— Молчать! — замахнулся на него рукой Багратуни. Затем обратился к Варткесу: — А ты что скажешь?
— Я? — удивленно переспросил Варткес.
— Да, ты.
— Да ведь, парон полковник, — склонив голову, протянул Варткес, — если бы я знал, чего вы хотите, чтобы я сказал, я сказал бы; а раз я не знаю, чего вы хотите, чтобы я сказал, что же мне говорить?
— Молчать! — На сей раз полковник вскочил с места. — Ты что, круглый дурак или притворяешься олухом?.. — Затем он обратился ко всем: — Не пытайтесь провести меня, я с вас по семь шкур сдеру, знаете ведь сами… — Он повернулся влево и приказал: — Поручик! Отведите всех в другую комнату. А я их потом заставлю развязать языки…
Тут в поле моего зрения появился Матевосян и, держа револьвер на спуске, стал грубо подталкивать ребят в сторону репетиционной комнаты.
Когда они вышли, полковник повернулся к Смбатяну:
— Ну-с, что скажете?
— Затрудняюсь сказать что-нибудь определенное, — пожал плечами начальник штаба. — Во всяком случае, то, что они говорили, кажется довольно убедительным.
— Да-да, — вдруг послышался голос нашего маэстро, и затем он тоже появился в поле моего зрения. — Я повторяйт, что в мой оркестр большевик — нихт. Правильно, они есть немножко… хм… как это… шутники, но политика не заниматься…
— Как то есть «нихт», какой еще «нихт»? — вдруг раздался чей-то знакомый голос, и я вздрогнул от неожиданности.
Это был Киракос… Значит, пока я плутал по переулкам, он прибежал сюда и рассказал обо всем. Вот, оказывается, по чьему доносу арестовали ребят…
— Как это «нихт», маэстро? — визжал он сейчас. — А то, что я слышал?.. А тот мальчишка, что удрал от меня?.. А то, что тут все дезертирами стали?.. Это тоже «нихт»?
— Да, все дезертир, ты тоже дезертир, только эти четыре музикант оставаться в казарма, они настоящий золь-дат, — с горячностью ответил маэстро и повернулся к полковнику: — Этот человек — паршивый музикант, его в оркестр никто не любить, и он сейчас говорить неправда… Я удивляйся, что вы сейчас верить ему…
Это замечание, по-видимому, не понравилось Багратуни, потому что он сказал сердито:
— А нас удивляет, что вы до сих пор не знаете, какие люди собрались в вашем оркестре… Поймите, по пути с фронта в Ереван половина полка разбежалась! Мы поспешили сюда, чтобы восполнить эту потерю за счет запасного полка, и не нашли здесь никого. Так неужели не ясно, что это дела большевиков… И я убежден, что если ваши музыканты и не большевики, то они хотя бы помогают большевикам, связаны с ними.
— А вы, герр Штерлинг, вместо того чтобы помочь нам, по существу берете их под защиту, — вмешался Смбатян. — Вы должны понимать, что если мы сейчас же не обнаружим этих агитаторов, уже в Иджеване от нашего полка ничего не останется, разбегутся все, и тогда в стране утвердится большевистская анархия… Но, собственно, вам-то и забот мало, вы здесь чужой…
— Да, да! — совсем разгорячившись, закричал и Багратуни. — Если хотите знать, то в первую очередь я должен арестовать вас, потому что вы своим отношением покрываете наших заклятых врагов, ускоряете гибель Армении.
— Вот-вот, и я говорю… — вмешался Киракос.
Маэстро, видно, был так возмущен этим обвинением, что поначалу не находил слов. Но потом пришел в себя и, сбиваясь на фальцет, закричал:
— Что?! Это я погубить Армения?.. Я — честный музикант, никогда не заниматься политика, не вмешиваться дашнак-большевик… Но теперь я вам говорить — это вы погубить Армения… Вы не можете сделать порядок и дисциплина, вы допустить голод, эпидемия, маузеристы, воровство. Вы проиграть эта война и еще кричать на меня, что я погубить Армения?!
— Молчать!.. — зверем заорал Багратуни, хватаясь за револьвер. — Развязал язык, мерзавец… Думаешь, все кончено, мы пропали, погибли? Ошибаешься, голубчик… Погоди, сведем счеты с этими большевиками, и тогда я с тобой поговорю… Вон отсюда! Иди к себе и жди, пока позовем.
Штерлинг молча и с достоинством поклонился остальным и направился к двери. Я тут же отскочил в сторонку и прижался к стене. Сердце мое опять заколотилось при мысли, что маэстро может заметить меня, но в коридоре было уже совсем темно, а Штерлинг был слишком взволнован, чтобы замечать что-нибудь. Он хлопнул дверью и прошел в свою комнату.
Мгновение было тихо, затем раздался громкий голос полковника:
— Поручик!
— Слушаю, парон полковник, — ответил Матевосян.
— Я и начальник штаба отправимся сейчас встречать полк: их нельзя приводить в эту мерзкую казарму. Если солдаты увидят, что здесь никого не осталось, все, как один, тоже разбегутся… Мы их поведем сразу до самого Иджевана. А вы в это время должны здесь покончить с большевиками… Поставьте двух верных людей стеречь арестованных, а сами возьмите этого музыканта и отправляйтесь домой к мальчишке. Если не найдете…
Я уже не стал дожидаться окончания его речи, повернулся, выскользнул из коридора и бросился к воротам…
КОНЕЦ ОРАНГУТАНГА
И вот я снова бегу по темной улице… Вчера перед уходом Цолак сказал: «Завтра тебе придется побегать». Ох, если бы он знал, из-за чего мне придется столько бегать…
«И отчего же это так удачно начавшийся день под конец вдруг стал во всем неудачным?» — думал я.
