегом. Намытые груды песка по обеим берегам реки были похожи издали на подводных пресмыкающихся, которые вдруг пробились наружу из глубины болот и теперь нежатся на раскаленном солнце, подставляя ему свои покрытые солью спины. И каждые шесть часов и шесть минут их со всех сторон омывают волны прилива и отлива.
Никогда не видела подобных пейзажей раньше. В них все построено на контрастах. Вроде голо и пустынно, и одновременно пышная, буйная растительность, куда ни кинь взгляд. Вроде преобладает лишь один зеленый тон, но какое немыслимое количество оттенков и полутонов. Ежесекундно меняющийся ландшафт, и при этом все вокруг застыло в своей неподвижности, за исключением ритмичных волн прилива и отлива.
– Это – мое самое любимое место на земле! – сказала Марис. – Ни за что на свете не уеду отсюда. Никогда!
Последние слова она проронила почти тихо, как обычно говорят в церкви, боясь потревожить покой святого места.
– А пляжи здесь есть? – поинтересовался у Гиббса Оуэн. – Или все одна трава?
Гиббс глянул на меня, потом на Оуэна.
– Есть. Но пляжи мы пока отложим… до следующей прогулки. Напомни мне, чтобы я свозил тебя на Охотничий остров. Подростком я проводил там дни и ночи. Там, кстати, есть маяк. И смотрители даже позволяют забраться наверх.
Задумчивая улыбка осветила лицо Гиббса. Наверняка вспомнил что-то приятное, подумала я. Ясное дело, что! Пиво, музыка, девочки… очень даже хорошо могу себе представить, чем он там занимался в юном возрасте. Впрочем, как и все его сверстники. Гонял мяч по полю, нырял с головой в океан. Легко вообразить себе, каким бесшабашным ребенком был Гиббс. Из тех, про кого говорят «сорвиголова», кто вырос рядом с водой и на воде, для кого загар – это само собой разумеющаяся вещь, как и выцветшие на солнце добела волосы или ночи, когда можно поплавать нагишом. А вот Кэла я почему-то не могу себе представить таким. Как ни пытаюсь, а не могу!
– Мне здесь нравится, – негромко сказал Оуэн. – Здесь совсем не так, как у нас дома, на озере Ланье. Такое впечатление, что у всех этих деревьев, что вокруг нас, нет никаких шансов вырасти высокими.
Гиббс замедлил ход, мотор низко заурчал.
– В какой-то степени так оно и есть. В здешних местах выживают лишь самые сильные растения. Те, которые смогли приспособиться к окружающему климату, к природе, с которой они ведут непрестанную борьбу за свое существование. Ведь совсем не просто находиться в воде полдня, а вторую половину жариться на раскаленном солнце. Обычные растения таких перепадов температур попросту не выдержали бы и погибли.
Оуэн задумался, сосредоточенно нахмурив лоб.
– Да, – согласился он с Гиббсом после минутного раздумья. – Но, с другой стороны, ведь это самые обычные растения. Просто они научились жить в необычных условиях. Что ставит их в один ряд с самыми выносливыми растениями на земле. Вот потому все они – супер! Это точно.
– Согласен! – ответил ему Гиббс и подключил скорость. – Хотя примеры такой выносливости можно найти и среди других растений. И среди животных тоже… И среди людей.
Гиббс пристально смотрел перед собой, но мне показалось, что последняя реплика была адресована непосредственно мне. Я снова вспомнила Кэла. Как могут два брата, выросшие и воспитанные в одном доме, быть такими разными. И вот результат. Один, поборов все и вся, выжил, а второй – нет.
Однако вскоре я начисто забыла о флоре и фауне, заселившей местные болота, и перестала обращать внимание на стрекотание мотора. Ибо мы наконец выплыли непосредственно на саму реку. Я была поражена открывшейся мне картиной. Как легко и непринужденно земля уступает место воде, как болотистые топи сменяются плавным течением реки, омывающей многочисленные островки и отмели. Никакого сравнения с береговой частью Мэна, какой она сохранилась в моей памяти. Отвесные гранитные скалы, о которые с шумом разбиваются ледяные волны, накатывающие на берег. Атлантическое побережье в моем родном городе всецело находится во власти северных ветров и холодной воды. Его суровый облик сформировался под влиянием этих разрушительных стихийных сил, столетиями шлифующих неприступные глыбы гранита. А вот здешние места, подернутые изумрудными болотными водорослями, среди которых с важным видом разгуливают длинноногие птицы, они похожи на райский уголок, перенесенный сюда, на землю, откуда-то сверху чьей-то ласковой и доброй рукой.
