Он прислонил Арсена к дереву и стал тереть ему виски. Вскоре басист открыл глаза, широко зевнул, затем потер челюсть и лишь после этого, совсем придя в себя, устремил взгляд на Цолака:
— Послушай, чем это ты меня ударил?
— Рукой, — улыбнулся Цолак.
Арсен вопросительно взглянул на меня, и я, утвердительно кивнув, подтвердил, что, мол, да, ударил рукой. Но Арсен не хотел верить.
— Это не был удар рукой… Словно конь копытом лягнул…
— Такой удар называется «аперкот справа», — с подчеркнутой любезностью объяснил Цолак. — Ты вдохни поглубже — пройдет…
Арсен рывком поднялся на ноги. На мгновение мне показалось, что он снова набросится на Цолака. Действительно, гигант-басист напряженно глядел на невысокого корнетиста, словно приготовившись к прыжку. Но, по-видимому, он еще не совсем очухался — как маятник качался из стороны в сторону.
Цолак подошел к нему и дружелюбно сказал:
— Я не хотел с тобой драться, ты сам меня вынудил… Теперь давай попытаемся разобраться, чего же мы хотим друг от друга, а?..
Арсен кивнул, и они уселись друг против друга на пеньках. Я оставался стоять в сторонке. Такой поворот событий совсем смутил меня.
Удивительно было то, что Цолак избил Арсена, но еще удивительнее было то, что они после этого сидели и беседовали… Ничего я не понимал.
— Давно вижу, ты настроен против меня, искал только повода, чтобы подраться, — сказал Цолак. — Но до сегодняшнего дня не понимал, с чем твоя злость связана.
— А сегодня понял? — спросил Арсен.
— Думаешь, что я за тем и поступил в оркестр, чтобы стать старшиной? Не так ли?
— Что с первого же дня ты стал выслуживаться перед маэстро, так это факт!..
— Чем же я выслуживался? Не тем ли, что отказался надеть драную форму? — Цолак говорил с улыбкой, как учитель с нашкодившим учеником.
— Это во-первых, — подтвердил Арсен. — А еще на вокзал ты явился в фаэтоне вместе со Штерлингом.
— Ах вот оно что! — пожал плечами Цолак. — А ты попытайся представить себе такую картину. Я спешу на вокзал, и по дороге меня нагоняет Штерлинг, удивляется тому, что я один, запихивает к себе в фаэтон и привозит… Могло такое случиться или нет? И мог ли я отказаться?
Арсен и я невольно переглянулись: подобное объяснение и впрямь было правдоподобно.
— Теперь об одежде, — продолжал Цолак. — Во-первых, откуда я мог знать, что вы задумали? Ведь вы же мне не доверяли и планами своими со мной не поделились…
— А если бы поделились, ты присоединился бы к нам?
— Сначала я постарался бы убедить вас не делать этого…
— Ага, вот видишь? — встрепенулся Арсен.
— …потому что, оставив в глазу бревно, вы видите только занозу. Для всяких там багратуни ваша затея что комариный укус, и этим вы ничего не измените, — продолжал Цолак.
— А что мы должны изменить?
— Предположим, положение нашей команды улучшится и мы станем получать все, что положено. Что дальше?.. А остальные роты, полк, вся армия?.. Везде ведь есть свои багратуни и матевосяны. Ты-то об этом знаешь?
— Что же, нам теперь и о них думать? — удивился Арсен. — Пусть каждый заботится о себе.
Цолак с усмешкой взглянул на него:
— А говорят, есть такой оркестр, первое правило которого — за товарища и в огонь и в воду!
Эти слова всерьез смутили Арсена.
— А что же мы можем сделать для них?
— Не знаю, — пожал плечами Цолак. — Надо подумать, посмотреть. Может, есть люди, которые знают, что можно сделать, и нам подскажут…
На сей раз уже Арсен внимательно посмотрел на Цолака.
— Слушай, объясни-ка нам, в конце концов, по-человечески, какого ты поля ягода? — подозрительно спросил он.
— А неужели ты не знаешь? — без тени иронии ответил Цолак. — Я — корнетист, служил у Колчака.
— И это весь твой послужной список? — Арсен продолжал смотреть на него испытующим взглядом.
— Так точно, — подтвердил Цолак. Затем спросил: — Табаку у тебя не найдется? Страсть как курить хочется.
— Найдется. — Арсен вытащил из нагрудного кармана две помятые папиросы. — Осталась парочка из тех, что Малыш присылал на гауптвахту.
— Кто посылал? — оторопел я. — Никаких папирос я не посылал!..
— То есть как это не посылал? — в свою очередь, изумился Арсен.
— Я только насобирал табаку… Цолак сказал… — Я совсем запутался, не зная, что и подумать. Выходит, Цолак и правда помог мне, выходит, он тогда не просто отделался от меня…
Наверное, Арсен тоже подумал что-то, потому как он вдруг повернулся к Цолаку и спросил:
— Уж не ты ли посылал нам эти папиросы?
— Не я, а мы посылали, — улыбнулся корнетист, — несколько ребят. От твоего имени, Гагик-джан, не сердись, пожалуйста. Узнай они, что в этом деле замешан я, еще отказались бы принять.
— Вот оно что? — протянул Арсен.
«Вот оно что? — мысленно повторил и я. — А я-то думал…»
Они прикурили и некоторое время молча попыхивали папиросами. Потом Цолак сказал:
— Ну ладно, давай теперь о деле поговорим, да я пойду, не то опоздаю…
— О каком деле?
— Нужно что-нибудь придумать, чтобы ты снова стал старшиной.