И должен был признаться себе, что только из-за меня. Да, это по моей небрежности Киракос узнал о нашем вчерашнем разговоре, из-за моей неосторожности узнал он, на какой улице находится дом «тетушки». И вот ребята арестованы, а я не сумел пробраться к товарищу Тиграну, да еще и к нам домой вот-вот явятся ловить меня Матевосян с Дьячком.
Положим, что им, конечно, не удастся… С ума, что ли, я сошел, чтобы идти домой? Наоборот, я сейчас же побегу к товарищу Тиграну, предупрежу его, и потом мы вместе подумаем, как помочь ребятам.
Но в следующее мгновение я подумал: «А мама?» Ведь они придут к нам, начнут допрашивать, бить будут, мучить ее, чтобы узнать, где я… «Нет, необходимо сначала забежать домой, — решил я. — Только на минуточку забежать домой и предупредить маму… И еще взять револьвер».
Бывает же такое глупое положение: у человека есть настоящий браунинг, но в самое ответственное время он оказывается безоружным. Если бы днем револьвер был у меня, я бы убил этого Киракоса и не было бы всех дальнейших несчастий… Раздумывая таким образом, я изменил направление и побежал домой.
Как велика была моя радость, когда, отворив дверь в комнату, я увидел сидевшего у нас Цолака.
— Ты здесь!.. — радостно закричал я.
Но он не дал мне договорить и почти сердито набросился на меня:
— А ты где?.. Сказано ведь было тебе: сидеть дома и дожидаться меня. Я прихожу к товарищу Тиграну, и выясняется, что тебя там и не бывало, и вестей никаких. Прихожу сюда — и тут тебя нет. Хотел сходить в полк, но не знал, что там делается: в казарме ли вы и вообще можно ли мне там показываться, не напорюсь ли на неприятность.
— Вай, как хорошо, что ты не пришел! — закричал я и, торопясь и путаясь, рассказал ему о всех происшествиях сегодняшнего дня.
Мама, пока я рассказывал, то и дело восклицала: «Вай, мне беда-то какая на голову свалилась!..», а Цолак молча слушал. Но когда я закончил, он быстро встал:
— Значит, они знают, на какой улице этот дом?.. Необходимо немедленно пойти туда и предупредить… И вы тоже, матушка, уходите отсюда!.. Сейчас же!.. Где Анаит? Нужно и ей сказать.
В это время в комнату вошла сама Анаит. Наверно, она уже виделась с Цолаком, потому что, не здороваясь, воскликнула:
— Если бы вы знали, что сейчас происходило наверху!.. Отец и сын сцепились друг с другом… Бахшо говорит: «Хватит, нужно бежать из этой проклятой страны». И все требовал у отца свою долю золота…
— Что? Бахшо? Он явился?.. — закричал я.
— А отец, конечно, орал на него. «Какая, говорит, еще тебе доля, нет здесь никакой твоей доли!» — продолжала Анаит. — Наконец, до того дошло, что Бахшо принялся угрожать отцу, отнял у него ключи от дома, от амбара, от кладовых и от шкафов, объявил, что теперь он всему хозяин, и послал меня за вином…
— Ладно, Анаит, сейчас не это главное, — сказал Цолак. — Гагик принес плохие вести. Надо скорее уходить отсюда! Всем…
— Плохие вести? — Анаит испуганно посмотрела на меня. — Что же случилось?
— Наш баритонист Киракос оказался доносчиком, — вместо меня ответил Цолак. — По его доносу в полку арестовали ребят, и сейчас Матевосян идет сюда за Гагиком; наверно, надеются через него узнать, где находится наш подпольный комитет… Мы должны сейчас же уходить, а с тобой будем связываться через доктора Миракяна…
Я слушал их, но мысли мои были далеко. Бахшо возвратился, он здесь… А я опять ничего не могу поделать, потому что револьвер не у меня и, кроме того, сейчас мы вынуждены бежать… А может, есть еще шанс что-нибудь сделать?.. Нужно быстренько взять из тайника револьвер…
— Гагик, выгляни, нет ли кого на улице, — приказал мне в это время Цолак.
Я вышел и мгновение постоял в темном дворе, раздумывая, куда идти — на улицу или в сад. Но потом решил вначале выглянуть на улицу. Быстро подошел к калитке и растворил ее.
Улица была пустая, темная и безмолвная. Но потом до моего слуха донеслись какие-то голоса. Несколько человек явно направлялись к нашим воротам. Сердце мое тут же сжалось от предчувствия беды. Это, должно быть, они: Матевосян, Киракос и другие… Я машинально закрыл калитку, накинул щеколду и побежал обратно. В то же время из дома вышли мама, Анаит и Цолак.
— Они идут! — сказал я громким шепотом. — Сейчас будут здесь…
Мгновение все мы неподвижно стояли на месте. Потом Цолак молча бросился к калитке. Но остановился на полпути: шаги с улицы слышались так близко, что было ясно — убежать незаметно нам не удастся… В это время Анаит и я одновременно прошептали: «Сюда, сюда иди, Цолак…» — и отбежали назад. Не знаю, куда звала Анаит, но я намеревался добежать до конца сада, перескочить через ограду в соседний двор, а оттуда выбраться на другую улицу и бежать. Но, добравшись до середины сада, я заметил, что за мной никого нет. Пока я вполголоса звал: «Где вы, Цолак, мама?» — послышался громкий стук металлической колотушки, затем голоса Матевосяна и Киракоса: «Откройте… Немедленно откройте!» Потом до меня донесся испуганный голос Анаит: «Сейчас, сейчас открою».