– Они с доктором в гостиной. Подать вам кофе туда?
– Нет, лучше в мою комнату.
Лиз направилась, однако, повидать мужа. Первое, что она увидела, – его затылок над спинкой кресла. Легкий беспорядок в волосах и отдельные выбившиеся пряди свидетельствовали о внутреннем напряжении. Клубы табачного дыма висели над доской с костяными шахматами. В своих мягких туфлях без каблуков она вошла неслышно, посмотрела на склоненные головы и – немного дольше – на доску: Дэвида ждал неминуемый мат.
– Кажется, партия окончена, – заявила она о своем присутствии с такой горечью, будто это было ее поражение.
– Лиз? Ну, наконец-то! – Дэвид, по-видимому, испытывал чувства человека, в доме которого закончился ремонт. Лиз вносила порядок, сохранявшийся годами. Он мог иногда тяготить, но еще больше тяготило его отсутствие.
– Мы ждем уже полтора часа, когда же вы скрасите наше общество. – Джон поцеловал руку даме и, довольный выигрышем, откинулся в кресле.
– Я вообще-то собиралась немного отдохнуть у себя.
– Отдохнешь потом. Давай сначала по глоточку бренди.
– Дэвид, может, не надо?
– Смотри, сам доктор Фрай дает мне молчаливое согласие.
– Джон, как изволите вас понимать?
– Даже когда у петуха болит горло, он не перестает кукарекать, леди.
– Я, пожалуй, тоже выпью. – Лиз прошла к бару и плеснула на донышко своего бокала. В дверях появилась Тереза с подносом, на котором одиноко постукивала о блюдце большая и темная, с фантастическими разводами, любимая кофейная чашка Лиз. Тереза обладала поразительной способностью угадывать действия хозяев.
Вот и сейчас ей не стоило труда догадаться, что миссис Маковски не сможет оставить мужа, не обменявшись с ним хотя бы несколькими фразами. Лиз поставила бокал рядом с пузатой полупустой бутылкой и села в кресло.
Приятный, бодрящий аромат кофе поднял ей настроение. Она прослушала комментарии Джона по поводу последних событий в мире. Из всей этой информационной чепухи более всего ее трогали известия о землетрясениях и наводнениях. Она ловила себя на том, что картины бедствий вызывают у нее, наряду с сочувствием, наслаждение. Эта реакция, незнакомая ей в молодости и обнаружившаяся вдруг лет семь назад, повторялась все чаще и чаще. Возможно, она находила в шаткости мира аналогии со своим мироощущением. Лиз безумно нравилось, когда лондонские улицы покрывались ровным слоем воды и можно было с разгона влетать в нее на таком же мутновато-синем «меркури».
– Почему вы не спрашиваете, как Джейн? – Лиз говорила уже совершенно спокойным голосом.
– Случилось что-нибудь сверхъестественное? Может, наша монахиня завела себе любовника? – Джон любил подшутить над старой приятельницей Лиз, то ли считая женское уединение и увлечение всякими там техническими штучками крайне неестественным, то ли вспоминая свой неудачный опыт десятилетней давности.
– О любовниках нет речи, зато у нее появилось несколько фавориток. – Лиз затянулась сигаретой и с наслаждением приготовилась к рассказу.
– Надеюсь, ты не в их числе? – учтиво поинтересовался Дэвид. Он любил Лиз такой, какой она была сейчас: улыбчивой, с блестящими умными глазами, тоненькой, вытянувшейся по струнке, как театральная кукла, которую держат за одну только палочку на шее, оставив конечности висящими вдоль туловища.
– Мне там так были рады!
– Ты хорошо выглядишь, общество старых дев пошло тебе на пользу.
– Я в кои-то веки вновь села в седло.
– Лошади у вас тоже старые девы? – оживился Джон.
– У меня был конь. Вороной и мускулистый.
– И вас не исключили из общества за такое предательство идеалам? – не унимался доктор Фрай.
– Джон, вы несносны.
– Приношу свои извинения. Кстати, мне пора. Бренди превосходный. – Раскланявшись, Джон направился к выходу в сопровождении Дэвида. Лиз осталась одна. Она повертела обручальное кольцо, словно смахивая с него пыль, взяла свой нетронутый бокал и свернулась в кресле калачиком. Сквозь щель в не до конца задернутых занавесах она видела, как рабочие собирают инструменты. Это напомнило ей, как они впервые вошли шестнадцать лет назад в дом, без которого она теперь не представляла своего существования. А дом, в отличие от нее, был таким самостоятельным, таким отчужденным, таким равнодушным к своей участи. С того самого дня, когда белокурая девушка-агент расписывала им с Дэвидом все достоинства покупки, а они старательно высматривали недостатки и не могли найти ни одного, дом так и не признал своего с ней родства. Чем занимается сейчас, интересно, эта девушка? Такая говорливая и кудрявая. Она сразу понравилась Дэвиду. Сейчас ей уже как минимум тридцать пять. Тогда им пришлось столько времени потратить на реконструкцию жилища. Не столько им, сколько ей, Лиз. Дэвида и тогда мало заботили хозяйственные проблемы. Он решил купить два этажа, даже не заглянув внутрь, только увидев из окна машины, что здание похоже на Королевский музыкальный колледж.
– Извини, задержался. – Дэвид был в прекрасном настроении, и это заставляло ее верить в то, что опасения неоправданны.
