В октябре мы с помощью Витиной мамы сняли комнату в двухкомнатной квартире на Московской площади. Это было первое наше собственное пристанище, куда мы, собрав пожитки, сбежали из родительских домов — сбежали, потому что очень хотели жить вместе.
Виктор Цой и Марианна
Витя очень неудачно распределился в Пушкин, куда нужно было мотаться к восьми часам утра. К тому же его почему-то оформили не резчиком, а реставратором лепных потолков, а это означало, что нужно целыми днями торчать на стремянке под этими самыми потолками. С потолка, конечно же, сыпалась дореволюционная пыль, от которой у Вити трескалась кожа на пальцах. Его любимое занятие — гитара — потихоньку стало напоминать пытку. Но он все-таки играл каждый день. Пальцы кровили. Витя пошел к врачу. Ему опять «повезло». В кабинете таращили глаза штук пятнадцать молоденьких практиканток. Вместо рук у Вити стали осматривать живот и спину. Слава Богу, дальше этого дело не пошло. По поводу рук не глядя выписали какую-то мазь. Мазь тоже не помогла.
Тем не менее гитара звенела все время. И как-то раз слякотным вечером, вернувшись с работы, я познакомилась с «Последним героем».
Ночь коротка. Цель далека.
Ночью так часто хочется пить.
Ты выходишь на кухню, но вода здесь горька.
Ты не можешь здесь спать.
Ты не хочешь здесь жить.
Доброе утро, последний герой!
Доброе утро, тебе и таким, как ты!
Доброе утро, последний герой!
Здравствуй, последний герой!..
Рыба с Цоем затеяли новую запись. По чьей-то наколке они познакомились с одним театральным звукорежиссером, который из каких-то своих соображений помогал некоторым музыкантам. Разыскали барабанщика, которым оказался Валера Кириллов, впоследствии барабанщик ЗООПАРКА. Было записано несколько вещей, но что-то не сложилось. Поначалу Вите все очень нравилось, но потом он как-то быстро к этому остыл. Однако несколько вещей все же были закончены. По странному стечению обстоятельств единственная бобина с фонограммой сохранилась именно у Кириллова, с которым сразу после той записи пути разошлись.
Жизнь наша в неуютном чужом жилище протекала очень тихо. Витя маялся с реставраторством монархических потолков, а мне целыми днями приходилось довольствоваться колоссальным интеллектом цирковых артистов. Гости к нам, не в пример следующему пристанищу, забредали редко. И очень нервировало условие, заранее поставленное хозяевами, — мы должны были убраться из квартиры перед самым Новым годом.
Как-то раз из Москвы приехал Рыженко. Я помню это потому, что в тот вечер Цой спел нам новую песню. Это был «Дождь для нас».
В моем доме не видно стены.
В моем небе не видно луны.
Я слеп, но я вижу тебя.
Я глух, но я слышу тебя…
Новый, восемьдесят третий год встречали скверно. У Вити еще не зажили руки, меня донимала зубная боль. В общем-то, это плохая примета — болеть в новогоднюю ночь. Но мы в приметы тогда не верили. Однако к концу того года, который встретили болячками, пришлось поверить. Год был «моим» по восточному гороскопу и тем самым вселял надежду на какое-то везение. В результате же это было для нас самое бестолковое и нервное время с мизерными творческими результатами для Цоя. К концу года мы оба оказались в больницах, причем я чуть не загнулась. На примере «моего» года Витя стал очень осторожно относиться к «своему». Ведь он был Тигр, а в тигрином гороскопе сказано, что эти люди не часто доживают до зрелых лет.
В середине января мы переехали в другую квартиру, которую сняли на Охте. Туда приходило такое множество народа, что всех и не вспомнить. Пусть простят меня те, кого я забыла.
Витя так достал своего мастера-начальника абсолютно наплевательским отношением к монархическим потолкам, что тот отпустил юного реставратора на все четыре стороны. И дальше его занесло в какой-то садово-парковый трест, где он резал скульптуру для детских площадок. Тоже не особенно усердствуя. Он тогда больше увлекался резьбой нэцке и делал их настолько мастерски, будто учился этому искусству долгие годы у восточных мастеров. Вырезанные фигурки он щедро дарил, и сейчас, приходя к старым друзьям, я вижу эти маленькие осколки памяти.
Дом, где мы жили, стоял на проспекте Блюхера. БГ очень ловко перевел первую часть фамилии на русский, а вторую — на нецензурный. Получилось очень смешно, мы только так ее и называли. Название очень соответствовало красотам микрорайона и нашему тогдашнему достатку. Чаще всего денег в кармане не обнаруживалось.
Однако Борис Борисович с невероятной настойчивостью «нарывал» к каждым выходным пятнаху, чтобы явиться к нам в пятницу вечером, когда мы уже сидели без ног от трудовой недели, с двумя авоськами сухого, как правило, красного вина. Начинался настоящий уик-энд с пусканием пиалы по воде, с бесконечными разговорами и пением песен друг другу или тому, кто еще не спал, или вообще никому.
Борис неизменно приходил с Людмилой и еще с кем-нибудь. Частенько забредал к нам и Курехин. Тогда Капитан еще носил пальто фабрики «Большевичка» и строил бесчисленные планы. Кислорода ему не хватало точно так же, как и всем остальным, даже, может быть, в большей степени. Но 83-й год только начинался, печень от красного вина еще не болела, а перемен мы только ждали, причем совершенно не были уверены, что дождемся.
БГ тогда уже распростился с привычкой топать на работу ежедневно, что удалось не совсем просто. Он потихоньку размыкал замкнутый круг «квартир-ников» и «подпольных» концертов, созданный различными комитетами, работниками советской культуры и еще черт знает кем.
Витя маялся на работе, мечтая уйти в кочегары или сторожа, где работа — сутки через трое. Борис же мечтал вступить в творческий союз или профессиональное объединение, чтобы иметь официальное право не служить, а заниматься только творческой работой. Ему удалось это сделать лишь года через два.
Хотелось как-то решить проблему «литовки» текстов, которые тогда допускались к исполнению через один. Из-за безобидного Витиного «Бездельника» можно было схлопотать серьезные неприятности. Боб их уже имел, написав своего «Ангела всенародного похмелья», — крамола, да и только! У нашего народа не бывает похмелья, тем более после всенародных праздников.
Короче говоря, неприятие официозом этой музыки было железное. Несчастные работники Дома самодеятельного творчества, на которых сваливались обязанность литовать тексты, предпочитали перед «мероприятиями рок-клуба» брать больничные листы. А музыканты мечтали о таких концертах, когда слушателей в зале будет чуть больше, чем милиционеров.
Ко всему этому у Вити ничего не получалось с составом группы. Отношения с Рыбой стали натянутыми, а встречи не приносили удовольствия. Правда, уже приходил, но еще не стал родным Каспарян, рассказывал об учебе в техникуме, и они с Витей подолгу разговаривали о хорошей гитаре, которой не было ни у того, ни у другого.
Январь 83-го, как сейчас помню, выдался чересчур суровым. Наш дом так по-дурацки располагался, что добраться до него можно было только на троллейбусе. Рядом с домом было троллейбусное кольцо — тройка, девятнадцатый и еще какой-то. И этим троллейбусам очень не нравилось ездить в двадцатиградусные морозы, во всяком случае, если они и ездили, то очень медленно. Мы жутко замерзали. У нас эти троллейбусы сидели в печенках.
Наступил февраль, а с ним знаменитая дата — тридцатилетие Севы Гаккеля. Это было 19 февраля
1983 года. Юбилей отмечался концертом в рок-клубе, где играли КИНО и АКВАРИУМ. Первая песня КИНО — «Троллейбус, который идет на восток».
Это был второй электрический концерт группы в ее жизни. Первый состоялся почти год назад и, как положено первому блину, вышел комом. Второй ком тоже вышел блином. Черт-те что с составом! Рыба еще не исчез, но это был, так сказать, его прощальный ужин. С перепугу или еще из каких соображений он забыл застегнуть молнию на брюках, к тому же очень активно двигался по сцене, видимо, решив стать шоуменом. Юрик Каспарян с остекленевшим взглядом и одеревеневшими ногами терзал свою «Музиму», а рядом стоял какой-то его приятель, который почему-то решил, что он бас-гитарист. С таким же успехом это могла сделать я или первый попавшийся водопроводчик. Я уже не помню — кто там был на барабанах, помню только, что весь состав на сцене Цою не помогал, а ужасно, мешал, и, несмотря на все Витины старания, ничего хорошего не получилось.
Слава Богу, что уже год как существовал альбом «45», иначе не миновать Цою насмешливых реплик из публики или даже «подарков» в виде всяких предметов, летящих на сцену.
У Вити совершенно не было опыта концертной работы, к тому же совсем не на пользу пошло соседство с АКВАРИУМОМ. Цой сделал из этого выводы и вновь допустил подобное соседство уже много позже, когда совершенно был уверен в себе.
После концерта мы с ним немного погоревали и пошли на банкет, который принял необычный размах, в силу того что герой дня Сева сторожил тогда какой-то техникум и гости повалили прямо туда. Это мероприятие сложилось для нас много удачней, а разнообразные слухи о вечеринке еще долго ползали по питерской музыкальной тусовке.
В марте мне нужно было сдавать новую цирковую программу к весенним школьным каникулам. На мне «висели» декорации и костюмы. Времени, как всегда, было в обрез. Народный артист СССР Олег Константинович Попов, придумавший всю эту белиберду, обещал снять живьем кожу с нашей постановочной части. Мы работали по восемнадцать часов в сутки, засыпали на ходу, а Витя зверел от одиночества в нашей комнатушке на Блюхера.
«Но акробаты под куполом цирка не слышат прибой», — и Цой наказал их за это. Я уволилась.
В рок-клубе началась великая суета. Впервые в городе, да и в стране, проводился официальный рок-фестиваль. Сначала всех прослушивали и отбирали. Потом компоновали и проводили концерты, которые длились три дня. А уж потом жюри, в состав которого входили те же работники культуры и комитетов, вряд ли слышавшие что-нибудь, кроме Пьехи и Кобзона, расставило лауреатов на какие-то дурацкие места.