— Бахшо!..
От людской толпы отделилась Анаит. Увидев ее, Бахшо выпустил руку девушки и пристально посмотрел на Анаит. Я не раз замечал, как он, выпучив глаза, пялился на Анаит. Она в таких случаях опускала голову и отходила от него. Но на этот раз она не отошла, а продолжала упорно и требовательно смотреть прямо в лицо Бахшо. И удивительное дело: он, эта обезьяна, лишенная каких бы то ни было стыда и совести, не выдержал ее взгляда. Повернулся и, сбив ударом ноги стоявший на земле котелок, поспешно направился к своим весело гогочущим товарищам.
Я сорвался с места и подбежал к Анаит:
— Молодец, если бы не ты, не миновать нам драки.
Анаит обернулась ко мне и мягко упрекнула:
— А тебе здесь вовсе и не место. Иди домой.
Цолак и Арсен уставились на Анаит. Она вдруг встретилась с ними взглядом, покраснела и отошла к санитарам.
Я вернулся к ребятам.
— Кто эта девушка? — спросил Цолак.
Я в нескольких словах рассказал об Анаит, об Аракеле-аге и Бахшо. Цолак долго смотрел туда, где скрылась Анаит, потом, вдруг спохватившись, сказал:
— О черт, я ведь опоздал… Побегу. Пока, ребята.
Мы расстались как самые лучшие друзья.
НАЧИНАЕТСЯ ВОЙНА
Меня очень занимало, как Арсен будет выходить из положения. Ведь он пообещал ребятам хорошенько «разукрасить» Цолака, за тем и меня взял в свидетели. И вот он возвращается с раздутой щекой, в то время как на Цолаке ни единой царапинки.
Но все объяснилось проще простого. У Арсена хватило мужества рассказать музыкантам все, как было.
Ребята не хотели верить, что Цолак, этот с виду совсем хлипкий парень, сумел отдубасить великана Арсена. Но не поверить нельзя, налицо было неоспоримое доказательство — распухшая щека Арсена. И я, в свою очередь, во всех подробностях расписал, как Арсен трижды перевернулся вокруг своей оси и что такое «аперкот справа».
Удивительнее всего для музыкантов было то, что Арсен вдруг стал утверждать, что Цолак — это «настоящий парень», что, может, он и прав был, отказавшись надеть выданные ему лохмотья, что у него и в мыслях-то не было пролезать в старшины, и вообще, если отныне кто-нибудь отважится глумиться над Цолаком, тот будет иметь дело с Арсеном. Высказавшись сполна, Арсен собрал вокруг себя более тесный кружок музыкантов — Завена, Вардкеса, Корюна, Аска-наза, Левона и еще кое-кого — и рассказал им, что курево-то, оказывается, на гауптвахту присылал им Цолак и что по просьбе Цолака надо сделать все возможное, чтобы Штерлинг согласился освободить Цолака от старшинства и снова назначил бы Арсена. А еще Арсен предостерег ребят относительно Киракоса, сказал о том, что при нем следует «держать язык за зубами».
Корюн по привычке съязвил:
— Слушай, да этот Цолак, оказывается, настоящий джентльмен.
Арсен в ответ прикрикнул:
— Ну, ты полегче!.. Давайте лучше подумаем, как нам поступать, чтобы достигнуть цели…
Не прошло и недели, наши «организовали» первый предлог — «непорядок в казарме».
Ребята инсценировали неподчинение старшине. Цолак велел им убирать двор — они все отказались от этого дела. Тогда старшина поднял такой крик, а ребята так правдоподобно издевались над ним, что у непосвященного не возникло бы ни малейшего подозрения, что все это заранее подстроенный спектакль. Потом, конечно, вмешался Арсен и мгновенно «навел порядок», заставил подчиниться приказу старшины.
В тот же вечер Цолак, сгустив краски, рассказал обо всем Штерлингу и заявил, что он не в состоянии справиться с этими «головорезами», а потому, мол, лучше оставить старшиной Арсена, который имеет на них влияние. Настроение Штерлинга было уже отчасти подготовлено: Арсен целую неделю лез из кожи, пытался доказать, что сожалеет о случае на вокзале. И маэстро довольно легко согласился на замену старшины.
Итак, осуществилось желание Цолака. Он освободился от обязанностей старшины и имел теперь возможность, как и прежде, в любое время навещать больную тетку.
Честно говоря, не многие верили в существование тетки. Некоторые даже говорили:
— Не попахивает ли тут красивыми глазками?
— Не иначе, завел, наверно, шуры-муры с какой-нибудь девчонкой.
— Не болтайте, чего не знаете, — урезонивал их Арсен.
Так или иначе, авторитет Цолака среди ребят возрос. Прежде всего он ведь доказал, что не стремится к чинам и почестям и в трудную минуту способен прийти на помощь друзьям, хотя и не одобряет легкомысленных «выходок».
К тому же Цолак — прекрасный музыкант. Ребята не могли не оценить его постоянную готовность поделиться с ними умением и мастерством.
Постепенно между ними сложились своеобразные отношения: официально Цолак был вроде бы обыкновенным музыкантом, но так уж получалось, что со всеми трудными вопросами обращались к нему. Он улаживал все серьезные стычки, мирил людей. Не будучи старшиной, он, по существу, продолжал оставаться самым главным и авторитетным среди нас. И хотя я по-прежнему любил Арсена, но то, что он отошел на второе место, меня не огорчало. Да и сам Арсен не возражал против этого и все твердил:
— Цолак — настоящий парень, и тот, кто попробует его морочить, будет иметь дело со мной.
Итак, в музкоманде все наладилось. Но это только наши внутренние дела наладились. Зато вокруг нас, во внешнем мире, бушевали бури. Разговоры о возможной войне слышались все чаще. И наступил наконец такой час, когда война между Арменией и Турцией действительно была объявлена.
Наспех сколоченная трибуна на центральной площади не пустовала ни минуты. Дашнакские лидеры попеременно сменяли друг друга и произносили громовые речи, а наш оркестр без передышки играл бравурные марши и торжественные гимны.
Ораторы выкрикивали демагогические призывы о «священной войне», об «Армении от моря и до моря», о великих друзьях Армении — странах Антанты и о том, что наступила пора «разбить вековых супостатов». Но толпа, собравшаяся на площади, слушала молча, понурив головы. Крикуны уже были не в состоянии вселить хотя бы искорку воодушевления в сердца людей.
Ранним утром я шел мимо рынка и увидел, что он окружен маузеристами. С рынка доносились крики возбужденной толпы, взад и вперед сновали мужчины, женщины, беспризорники. Маузеристы окружали то одну, то другую группу людей, били их хлыстами, а иногда и стреляли, пока, правда, в воздух. Другая часть конных маузеристов угоняла куда-то десятка два мужчин…
Наконец я дошел до казармы и ахнул: во дворе толпились сотни мужчин, одетых кто во что горазд.
Первым мне встретился Завен. В ответ на мой изумленный взгляд Завен, этот извечный шутник, вдруг как-то тяжело вздохнул и сказал:
— Эх, Малыш, и не спрашивай… По-ихнему такой балаган называется мобилизацией.
В тот день мы не репетировали. Музыканты или молча курили, или переговаривались вполголоса: рассказывали, что все офицеры полка, каждый с отрядом солдат, ходят из дома в дом, выискивают еще не мобилизованных мужчин и силой тащат их на сборный пункт. Левон, например, рассказал, что видел на улице, как группа маузеристов избивала какого-то человека, хотя тот тщетно совал им какую-то бумажку и отчаянно выкрикивал:
«У меня туберкулез, я освобожден от военной службы!»
Маузеристы и слушать его не хотели, дубасили почем зря; так отделали, что несчастный в конце концов затих и покорно поплелся, подталкиваемый головорезами.
Так они набирали солдат в свою армию.
И подумать только: даже в такие тревожные дни дашнаки не прекращали своих пиршеств. Мы то и дело играли на каких-нибудь банкетах. Вот и на этот раз нам объявили, что вечером будем играть… И где бы вы думали? Ни больше ни меньше — в доме Аракела-аги.
Цолак еще с утра, пользуясь тем, что накануне репетиция не была назначена, ушел на весь день: отправился к жене дяди, а оттуда должен был прийти прямо к Аракелу.
Вечером, вооружившись нотами и инструментами, мы все тоже направились туда. Я на минуту забежал домой. Мамы, конечно, дома не было. Когда у Аракела бывали гости, ее всегда звали помочь по хозяйству.
За столом сидели мой отец и… Цолак.
— Ты? Здесь? У нас дома?.. — удивился я.
— Да, а что тут такого? — засмеялся Цолак. — Я пришел чуть раньше, некуда было деваться, отважился зайти к вам. А твой отец, оказывается, наборщик? Это здорово! Ты даже не говорил мне.
Я пожал плечами: откуда мне было знать, что это может так интересовать Цолака.
И отец и Цолак были очень оживленны. Похоже, они не скучали. Через минуту отец нетерпеливо потянул Цолака за рукав:
— Ты продолжай, продолжай… Говоришь, Советская Россия предлагала свое вмешательство для приостановления этой войны?
— Да, дядя Степан, но кое-кому такой поворот событий был неугоден, и вот результат — не дали Советской России помочь нам…
Отец задумчиво покрутил ус и сказал:
— Понимаю, кого ты имеешь в виду. Но только какая им выгода, оттого что мы будем воевать с турками?
— Хотят столкнуть турков с русскими, это ясно как божий день. Деникин и Колчак разбиты, с белополяками тоже разделались. Врангель загнан в Крым, и дни его сочтены… Вот теперь и разжигают армяно-турецкую войну, в надежде, что отсюда турки нападут на Баку. В этом случае война с Советской Россией неизбежна…
— Горе тебе, наш бедный народ! Снова ты игрушка в чужих руках, и в конце концов опять же не миновать турецкого ятагана…
Я не очень-то разбирался во всех этих вопросах, но в душе гордился Цолаком: видел, с каким вниманием и доверием слушал его отец. «Надо же, какой он башковитый! — удивлялся я. — Будь на его месте Арсен, едва ли отец так заинтересованно слушал бы старшину. Да и вообще у них и разговора-то такого не получилось бы…»
Мои размышления были прерваны неожиданным стуком в дверь. Отец сказал:
— Войдите.
В комнате появилась Анаит. Сегодня вместо платья сестры милосердия на ней было нарядное цветное платье, и она казалась красивее обычного.
— Гагик-джан, — обратилась она ко мне, — наверху уже собрались гости. Мама твоя беспокоится, как бы ты не опоздал, как бы на тебя не рассердились…