– Дэйв, не стоит ли тебе обратиться к кому-нибудь помимо Джона?
– Зачем? А, ты все об этом? Зачем? Я чувствую себя превосходно.
– Ты беспрестанно куришь!
– Лиз, ты так хороша, когда усмиряешь свою заботливость! – Дэвид сухо поцеловал жену и принялся разбирать стопку с нотными листами. Лиз ничего не оставалось, как подняться к себе.
Пройдя длинным кафельным коридором и омыв ноги в пересекавшем дорогу к бассейну каменистом ручейке, Люсия и Эйприл оказались под ослепительным, огромным куполом, накрывавшим заполненное резвыми купальщиками пространство. Между мачехой и падчерицей ненадолго воцарилось полное взаимопонимание. Стоило Люсии признаться, что она влюблена, и Эйприл тут же простила ей неучтивое поведение. Какой спрос с влюбленной двадцатилетней красавицы?
Вода была нежно-голубой, словно в нее опустили безоблачное небо. У Люсии точно такой же купальник, небесный, делающий ее худенькой и невесомой. Сейчас она растворится в этой огромной прозрачной чаше. Набрав побольше воздуха, девушка доплыла до середины и вынырнула уже другой, освободившейся от гнета недомолвок и опасений. С намокшими ресницами и стекающей по лицу влагой Люсия чувствовала себя очистившейся, готовой двигаться дальше.
По соседней дорожке, старательно работая под водой руками, ее догоняла Эйприл.
– Какая прелесть! Теперь буду приходить сюда каждый свободный день, – задыхаясь, прокричала она Люсии. Свободными Эйприл называла дни, когда ей удавалось отправить Дэнниса и Брэндона надолго гулять с Филиппом или в гости к бабушке – своей еще молодой и не интересующейся внуками матери. Эйприл сознательно отвергала услуги беби-ситтеров, считая, что это портит взаимоотношения в семье. Миссис Нортон вообще все стремилась делать сама или с помощью Филиппа.
Они выбрались из воды только спустя полчаса, взяли по стакану ананасового сока и присели передохнуть.
– Так хочется спросить, что не могу удержаться. Он уже признался тебе в любви? – Эйприл иногда поражала поистине девической наивностью. Люсия более всего боялась, что от нее потребуют откровений, так оно и вышло.
– Да, – сказала она неохотно, отводя глаза в сторону и давая тем самым понять, что не намерена открывать подробности.
– Извини, что задаю тебе дурацкие вопросы, но он красив?
– Да, но… Эйприл, он не звонит мне уже два дня, и мне не хочется об этом говорить… – Люсия задумалась, но вскоре по ее лицу скользнула довольная улыбка. – Он безумно красив.
– Я тебя поздравляю! У меня никогда не было красивых мужчин. То есть не подумай, что я считаю твоего отца уродом, но таких… крепких молодых брюнетов с яркими губами… нет, не было.
– Он не крепкий, не брюнет и… не молодой.
– Сколько же ему лет?
– Я не знаю. Эйприл, пойдем лучше поплаваем.
– У меня уже руки не двигаются. Давай выпьем еще сока!
– Я все-таки поплаваю. – Она вскочила, но не смогла уйти: давнее желание поделиться с кем-нибудь своими переживаниями овладело ею, хотя Эйприл и не подходила для роли наперсницы.
– Люсия, я понимаю, что веду себя глупо, но как вы познакомились?
– Случайно.
– Ты говоришь, что он немолод. Ему за тридцать?
– За сорок.
– Господи! А он случайно не женат? Знаешь, бывают такие прецеденты: думаешь, что нашла наконец вдовца, холостяка или, на худой конец, разведенного, а на самом деле… Хотя Филиппу я сразу поверила.
– Эйприл!
– Прости, моя дорогая, ты так располагаешь к откровениям.
– Обещай, что больше не будешь говорить со мной на эту тему.
– Больше не буду.
– И Филиппу ничего не рассказывай, пожалуйста.
– Не буду, я же сказала.
– Вот и хорошо. Поплыли?
Люсия никогда не понимала, чем очаровала Эйприл отца и на чем держится их семейное счастье. Но сейчас ее осенило: папа искал подобие Ла Валенсианы, нечто повторяющее ее черты, но более мягкое, со сглаженными углами, более податливое. Трудно сказать, удалось ли ему найти искомое. Может, и да.
Филипп наконец-то вздохнул спокойно, уложив близнецов спать после изнурительной беготни в парке. Когда он закрывал дверь спальни, их опущенные веки вздрагивали от нетерпения. Конечно же, разбойники обдумывают какой-нибудь очередной коварный план, но ему уже не до этого. Куда запропастились утренние газеты?
Но стоило открыть страницу с новостями культуры и водрузить на нос очки, как раздались отчаянные телефонные трели. Что за странность: иногда не составляет труда определить по звонку, кто собирается с тобой поговорить. «Не иначе как Соледад», – сразу же решил он.
– Здравствуй, дорогой! Как там наша птичка? Забыла про своего ворона или все строит ему глазки?
– Какого ворона? Какие глазки?
– Глазки – что надо! Только кому достанутся? Я про Дэвида. Дэвида Маковски.
– С каких это пор тебя интересует его глазки?
– Да не его глазки! – Тут Соледад перешла на родной язык, и Филипп, разобрав только одно «имбесиль», понял, что если уж его величают обидным испанским «простофиля», то речь идет о чем-то значительном. Но о чем?