Когда я услышал первые пробные записи «Звезды по имени Солнце» — это была даже не прикидка, а первые пробные домашние записи, — я почувствовал, что Витьке очень несладко и по-человечески одиноко. Это даже не на бытовом уровне — что у него было в семейной жизни. Мы этого с ним никогда не обсуждали. Бывает, что человек просто скучает без единомышленников, когда он вдруг чувствует, что по большому счету то, что он говорит, — он говорит один. Это плохо. Я почувствовал это по песням.
Мы встретились тогда у Боба. Витька принес запись, мы сели и целиком прослушали весь альбом. Я показал ему хорошие места и сказал, что есть эта тоска, которая меня очень сильно пробирает, до косточек. Действительно, прослушав этот альбом, я долго не мог успокоиться. Но Витька — он же все время отшучивается. Он все понимает, но никому ничего не говорит. Манера у него такая — меня называть: «Сашечка». С придыханием.
У меня с годами выработался такой подход: мне совершенно не важно — есть ли у человека слух, техничен ли он как музыкант. Мне важно — что за этим я могу угадать. Если я что-то почувствовал, даже мелочь, это для меня все решает. Если же человеку не дано почувствовать, он начинает расчленять труп. В целом я не могу высказать Дою ни одного упрека. Именно в этом плане. Мы мало виделись последние два года, но мне хватало того, что перед этим мы четыре года плотно общались. Я знаю только одно — последние два года ему было очень одиноко. Не с кем было вместе порадоваться, приколоться к чему-нибудь. К тому же последнее время ему было сложно общаться с людьми чисто технически. К нему все лезли, какие-то посторонние люди…
После записи «Группы крови» я понял, что это не попсуха, в которой тогда стали упрекать Цоя, а просто дань моде. Просто он искал современный язык. А попсуха — дань коммерции, а не современности. О какой коммерциализации могла тогда идти речь? О коммерции никто из нас не думал. А уж о конъюнктуре и подавно. И не дай Бог, потому что, если думать о конъюнктуре, лучше сразу сыграть в ящик.
Я не знаю ни одного человека, который относился бы к Цою с пренебрежением или с непониманием. Даже если они ни хрена не понимали и несли чушь, все равно это было доверительное общение. Его уважали. Для меня он был последним героем, как сам себя назвал. Когда его не стало, я долгое время не мог прийти в себя. Я тогда был на юге, не мог никак выехать оттуда. Я сидел там и пытался прийти в себя.
Со мною недавно тоже случилась автомобильная авария. Я за нее расплатился жизнью матери. И теперь я понимаю, что самое страшное — это когда ты уцелел и начинаешь приходить в себя. Самое страшное, если ты при этом совершил какую-то ошибку, стоившую жизни другому. Хотя на дороге абсолютно правых и абсолютно виноватых нет…
Виктор Цой. Июнь 1987 г.
Юрий КаспарянБоролись за одно — напоролись на другое…
…У меня был друг Максим. Собственно, он и сейчас есть. Он стал играть на бас-гитаре. Оказалось, что он играет с Витькой и Рыбой. Я их тогда не знал. И я как-то попросил его взять меня с собой на репетицию. Он говорит: да, конечно, поехали. Это было то ли в 81-м, то ли в 82-м году. Лет девятнадцать мне было. Приехали, и я стал играть с ними на виолончели. А потом уже и на гитаре. Я был молоденький, хотел понравиться. Старался вписаться.
Когда я услышал их песни, уже не помню, когда это было, но еще до знакомства, мне они понравились. Не так сильно, конечно. Но из всего того, что я слышал, это было самое лучшее.
У меня не было тогда абсолютно никакого стиля. В голове была парочка каких-то рок-н-ролльных ходов, ну и понятие — как должно быть хорошо. Только свое понятие — больше ничего.
Научился я играть сам, а потом уже пошел в джазовую школу — думал, что там научат чему-нибудь. Но ничего нового там не узнал. Хотя, может быть, и узнал. Не помню.
На первом электрическом концерте КИНО, еще с Рыбой, играл Максим, еще был барабанщик, не помню, как зовут, Витька и я. После того концерта Цой чего-то стал злиться на всех и на все. Ему, видимо, что-то не нравилось. И Борька его за тот концерт ругал. Стали дальше репетировать.
Поначалу мы с Витькой ходили — два таких дружка. Витя песенки сочинял, мы играли. Наверное, это и называется «был к нему ближе других». Хотя, если говорить о составе последних лет, с тех пор как появился Игорь, то нельзя сказать, что я был дружнее с Цоем, чем Тихомиров или Георгий. Густав позже меня появился, но с Витькой они тоже общий язык нашли. Тихомиров — уже позже. Уже и возраст другой был, сложнее сойтись. Музыка, конечно, объединяла. Что касается новой информации, то мы старались обновлять старый багаж. Все время слушали что-то новое. Вместе и по отдельности. Круг слушаемой музыки у нас был примерно одинаков. По крайней мере был наборчик, который знали все и могли обсудить. А у каждого были и свои какие-то пристрастия, это естественно. Но все равно — дружили. Последнее время Цой любил напомнить, что все это держится только на дружбе. То есть он нас терпит только потому, что мы — друзья.
Факт тот, что все эти концерты последнего времени, все эти гастроли никому не нравились. Боролись за одно, а напоролись на другое. Как начались деньги, началась какая-то зависимость. Это превратилось в работу. В такое выбивание денег. Когда это началось? Пожалуй, с концертов, которые проходили в Евпатории и в Алуште. Группа резко стала популярной, все появилось, не только деньги. Менеджеры пошли один за другим. Один другого лучше.
Собственно, я с менеджерами не работал. Это Витя с ними работал. Когда-то гастроли решались путем обсуждения. Витя, так сказать, отфильтровывал поступающие предложения — к нему они все шли. Или на меня выходили с предложениями. Я — к Витьке. Или к менеджеру. Он — к нему. А потом Цой объявлял, что так и так, есть предложение ехать туда-то, играть там-то. А потом уже планировалось по-другому, как все у нас планируется. Тур такой-то, такие-то концерты, десять дней перерыв — и опять… Все это, конечно, можно назвать работой, но творчеством никак не назовешь. Как люди творческие, мы мучились.
Конечно, были передышки на отдых, на запись. Но я хочу сказать, из-за чего возникали трения. Может быть, я смотрю с негативной точки зрения на все эти вещи. Но мне уже давно на гитаре играть не хочется. И я не играю. Музыку пишу на машинке, как у Курехина. А вообще все было отлично. За границу ездили. Машины купили. Побились все на этих машинах…
А слава?.. Я же говорю, боролись за одно — напоролись на другое. Есть идеальное представление. А идеальное представление о каком-то понятии всегда отличается от реального воплощения этого понятия. Я хочу сказать, что слава в этой стране приобретает уродливые формы. Когда мальчишки стекла бьют в машине, как у меня во дворе. Все борются за славу, программа известная. И мы отработали ее до упора. А удовлетворение кончилось, не помню уже когда. Сначала было интересно, потом еще интереснее, а потом все меньше и меньше. Меньше было интереса к живому творчеству. Я говорю только о себе.
А Цой читал все письма, адресованные ему. Не знаю, что это доказывает. Он серьезно к этому относился. Очень ответственный человек был. От поклонников нас оберегали. С Белишкиным мы ездили еще впятером, обороты были небольшие. А когда в перспективе стала видна возможность прокручивать большие массы народа, понадобился более профессиональный менеджер. С большим радиусом действия. И когда стали ездить с Юрой Айзеншписом, появилась уже целая бригада администраторов — ребята молодые и разных размеров.
Поехали мы в Америку с Рашидом. Он там показывал «Иглу» на рэдфордовском фестивале. Об «Игле» я ничего не могу сказать, потому что, когда видишь на экране знакомых, которые выкобениваются, пытаясь стать актерами, понять замысел режиссера… То есть я просто не понимаю, что происходит на экране. Я могу только сказать, что тут вот Маринка Смирнова похожа на себя, а тут вот притворяется. Поэтому о фильме я судить не могу.
И вот Витя, Наташа, Рашид, Джоанна и я Поехали. На гитарках там поиграли, американцы нам похлопали. В то время я уже не испытывал острых ощущений от выхода на сцену. Я тогда уже наелся всем этим. А относился к этому как к фатальной неизбежности. Не бросать же группу? Жалко Такую хорошую группу бросать. Столько лет потрачено. Но с Витькой мы старались на эту тему не говорить. Его это тоже, наверное, доставало. С возрастом, по-моему, в отношениях проявляется больше всяких нюансов. А может быть, я на это стал обращать больше внимания.
Сейчас трудно стало. Сказать много можно, но не стоит, потому что другого ждут. Мифология творится, а мы в ней не участвуем. Я сам не знаю, как к Витьке отношусь. Я и любил его, и ненавидел иногда. Это сложно, когда столько лет вместе. Но я его уважал всегда, потому что он был боец настоящий.
БГ, В. Цой, К. Кинчев. Санкт-Петербург, 1985 г.
Борис ГребенщиковМы были, как пилоты в соседних истребителях…
Каждый раз, когда я читаю биографии каких-то известных людей, когда люди вспоминают ушедшего — а я таких книг читал достаточно много, — и каждый раз у меня возникают два чувства. Первое: какой полный мудило тот, кто рассказывает о человеке, поскольку про это рассказывать нельзя, а второе — что ж ты, сука, играл с человеком всю жизнь, а так и не понял, что же он сделал.
Я попытаюсь сейчас развить этот тезис. Музыканты, а в особенности люди, занимающиеся тем, что называется рок-н-роллом, исполняют в обществе абсолютно четкую и ясную духовную функцию. И то, что они делают, важно и даже жизненно необходимо для культуры, народа, планеты, потому что на них эта миссия возложена. Люди, которые считают, что это просто музыка, — а таких большинство, — к сожалению, теряют из виду самое главное. Они теряют смысл всего этого. Тем более это печально, если они сами играют эту музыку и не понимают, что они делают. Я говорю это к тому, что когда начинают живописать людей, которые исполнили какую-то важную функцию в культуре, то, как правило, подробно описывают их жизнь, начиная с момента рождения их родителей и так далее, — что никому не нужно. Мне хотелось бы избежать в