Я втянула в себя побольше воздуха, пропахшего запахами болотной грязи. Оглянулась по сторонам и с удивлением обнаружила, что уже прошагала изрядное расстояние, начиная от пристани и кончая Уотерфрант-Парк. Я свернула к дому. Надо же поймать такси, прежде чем отправляться за Оуэном. Поднялась по ступенькам крыльца и неожиданно замерла, прислушиваясь к мелодичному перезвону китайских колокольчиков. Вспомнила, как Лорелея в первый день своего приезда сюда сказала, что в их местах эти колокольчики называют «слезами русалки». Я повернулась, снова сбежала с крыльца и опять пошла вперед. Сама удивляясь тому, что я не только преодолела такое немаленькое расстояние, но и посмела вплотную приблизиться к воде. И самое удивительное – мне было хорошо на пристани. Плеск воды и ее запахи странным образом подействовали на меня успокаивающе.
Я вдруг вспомнила, как Лорелея, сидя за кухонным столом вместе с Оуэном, занималась с ним математикой. Тогда в качестве примера она привела ему вот такой факт. Оказывается, человеческое тело более чем на пятьдесят процентов состоит из воды. Может, поэтому вода так и тянет нас к себе, несмотря на все наши страхи и фобии. А может, эта наша неосознанная тяга к воде – всего лишь отголоски тех давних времен, когда мы плавали в животе у своей мамы, чувствуя себя в этом водном пространстве в полной безопасности. Наверное, это единственный отрезок в нашей короткой жизни, когда человек полностью счастлив и доволен всем.
Я глянула на свои руки, предполагая обнаружить в одной из них свою сумочку. Но рука сжимала лишь измятую брошюрку и еще какие-то бумажки с информацией о различных хосписах и тех услугах, которые они оказывают. Здесь же была и коротенькая справка-разъяснение о том, что представляет собой заболевание под названием «рак яичников», которую предусмотрительно оставила для меня представительница социальных служб.
По реке мимо меня пронеслась на полном ходу моторная лодка, в которой сидели двое: мужчина за штурвалом и женщина с длинным желтым шарфом, развевающимся на ветру за ее спиной. Мне хотелось что-то крикнуть им, заставить их немедленно сбросить скорость и остановиться. Мне хотелось, чтобы весь мир замер и замолчал. Лорелея умирает, а земля, как ни в чем не бывало, продолжает вращаться.
Спотыкаясь, я побрела прочь от воды по направлению к зеленой лужайке с открытой эстрадой. На сцене уже рассаживались музыканты оркестра, с десяток рабочих суетились непосредственно возле самой эстрады: двигали оборудование, проверяли звук, тянули провода. Словом, каждый занимался своим делом и делал это вполне компетентно. Ибо каждый смотрелся со стороны как человек, хорошо разбирающийся во всех тонкостях своей профессии. Почему-то я вдруг почувствовала непонятную зависть ко всем этим людям. Вот ведь… Все при деле. Не то что я…
В другом конце лужайке уже разворачивались лотки по продаже съестного. Впереди ведь целая ночь гуляний. Праздничные мероприятия Фестиваля на воде были в самом разгаре. Это для меня они все отодвинулись куда-то далеко-далеко.
Я уселась прямо на одну из ступенек бетонной лестницы, ведущей вниз к заросшему травой полю, и бездумно уставилась в голубое небо, удивляясь лишь одному. Почему на этом небе нет ни единого облачка?
– Мерит!
Я заслонила рукой глаза от солнца и, взглянув, увидела перед собой Гиббса.
– А вы что здесь делаете? – поинтересовалась я достаточно бесцеремонным тоном. Честно говоря, меньше всего на свете мне сейчас нужно было чье-то общество. Хотелось побыть одной. Зализывать свои раны наедине с собою. Словом, снова забиться в свою нору и спрятаться в ней с головой все с той же надеждой, что раз я не вижу окружающий мир, то и мир не замечает меня. Или что его вообще нет, этого мира.
Гиббс уселся на ступеньку рядом со мной, не дожидаясь приглашения.
– Дебора Фуллер позвонила мне прямо из машины. Сказала, что видела, как вы шагаете по Бей-стрит, направляясь к пристани. Вот я и бросил свою машину возле вашего дома и отправился на поиски. И наконец нашел. Почему вы не отвечаете на звонки?
– Простите, что втянула вас во все свои семейные проблемы. Боюсь, что сейчас из меня никудышный собеседник. Хочу побыть одна.
Я снова уставилась на сцену, которая медленно, но постепенно преображалась прямо на глазах. Такое ощущение, будто наблюдаешь за тем, как распускается цветок.
Я чувствовала, как Гиббс буравит меня своим взглядом, но даже не повернула голову в его сторону.
– Как вы добрались домой?
– Меня одна медсестра подвезла. Она живет на Чарльз-стрит. Не стала дожидаться вас… Не захотела… говорю же, не хочу никого сейчас видеть.
Мне хотелось, чтобы он побыстрее встал и ушел, оставил меня в покое, понял наконец, что каждый раз, когда я смотрю на него, я вижу в его глазах немой укор. Дескать, снова ты не поняла, что рядом с тобой живет кто-то, кому еще горше, чем тебе. Снова, уже в который раз, я трусливо позволила отнять у меня еще одного дорогого и близкого мне человека, не смогла удержать его рядом. Значит, Кэл был прав, называя меня трусихой.
Однако Гиббс сделал вид, что не понял моих намеков, и остался сидеть на прежнем месте, упершись локтями в собственные колени и тоже наблюдая за теми метаморфозами, которые происходили на сцене.
– Вы танцуете? – неожиданно спросил он у меня.
Я круто повернулась к нему и бросила испепеляющий взгляд.
– Что?! Нет, я не танцую.
– На этой сцене в фестивальные дни выступает множество танцевальных оркестров. И публика стекается сюда рекой, чтобы пообжиматься.
– Не поняла… Что делать?
Он распрямился и обхватил сам себя руками.
– Пообжиматься… Так в Южной Каролине говорят, когда хотят сказать «потанцевать». А вы что подумали? Нет-нет, ничего общего с сексуальными похождениями Остина Пауэрса из той кинокомедии, пародирующей шпионские триллеры.
Я с негодующим видом поднялась со ступеньки.
– Вы, наверное, с ума спятили. Лорелея умирает. Я ни о чем другом и думать сейчас не могу. А вы мне предлагаете какие-то танцульки.
Гиббс тоже поднялся во весь рост.
– Знаю! Потому и приглашаю на танцы. Перед тем как уехать из больницы, я заглянул на пару минут к Лорелее. Она рассказала мне, что вы упрашивали ее вернуться вместе с вами домой, к своему сыну. Но поверьте мне, даже при наличии постоянной сиделки или медсестры в доме вам все равно придется очень несладко. Она попросила меня, чтобы я попытался вытащить вас куда-нибудь, помог вам развеяться, переключить свои мысли на что-то другое.
Но от слов Гиббса мне стало еще хуже. Боже, какое же я отвратительное создание, подумала я про себя.
– Она святая, да? Наша Лорелея… Подумать только… Даже на смертном одре эта женщина в первую очередь думает о других.
– Пожалуй, что и так. Она – святая. Но именно вы впустили эту святую женщину в свой дом.
– Так неужели же я позволю ей умирать в одиночестве? В окружении незнакомых людей? – Я энергично замотала головой. – Этот вопрос даже не обсуждается!
Гиббс посмотрел на меня долгим внимательным взглядом.
– Вам вовсе не надо взваливать все заботы только на свои плечи. Вы же знаете, я всегда рядом. Чуть что – звоните. В любое время дня и ночи. Даже если вам захочется просто сорвать на ком-то свое дурное настроение, покричать, и все. Потому что вам точно понадобится человек рядом, на которого можно будет покричать.
– Нет, – качнула я головой. – Со мной все будет в полном порядке. – Я мельком взглянула на часы и добавила: – Мне надо еще забрать Оуэна. А еще подумать над тем, как сказать ему о маме. Пока я даже не представляю себе, как это будет выглядеть.
Я решительным шагом направилась назад, к дому. Шагала по тротуару набережной, ничуть не пугаясь близости воды. По сравнению со всем остальным, что творилось в моей жизни сейчас, вода уже не казалась такой страшной.
Гиббс догнал меня в два счета. И тут зазвонил его мобильник. Он взял телефон, что-то коротко ответил и снова отключил его. Он шел и молчал, но все равно его близость раздражала меня.
– Что там? – поинтересовалась я у него равнодушным тоном, имея в виду телефонный разговор.
– Звонила Дебора. Сказала, что кое-что отыскала по интересующему нас вопросу. Но я ответитл, что все это может подождать.
Я остановилась, тяжело дыша. Кажется, я не шла, а почти бежала. Жара действовала угнетающе. Свело желудок от всех этих нервных переживаний. Да что там переживания! Жить не хотелось от горя, внезапно обрушившегося на меня.
– Нечто такое, что может отвлечь меня от мыслей о Лорелее? – задала я следующий вопрос. – Может, как раз это именно то, что мне сейчас и надо.
Но не начинать же разговор, стоя прямо посреди тротуара. Вдруг, чего доброго, меня понесет и я начну скандалить?
Гиббс отрешенно посмотрел на реку, потом снова повернулся ко мне.
– Дебора нашла свидетельство о смерти вашего дедушки. Причина смерти – авиакатастрофа, случившаяся двадцать пятого июля 1955 года. – Он немного помолчал. – Его тело, одно из двух, осталось невостребованным.
– Невостребованным?! Но он же был женат! Почему же бабушка не потребовала, чтобы тело доставили в Мэн?
– Хороший вопрос! Однако его похоронили на кладбище Святой Елены.
– Здесь, в Бофорте? – спросила я почти шепотом.
– Да.
Я уставилась на Гиббса. Но вместо его лица я вдруг увидела перед своими глазами книгу, которую обнаружила, когда разбирала бабушкину библиотеку уже после ее смерти: атлас дорог штата Южная Каролина. А потом вдруг вспомнила, как Кэл вычислил меня прямо на улице и последовал за мной до самого музея, а там нашел предлог, чтобы познакомиться со мной. Но почему-то, и это впервые дошло до меня только сейчас, всякий раз, когда муж смотрел на меня, мне казалось, будто он хотел увидеть на моем месте кого-то другого.
– С вами все в порядке? Давайте присядем где-нибудь, – предложил мне Гиббс.
– Прошу вас! Оставьте меня. Я хочу побыть одна.
Я круто развернулась и заторопилась от него прочь. И бежала всю дорогу, до тех пор пока не очутилась на ступеньках крыльца своего дома. Я не обращала внимания на слезы, льющиеся рекой по моему лицу, я не видела ничего вокруг. А над моей головой негромко звенели китайские колокольчики, поблескивая на солнце своими разноцветными гранями. Красота, необычная красота, которой одарил их океан, шлифуя стеклышки своими волнами многие и многие десятилетия. Почему-то вдруг в памяти всплыли слова Лорелеи о шрамах, которые мы зарабатываем в течение нашей жизни. О том, что шрамов на своем теле не надо стыдиться. Ими надо гордиться. Ведь они свидетельствуют о том, в каких передрягах нам пришлось побывать. А кто знает, что пришлось пережить всем этим стекляшкам, прежде чем они стали китайскими колокольчиками?