Перемена в освещении заставила меня поднять глаза вверх, и из моих уст непроизвольно сорвался восхищенный вздох. Лазурный небосвод, солнце, сияющее прямо над нашими головами. Его золотистый нимб переливался и искрил, вызывая еще большее изнеможение, чем даже жара. Я попыталась облечь свои ощущения в слова, сказать что-то путное и имеющее смысл. Несколько раз открывала рот и тут же снова закрывала, не в силах произнести и звука. Словно язык к небу прирос.
– А небо здесь совсем другое, – выдавила я из себя наконец. Глупость, конечно. Ведь я силилась сказать совсем другое. Я хотела сказать, что оно здесь такое огромное, это небо. Но при этом совсем не похоже на небо в его традиционном понимании и восприятии.
Я снова обвела глазами окружающий меня пейзаж. Лодка медленно двигалась вперед, оставляя за собой кильватерный след, убегавший назад к болотам и теряющийся среди густой зелени, словно приглаженной сверху каким-то аккуратистом. А на горизонте впереди вода и небо уже слились друг с другом, образовав единое целое.
– Вот она, водная ширь во всей ее необъятности и во всем ее великолепии, – негромко обронил Гиббс.
– Согласна! – выдохнула я, даже не успев подумать. И тут же поняла, что только что Гиббс озвучил мои собственные мысли, найдя для них самые подходящие слова. Впрочем, никак нельзя, чтобы он об этом догадался.
Оуэн хлопнул его по руке, потом разжал свою ладонь и предъявил всем нам раздавленного комара. Потом сунул руку в воду и смыл его с ладони. Я увидела, как Лорелея отмахивается от насекомых с помощью ивового прутика, а Марис пустила в ход свою пляжную сумку. Но кажется, именно я и брат стали наиболее притягательными объектами для этих зловредных кровопивцев. Я хлопнула себя по лодыжке, где уже остался крохотный кровавый след от укуса.
– А у вас в Мэне есть комары? – спросил у меня Оуэн.
– Еще сколько! Комар, можно сказать, – это неофициальный символ нашего города.
Мальчик широко улыбнулся.
– Папа говорил то же самое про Джорджию.
– Тогда в Южной Каролине таким символом может вполне стать крохотный жучок пальметто, – бросил Гиббс и взялся за румпель, круто развернув лодку влево. Нас обдало фонтаном брызг, и я тут же стала искать глазами, за что уцепиться, чувствуя, как сердце снова уходит в пятки.
– Прошу прощения, – повинился Гиббс за свой неожиданный маневр, и голос его действительно был полон раскаяния. – Полагаю, нам пора вернуться в док и перекусить.
Я согласилась кивком головы, несколько смутившись, когда обнаружила, что прижимаю руку к сердцу. Я отвернулась, и в этот момент взгляд мой зацепил птицу с алебастрово-белым оперением. Она неподвижно стояла в воде на своих длинных черных ногах. Казалось, она не смотрит на нас, и ее грациозная головка тоже застыла неподвижно. Но я понимала, что птица все равно каким-то образом фиксирует наше присутствие. Наверное, так видят люди в темноте. Роскошное белоснежное оперение хвоста придавало птице просто неотразимый вид. Я затаила дыхание, разглядывая красавицу. Жаль будет, если она сейчас сорвется с места и улетит прочь.
Эта незнакомая мне птица воплощала в себе одновременно и красоту, и силу, и грацию, и независимость. Впервые за все время прогулки я подумала, что поступила правильно, согласившись на путешествие по воде. И даже плоскодонка Гиббса больше уже не пугала меня. Ведь именно благодаря ей я и сумела увидеть такое чудо природы, приобщиться к волшебному миру фауны, которая обитает в этих красивейших местах. Каждая травинка, увенчанная золотистым хохолком, тянущаяся вверх из болота, каждая сладкоголосая птичка, издающая свои трели в зарослях камыша, необъятные водные просторы, все они были подобны тончайшим нитям из паутины, оплетающими мое израненное сердце. Я стала наблюдать за тем, как птица одним энергичным и точным движением опустила свой оранжевый клюв в воду и тут же извлекла из воды рыбешку. Лодка тихо скользнула мимо птицы, пока она занялась своей трапезой, а мне захотелось поаплодировать находчивости и уму этого прекрасного создания.
– Большая белая цапля, – пояснил мне Гиббс. – Обычно птенцы у них вылупляются на свет где-то в июне. Значит, здесь поблизости есть гнездо. Вот вернемся через месяц сюда, и вы сами услышите, как пищат малыши, требуя пищи. Они издают очень смешные звуки, похожие на крики «Мне! Мне! Мне!».
– Не может быть! – воскликнул Оуэн, запрокидывая голову назад в тот самый момент, когда гигантская птица расправила крылья и взмыла ввысь, пролетев над нами так низко, что стало слышно, как трепещут в воздухе ее перья, похожие на тончайшие струйки дыма. Само воплощение элегантности и царственного величия. Нет, все же ни один рукотворный летательный аппарат никогда не сравнится по своей красоте и изяществу с полетом птицы.