— Ну зачем же? Не думаешь ли ты, что я жить не могу без этого? Оставайся уж сам, командуй, только смотри ребят не обижай…
— Не могу, понимаешь, быть в этой должности. Мне надо часто бывать в городе, а из-за этой дурацкой обязанности я теперь связан по рукам и ногам.
— Зачем же тебе так уж нужно часто бывать в городе?
— Я же сказал, что жена дяди тяжело больна, и мне нужно навещать ее каждый день, доставать лекарства. Я уже говорил со Штерлингом, просил его освободить меня от этой должности, но он упорствует… Так что ты уж постарайся искупить свой грех перед ним, а я через какое-то время снова поговорю с маэстро. Идет?
Арсен еще раз внимательно посмотрел на Цолака, затем молча пожал протянутую ему руку.
Спустя минуту мы втроем шли к выходу.
— Слушай, ты не знаешь, почему нас раньше времени отпустили с гауптвахты? — спросил вдруг Арсен.
Цолак ответил не сразу.
— Как ты думаешь, зачем этот англичанин приехал в Армению? — сказал наконец он.
— Какой англичанин? Этот Нокс, что ли?
— Да, Нокс.
— Откуда мне знать! Они то и дело мотаются взад и вперед. У них, видать, свои заботы.
— Да еще какие! — подтвердил Цолак. — Боюсь, что от этих забот нам головы не сносить.
— То есть как это? — не понял Арсен.
— А ты не чуешь, браток, что войной попахивает? Потому, может, и вас отпустили. Не время сейчас воспитывать каких-то там музыкантов.
— Кто и с кем воевать-то собирается? — пожал плечами Арсен.
— С турками… Не помнишь разве речь Нокса на банкете?
— Гм… Помню, конечно. — Арсен почесал затылок. — Но, честно говоря, я не очень кумекаю, зачем англичанам-то нужно, чтобы мы с турками воевали.
— Это история длинная. Как-нибудь поподробнее поговорим, — сказал Цолак и, обернувшись ко мне, добавил: — А ты, Малыш, смотри держи язык за зубами… Никому ни слова об этом нашем разговоре… Особенно Киракоса остерегайся.
— Киракоса? Почему именно его? — спросил Арсен.
— Он, по-моему, не очень-то заслуживает доверия… Сегодня, во всяком случае, подошел ко мне во дворе и стал нашептывать: мол, его отец тоже почтенный человек, духовного сословия… «Держи, говорит, ухо востро с Арсеном, он на тебя аки лев рычит…» Словом, это я от Киракоса узнал о твоем намерении избить меня…
— Вай, Дьячок трухлявый, ну погоди же у меня?.. — вскипел Арсен.
— Не вздумай с ним расправляться. Просто знай, что от него надо держаться подальше, — поспешил утихомирить Арсена Цолак. — Ну как, Малыш, уразумел, что я тебе сказал?
— За Гагика не беспокойся, он парень что надо.
— Вообще-то я уже имел счастье в этом убедиться, — улыбнулся Цолак. — Вон каких мне тумаков надавал за тебя, до сих пор бока болят.
— А ты вдохни поглубже — пройдет, — ухмыльнулся я.
Мы вышли из парка в сторону русской церкви. Там толпились беженцы. Это было их пристанище. Они сидели на телегах, стояли группками под стенами церкви… В основном это были женщины, старики и дети. Многие из них лежали тут же, на расстеленных под открытым небом матрацах, иные и на голой земле, метались в тифозной агонии. Тут и там мелькали одиночные фигуры санитаров с носилками. Они едва успевали уносить трупы.
Мы шли мимо этих несчастных, и сердца наши сжимались от боли. В те годы и наше-то положение было не ахти какое, но с беженцами, конечно, не сравнить.
Мы уже почти миновали их, когда я вдруг заметил группу мужчин, одетых с ног до головы во все черное. Особенно бросались в глаза мохнатые папахи на их головах и маузеры на боку. Они шли, нагло разглядывая всех женщин.
— Мама, посмотри, что я принесла! — послышался вдруг чей-то радостный голос.
Мы обернулись на голос. Молоденькая девушка со счастливой улыбкой протянула сидящей у костра женщине солдатский котелок.
— Смотри, я принесла с бойни целый котелок свежей крови, сварим из нее похлебку.
Маузеристы подошли к костру, и я различил среди них хозяйского сынка Бахшо. Он вдруг схватил девушку за подбородок и, приподняв голову, нагло уставился ей в глаза.
— Что? Что вы хотите?.. — испуганно отшатнулась девушка.
— Пошли со мной, — сказал Бахшо. — Хлеба дам. Целый фунт. И сахару дам. Три… нет, четыре куска.
— Бога ради, чего вы хотите от ребенка? — вскочила с места мать девушки и встала между ними. — Оставьте нас в покое…
— А ну отойди-ка, старая! — прорычал маузерист, оттолкнув женщину, и снова схватил девушку за руку. — Пошли. Слышишь, ты!..
— Оставьте меня, слышите? Оставьте!.. — кричала бедняжка.
Мать безнадежно поглядела вокруг и, увидев нас в военной форме, взглядом взмолилась о помощи. Конечно, силы у нас были слишком неравные. Пять вооруженных маузе-ристов, а нас всего трое, да к тому же безоружных. Тем не менее я увидел, как Цолак сжал кулаки, а Арсен вытащил из кармана медный мундштук от своей трубы. Они вдвоем двинулись в ту сторону, и я последовал за ними, хотя сердце у меня замирало от страха. И тут вдруг случилось неожиданное. Я услыхал знакомый голос: